Парадоксальные сказки

По вечерам Медведь сидел за скрипучим дубовым столом, вертел в лапах острую, как игла, щепку и от тоски смотрел на полчище белесых мошек, суетящихся под горящим ночником.

– Странно, а они ведь летят на свет... – замечал бархатистым голосом Косолапый и каждый раз придвигался своими лохматыми бровями поближе к ночнику. От этого мошки в панике вертелись еще быстрее, и вся отображающаяся в медвежьих глазах картинка мелькала как множество резких разноцветных огней на танцплощадке.

– Вот существа, – смеялся Медведь и, отмахнувшись от сумасшедших насекомых лапой, следил за огромной Луной, одиноко стоящей в черном небе над лесом. Ее отблески падали на макушки высоких елей, тем самым рисуя им бледные лица. А другие деревья казались тоненькими спичками с белыми головками.

– Красиво как... и страшно как... одиноко в лесу, – протягивал Медведь в меланхоличном настроении. Если бы ему даже кто-то подарил цветной телевизор со множеством программ, то он его совершенно точно не стал бы смотреть вечерами, потому что променять Луну на что-то другое было невозможно. В такие мгновения Медведь с сожалением думал о себе и о своей тоненькой щепочке в лапе.

– Что я есть? Что мы все есть по сравнению с ней? – вопрошал он, и потом, отвернувшись от окна, чтобы не терзать душу, вздыхал, приступая к вычерчиванию неровных кругов на столе, временами сдувая древесную труху со стола.

Но вот в один из таких вечеров Косолапый подумал, что ведь можно не только рисовать круги на столе, но еще и писать что-то. Тогда он слез со стула, порылся под столом в старых газетных свертках, отодвинул плетеную корзину с сушеными грибами и за ней нашел небольшой кусок бересты.

– Ну-ка, попробуем, – сказал Медведь и решился поцарапать по куску.

Корявые черточки сначала сложились в разношерстные буквы, а потом под неуклюжими лапами слились в связные слова.

– Получается, получается, – обрадовался Косолапый. Он залез обратно на стул и старательно продолжил выводить остальные буквы.

– Одинокая Луна стояла в темном небе, и множество... – тут Медведь остановился, подумал, что слово «множество» выползло откуда-то совсем неожиданно, вроде как и не по его, медвежьей, воле.

Сначала Косолапый решил его зачеркнуть. И даже повел поперечную линию, но на полпути отступился.

– Ай, напортачил! – жалобно взвыл Медведь от некрасивости записи и сверху над черточкой написал слово «множество» снова. Затем постучал лапой по столу и решил перечитать все, что у него получилось.

– Одинокая Луна стояла в темном небе, и множество...

Тут Медведь опять замолк и подумал, как обозвать всех тех, кого множество.

Он положил одну лапу на другую и вымолвил:

– Надо красивее... Надо ведь непременно красивее...

Медведь снова посмотрел сквозь окно на Луну и огорчился оттого, что не написал "Одинокая бледная Луна...". А через секунду наоборот обрадовался, что не обозвал ее так избито и скучно. Белый светящийся шар на небе закрылся проплывающими темно-серыми дымчатыми облаками, и вся его притягательная прелесть сразу потускнела в медвежьих глазах. Но зато мошки под ночником на столе окончательно переполошились, и вся картина мира у Медведя смешалась.

– Вот бес попутал, – сказал Медведь, и ему ничего не оставалось, как отложить сочинение до утра. Косолапый потушил свет и лег спать на мягкую солому. На уме у него маячило то самое «множество, множество, множество».

– Правильное слово? – спрашивал себя Медведь и в сомнениях откашливался:

– Может быть...

Потом тяжело вздыхал от недовольства собой и отрезал в несвойственной ему манере:

– Эстетство это, одним словом. Нельзя так терзаться.

Посреди ночи Медведя одолела ужасная жажда, и он вышел во двор. Ночь выдалась необыкновенно холодной, и ледяной воздух обдал Косолапого множеством иголок, точно бы это были осколки негладких слов, впивающихся своими остриями в мясо.

– Какая канитель поднялась! – взвыл в ответ недружелюбной погоде Косолапый и поднял из темного глубокого колодца ведро, на черном дне которого дрожали лунные блестки.

– А ведь, в сущности, я ничем не отличаюсь от них, – вдруг заметил Медведь, глядя на блестки на ровной глади воды, – от этих самых мошек.

В лесу раздался протяжный волчий вой. Медведь посмотрел уже в который раз на Луну, по-прежнему выступающую ярким диском на фоне темной однообразной бездны, разглядел вдалеке силуэт волка, одиноко сидящего на холме и корчащегося от холода ночи в свете лунного диска.

– Мы ничем не отличаемся от них, – поправился Медведь, обрадовавшись тому, что кто-то в такую ночь тоже, как и он, не спит.

Потом отставил ведро с водой на голую землю, так и не попив из него, зашел обратно в дом, включил ночник и сел на стул. Белесые суетящиеся мошки опять ожили. Но зато теперь Медведь точно знал, что «множество» – это верное, то самое, которое ему и нужно, точно найденное слово. Он написал предложение: «Одинокая Луна стояла в темном небе, и множество мошек летело на свет». Правда, точку в конце предложения Медведь так почему-то и не поставил.