Бабье лето

На чтение потребуется полтора часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Павел Петрович Шапошников был человеком своего времени, то есть, советским человеком. Таких обычно вездесущие граждане мира презрительно называют совками. Мол, что с него? Он же совок! Чужого присвоить не может, на серп и молот как на икону смотрит, красный флаг для него вроде небесного покрывала. Под сенью этого флага он под пули себя подставлял, патриот сраный! А теперь вот колченогий топчет землю, которая ему как рыбе зонтик. Зачем ему такая земля, где каждая пядь – кладезь с самоцветами? Он всё равно таким добром распорядиться не сможет – или пропьет, или потеряет. Как, он разве не пьёт?! Ну, тогда точно потеряет. Ему только душу стяжать, а не богатство. А у нас, граждан мира, во главе угла сундук должен стоять, потому, как в том сундуке заяц, а в зайце утка, в утке яйцо, а в яйце том иголка спрятана, а на конце иголки золочёной никто знать не должен, что...

Родился Паша Шапошников как раз в тот год, когда Советская страна, Союз тот народов разных, из мозолистых ладоней в самый что ни на есть настоящий космос Юрия Гагарина выпустил, как Ной того голубя, что вернулся в ковчег с оливковой ветвью.

Вот кто гражданин мира, смоленский парень Юра Гагарин, а не вы, презренные сребролюбцы! Но, оставим это соображение истории...

 

Страна, которая не так давно очистила землю от фашистской скверны, теперь, умыв руки, занялась вплотную своим домом. Возводились плотины, строились железные дороги, кузнечным громом оглашали городские окраины новые заводы. Павел Шапошников гордо носил красный галстук пионера, отдавая салют каждому новому дню. Радостно, весело жить и учиться в такое время! Расти и мужай, Павел Шапошников, гражданин страны своей огромной, державы непобедимой и могучей!

Возмужал и вырос.

И теперь вот капитан Шапошников, майора он получил уже после ранения, капитан Шапошников, офицер Советской армии, с ротой автоматчиков, залегшей за лобастыми горячими камнями, отбивает бесчисленные атаки живучих и злых, как скорпионы, духов гор, душманов, борющихся за свою веру и семейный очаг. Они тоже росли и мужали в одно время с пионером и комсомольцем Пашей Шапошниковым и тоже гордились своей страной, древней, как те горячие камни, за которыми укрылись с голыми, женоподобными лицами странные шурави, молчаливо умирающие за чужую землю, за эти безжизненные камни Небесного Гиндукуша.

Зло и дробно стучит пулемёт, всаживая горячие голыши в лобастые камни, ещё помнящие сотворение мира. Со всех сторон пулемёту наперебой тарахтят русские «калаши», выпуская из узких стальных нор сотни летучих ос, каждая из которых может стиснуть жизненное пространство человека до размера своего жала.

«Не спешить! Не спешить! Берегите боекомплект!» – умоляет про себя своих бойцов Шапошников, словно рота может услышать своего командира в огневой горячке боя, когда работает только инстинкт, а не здравый смысл. Но инстинкт ошибается только раз, поэтому выстрелы были короткими очередями: «Тра-тата! Тра-тата! Не боись, командир! Патронов хватит на всех духов!» Хорохорится рота. Они долго ждали в засаде караван с Пенджаба, караван, гружёный героином, анашой и боеприпасами для повстанцев.

Капитан Шапошников одиночными выстрелами бьёт только туда, где вёрткие бородатые в бабьих рубахах моджахеды прилаживают короткую трубу миномета. Капитан знает: если духам удастся сделать один навесной выстрел, многих придётся отправлять на родину в «Чёрном тюльпане» на слёзный вопль и безутешное горе своих матерей. А он, офицер, обязан выполнить задание и вернуть роту в расположении части в целости и сохранности. Вот и лежит он теперь за валуном, и целиться в бородатое лицо человека, вроде это и не человек вовсе, а тряпичная кукла. Вот, всплеснув руками, кукла повалилась навзничь, а на смену этой кукле уже поспешила другая, кинув в широкую трубу чугунную еловую шишку, которая тут же, жахнув по ушным перепонкам, взвыла где-то над головой и рассыпалась сухим треском по камням. «Только бы ребят не зацепило!» – успел подумать про себя капитан, как железный раскалённый лом воткнулся ему прямо в каленую чашечку.

«Бей по миномёту! По миномёту!» – кричал неизвестно кому капитан, пока резкая боль не повергла его в шоковое состояние.

 

Конца боя ему увидеть не пришлось, очнулся он только в гремучем чреве вертолета, когда сержант медслужбы воткнул ему прямо сквозь ткань брюк шприц тюбика с противоболевым средством, синтетический наркотик вытащил его из провального колодца.

Первое, что он увидел, приподняв голову, это его набухшая чёрной липкой жидкостью штанина и безжизненно вывернутый армейский ботинок из прочной бычьей кожи.

– Как ребята? – спросил капитан, но голос его был настолько слаб, что с губ сорвался только невнятный шепот.

В этом громыхающем и грозном рыке несущих винтов заботу командира о своих бойцах вряд ли кто мог услышать, но сержант медслужбы весело оскалил зубы и сунул в губы капитану дымящуюся сигарету:

– Всё путем, товарищ капитан!

После горячки боя для бойца нет ничего слаще полной затяжки: лучшего успокоительного средства не бывает.

Капитан пару раз втянул в себя сладковатый запах ментола – сержанту из Союза недавно прислали несколько блоков дефицитных сигарет, и теперь тот с радостью поспешил поделиться со своим командиром.

– Всё путем, товарищ капитан! В госпитале ногу отчикают и все дела!

Но капитан уже больше не мог слышать столь оптимистическую для него перспективу, он снова опустился в непроглядную тьму колодца.

В военном госпитале душного и жаркого Душанбе, вопреки необдуманному обещанию того сержанта медслужбы, капитану Советской Армии Шапошникову ногу не «отчикали». Опытный хирург, через руки которого каждый день проходили такие вот перепаханные войной солдаты, из осколков коленного сустава осторожно, как собирают дорогую китайского фарфора чашку, собрал раздробленное колено, сохранив молодому офицеру ногу.

«Ничего, девок на всех хватит», – говорил доктор, вспарывая большими ножницами гипсовый короб на ноге капитана, когда тот умолял хирурга сделать так, чтобы нога могла сгибаться: как же он заявится домой в таком виде. «У меня там девушка осталась...»

Действительно, уволившись по ранению из Армии, Павел Шапошников недостатка в женском внимании не ощущал. Хотя та его деревенская невеста, пока он отлёживался по госпиталям, удачно выскочила замуж за агронома, оставив ему короткое письмецо: «Прости. Зачем старое ворошить? Я «другова» полюбила!».

Павел только зубами скрипнул, выкурил в госпитальном туалете подряд пару сигарет, – и всё! Теперь и он свободен от всяких обещаний. Вольному воля!

 

Ту девушку из далёкого тамбовского села Митрополье звали Катей.

«Катя, Катя, Катерина, ты как бабкина перина!» – донимали её за пышные достоинства одноклассники, которым курсанту военного училища приходилось не раз доказывать правоту мужского кулака.

Катерина была на пять лет моложе Паши Шапошникова, и когда он оканчивал училище, она только перешла в выпускной класс.

Несмотря на свою молодость, Катерина была как раз, чтобы бравый курсант мог предложить ей свою верную дружбу в летние короткие каникулы.

Дружба эта постепенно переросла в любовь по переписке, так как воинский устав и служба в десантных войсках не предполагает лирические отступления и длительные совместные вздохи под лунным и просто ночным небом.

Быстрота и боевой натиск могли бы оформить их отношения, но молодой десантник всё никак не мог выйти из затяжного прыжка, хотя не раз готов был дёрнуть за спасательное кольцо, да всё откладывал на потом.

Если не считать коротких, как автоматная очередь, холостых выстрелов в тёмных подъездах с простыми курсантскими «лярвами», Катерина была первой и единственной девушкой Павла.

В далёких гарнизонах южных республик, где после училища пришлось служить Шапошникову, легче повстречаться с рогатым архаром, занесённым в Красную книгу, чем с существом в юбке, поэтому в длинных письмах Павел был особенно нежен и подавал большие надежды Катерине, которая теперь училась на детского воспитателя в педагогическом училище.

Несмотря на надежды Катерины, о женитьбе офицер Советской Армии Шапошников в то время и думать не мог из-за неустроенности быта и суровых климатических условий, когда на сотни километров песок да солончаки с бесчисленными стадами сайгаков – быстроногих местных антилоп.

 

Офицер Шапошников всё ждал перевода в центральную часть страны, где условия более подходящие для молодой семейной жизни, но дождался десантирования в пригород Кабула. Там уже шли кратковременные, но кровавые стычки с душманами, злыми и беспощадными, как острие пенджабского ножа в руках разбойника.

Служба есть служба. Редкие, но результативные боевые столкновения выковали из мягкого в общении лейтенанта мужественного командира роты. Здесь за опасную службу звёздочки на погонах менялись быстро, да и денежное довольствие было несравненно более высоким, чем в Союзе.

Служи капитан, генералом будешь!

Но до генерала Шапошников так и не дослужился. Майора он получил уже при увольнении на гражданку по ранению.

Хотя и обещали госпитальные доктора поставить молодого десантника на обе ноги, но что-то у них не получилось, не срослось что то. После того, как с изувеченной ноги сняли гипс, ещё не совсем зажившая рана открылась вновь, и Павла решено было отправить в московский госпиталь, где его нога будет «как новая».

Столичные светила от медицины начали с того, что снова вскрыли коленную чашечку, поменяли местами осколки, и действительно, нога была, как новая. То есть, совсем новая: сгибаться не сгибалась, стала немного короче и на два размера уменьшилась в стопе. Усохла, что ли. Но отпустили боли. Только нет-нет, да и замозжит, занедужит к непогоде его вторая точка опоры, зато теперь барометр без надобности.

 

Как говорится, не было бы радости, да несчастье помогло. Молоденькая медсестра, только что окончившая медицинское училище, так привязалась к своему подопечному, что выписывался из госпиталя Паша Шапошников уже Павлом Петровичем со штампом в военном билете, говорящим, что его обладатель теперь вполне счастливый семейный человек.

Медицинская сестра Леночка была настолько внимательна к боевому парню, что неожиданно оказалась беременной. Увлёк её бравый десантник, околдовал своей могучей силой и вниманием. Герой войны, пусть и непризнанной, но настоящей, так увлекательно рассказывал о подвигах своей роты, оставшейся там, за Гиндукушем, что недавняя выпускница полностью доверилась своему подопечному. Раненая нога – что, пустяк! Для совместной жизни совсем не помеха, а даже подспорье. Военная пенсия и послужные увольнительные деньги вполне обеспечивали молодой семье прожиточный минимум, пока Павел Петрович улаживал свои дела на гражданке и привыкал к новой жизни.

Отставной майор, да ещё инвалид боевых действий, без особых помех прописался в столице у своих дальних родственников и снял квартиру в самом центре города. Квартира дорогая, но Леночке близко до работы, да и Павлу Петровичу – тоже рядом. Пока бывший десантник валялся по госпиталям и наедал сало, как говорили его однополчане, страна закончила ограниченную по возможностям войну и в одночасье распалась. Защитники своего отечества стали обузой для правящей преступной верхушки и были вынуждены самоорганизовываться. Так появилось общество ветеранов Афганской войны, где отставной майор Шапошников играл не последнюю скрипку. В новых условиях надо было как-то выживать в этом теперь хаотичном и преступном мире.

Пользуясь кое-какими знаниями, полученными в училище, жизненным опытом, льготами, хотя и призрачными, но необходимыми в данный момент, Павел Петрович на паях с друзьями организовал «общество с ограниченной ответственностью» по обеспечению юридических услуг. Услуги были разными, но все они приносили прибыль.

Особенно доходным был частный розыск, или детективные негласные расследования. Слежка за молодыми жёнами нуворишей, выбравшихся недавно из зон, была тотальной. Но и платили хорошо.

Провинившихся певчих птичек, в прямом смысле, следуя воровским понятиям, закатывали в асфальт, так что работа эта была не совсем безопасной. Но людей, не так давно вышедших из боя, напугать было трудно, и бизнес рос.

 

Жизнь постепенно налаживалась. Из съёмной квартиры Павел Петрович с молодой женой и годовалым сыном Колькой перебрался в просторную квартиру на две комнаты. Помогли нужные люди в управе и общество ветеранов боевых действий в Афганской войне.

Колька рос, поэтому Леночке пришлось уволиться из госпиталя и полностью заняться сыном.

Детские сады и ясли новая власть быстренько переделала в сауны и другие увеселительные заведения для тех, кому за тридцать, – решительных и состоятельных людей. К таким можно было бы отнести и Павла Петровича, но он на эти дешевые штучки не покупался, довольствуясь только работой да своей семьёй. Старые боевые товарищи подшучивали над ним, считали его подкаблучником и вынужденным импотентом.

Однажды как-то, смеха ради, пригласили к нему на день рождения девочку по вызову из соседней сауны, так он после долгого с ней собеседования в своём кабинете и при открытых дверях оставил её работать курьером.

Девочка, хоть и была недавней школьницей, быстро освоилась на новом месте и даже поступила на курсы английского языка с перспективой дальнейшего роста.

Жизнь продолжалась...

Если бы не ночные кошмары и длительные головные боли, – последствия давней контузии, Павел Петрович лучшей для себя доли и не желал бы. Колька вырос, окончил, как и его отец, рязанское десантное училище, стал офицером и теперь проходил службу на Дальнем Востоке, к родителям заезжал только один раз проездом за новым пополнением новобранцев, отпуска ещё не заслужил. Пощёлкал каблуками, повертелся у зеркала и выпорхнул из дома ласточкой. Даже налюбоваться на него не успели.

Жена Павла Петровича из Леночки превратилась в домовитую Елену Ивановну. Правда, немного погрузневшую, но всё равно в семейном кругу и Павел Петрович, и все знакомые звали её Еленой Прекрасной. С мужем она была ласковой и обходительной, с другими спокойной и рассудительной. Она славилась среди знакомых ровным и редким для нынешних женщин нравом, была хорошим собеседником и терпеливым слушателем.

Век бы им жить рука в руке, да только жизнью правит один хозяин – случай.

 

Павлу Петровичу из-за ранения в ноге водить машину было затруднительно, потому все поездки делились на необходимые и не очень.

Для необходимых поездок по работе Павел Петрович имел личного водителя, а поездки по хозяйству всегда делала Леночка.

Она очень здорово водила машину по улицам Москвы, всегда загруженным и напряжённым.

Всё бы хорошо, да длительное стояние в пробках Леночка не выносила, и обычно для неё находилась возможность увернуться от столкновения со встречной машиной и какими-то одной ей ведомыми дворами выскочить на боковую улицу, где движение не столь тупиковое.

В одной из таких поездок ангел-хранитель на миг сморгнул, и встречный самосвал, гружёный щебнем, решил испытать прочность подушек безопасности наглой иномарки, которая осмелилась вынырнуть откуда-то прямо перед его носом.

Характерный скрежет металла, от которого крошатся не только зубы, но и кости, заставил Леночку, нет, теперь уже несчастную пациентку больницы Елену Ивановну, женщину сорока с небольшим лет, мечтать о чудесном прошлом, когда все члены тела подчинялись ей только по одному движению мысли.

Нет ничего страшнее перелома позвоночника, который делит жизнь на «до» и «после».

 

Как врачи ни старались, как ни штопали и как ни чинили то, что было Леночкой, у них ничего не получалось. За пациенткой Шапошниковой Еленой Ивановной теперь нужен был длительный уход и постоянное наблюдение врачей. Вся жизнь Павла Петровича стала подчиняться только больничному распорядку знаменитой Склифософки.

«Глупо, глупо всё! Кошмар беспробудного сна… Этого не может быть! Потому что не может быть никогда! Его такая весёлая, такая... такая Леночка, и вдруг – совершенная беспомощность! Господи, как это могло случиться? Как?» – мучил себя вопросами бывший десантник, видавший смерть так близко, что её дыхание раньше времени опалило его голову, превратив широкий зачёс в заиндевелый куст осенней травы.

Снова, как в знойном Афгане, его сердце превратилось в пульсирующий сгусток крови, в нервный узел, в теснине которого жила его сущность в ожидании главного удара, последнего и страшного.

За его женой нужен был постоянный уход, а сиделку, даже за хорошие деньги, в Москве найти трудно. Вначале он неотступно был при супруге, но в женской палате это оказалось не совсем удобным.

Его постоянное присутствие, его безутешная скорбь и мягкое, любовное отношение к жене раздражало лежащих рядом в одной палате женщин, которым, вероятно, в жизни не досталось такого внимания, и они стали высказывать главному врачу свои претензии.

Неожиданное несчастье вдруг превратило всегда серьёзного и жёсткого десантника в жалостливого и незлобивого человека, готового при первой необходимости прийти другому на помощь. Вот она, вечная христианская истина – в страдании человек обретает себя!

И теперь, возвращаясь из больницы, он случайно, рассеянным взглядом посмотрел на усталую и раздавленную городом женщину, и вдруг ему стало жалко её, так жалко, как будто это была его родная сестра, хотя сестёр у Павла Петровича и не было.