Ultima ratio

 

 

 

Новоявленный Сент-Джон Риверс показывал отличные результаты уже на уровне страны, несмотря на это он чувствовал, что его медленно оттесняют от возможности участвовать в крупных соревнованиях и от участия в сборной России, руководство не принимало никаких заявок от него и советовало взять на время перерыв. На отборочных соревнованиях к юношескому чемпионату Европы судьи явно были небеспристрастны и несколько раз отключали сигнальную лампочку. В самом конце Сент-Джон вышел из себя и после успешно проведенной атаки, увидев, что сигнала опять нет, просто сшиб ударами сабли противника на дорожку и ушел в раздевалку. Так закончилась карьера Ильи – мастера фехтования. Но не в его правилах было сдаваться, и вскоре новое увлечение нашло в нем себе покровителя: Илья занялся стрельбой по подвижным мишеням. В этот раз им не владело радостное чувство постижения нового, он не старался показать высоких результатов, но хорошая реакция, твердая рука и неиспорченное зрение приносили и здесь свои результаты. Спокойно, с затаенной злобой он прижимался щекой к стволу винтовки и разбивал одну тарелочку за другой, быстрее и быстрее. Уже в институте Сент-Джону пришлось съездить во Францию на не очень важные соревнования. На зрительских трибунах он заметил рассеянно смотрящего по сторонам известного писателя, сторонника радикальных взглядов. Сент-Джон, удивившись этой встрече, сказал французу несколько лестных слов. Тот, словно о чем-то только что вспомнив, пригласил спортсмена на чашку кофе. Писатель жил в одном из богатых пригородов Парижа. Его дом был окружен высокой каменной стеной. "Настоящая крепость!" – удивился Илья. "Приходится принимать меры", – улыбка хозяина из язвительной превратилась в печальную. Он провел Сент-Джона по своему особняку. От гаража с тремя блестящими машинами до чердака с зашторенными непроницаемыми занавесями окнами и с системой домашнего кинотеатра. На каждом подоконнике лежал пульт управления. Сент-Джон поинтересовался их ролью. Хозяин подошел и нажал кнопку на пульте управления, заработал скрытый в глубинах дома механизм, и напротив просвета окна оказалась решетка из проволоки. Другие устройства расстилали поверх стекольной глади стальную скатерть прочных ставен. "Мы живем в неспокойное время, – заметил писатель, – и в то время, как одни люди борются за свободу, другие – прикрываясь нашей же терминологией, и говоря об уважении чужого достоинства и обычаев, чинят нам препятствия. Заметьте – мы похожи на радушных хозяев, которые вынуждены мириться со скотским поведением гостей в собственном же доме. Но гостей смышленых, апеллирующих к законам гостеприимства, по которым невежливо отказывать несчастным путникам, потерявшимся в пути. Мне стыдно терпеть унижения со стороны чужих цивилизаций, достижения коих ничтожны по сравнению с бессмертными творениями Бальзака, Флобера, Пруста – ты и без меня сумеешь продолжить этот список. Мы стали мягкотелы, нам осточертела борьба, нам, как не парадоксально звучит, стыдно за колониальную политику наших соотечественников, живших век или два назад". В глубине мрачных покоев писателя запищал таинственный прибор, хозяин удалился, чтобы утихомирить его. Истошные вопли звонка прекратились. Источником непонятных звуков, видимо, являлся телефон. Писатель говорил громко, раздраженно, и явно не стеснялся своего гостя: "Я так и знал, что об этом зайдет речь. Нет, нет, даже не пытайся меня уговорить. И им, конечно, будет этот ее знакомый с подозрительным именем! Конечно мы родственники, но даже ради тебя я не собираюсь идти на такие жертвы! Раз в жизни – что-то я сомневаюсь, при ее-то воспитании! Угу, только не ее, а тебя и твою терпимость. Нет, так нет: справляйте в харчевне у своего турка, или кого там? Боже мой, дожили – голос писателя стал почти визгливым: "Значит, вам хочется, чтобы у вашей дочери был роман с арабским жеребцом, чтобы ваши внуки ржали и у вас были рысаки в роду и связи с иноходцами?" Благодарю покорно, можешь отныне не звонить сюда!" Писатель в сердцах кинул трубку на аппарат.

– Мне очень жаль, что я стал свидетелем неприятной сцены, которая вывела вас из себя, – признался Сент-Джон.

– Да не беда, сидите, сидите, не вставайте, – писатель заправил прядь волос за ухо, – ты посмотри, каков подлец! Я о своем брате все толкую, – пояснил он. Я и так ему во всем помогал, он принимал мою помощь, как должное. Все зашло еще дальше: не спросив моего мнения, они решили провести свадьбу у меня в доме, потому что квартирка у них, видите ли, недостаточно для этого большая. Я и вправду заботился о его дочери, будто о своей собственной, у самого меня детей нет, моя жена погибла, давно уже. Так вот, несмотря на мое живое участие в ее судьбе, они не желали принимать никаких советов от меня, говорили, не мое это дело, в конце концов, его семья зашла слишком далеко. Я мог бы помогать им деньгами, и то, знаете ли, это будет выглядеть, как будто я вымаливаю у них прощение, но не надо вмешивать меня в эту склоку, не смейте покушаться на мою жизнь, на мой мир! Так, они дойдут до того, что поселятся со своим арапом в одной из моих комнат, а там арапчата пойдут. И меня отсюда выселят со всем моим скарбом! Я не очень Вам надоел, любезный Сент-Джон, вспомнил вдруг о госте писатель?

– Нет, все в порядке, – заверил хозяина Илья Соболевский.

– Знаете, я сделаю такое Вам предложение: не согласится ли меткий стрелок погостить меткий стрелок у меня парочку дней, мне может понадобиться его помощь.

– Конечно, с большой охотой! – согласился Сент-Джон, дивящийся порывам случайных решений хозяина.

Чудесным образом, по непонятному стечению обстоятельств, описанные выше события, совпали с началом парижских беспорядков, за которыми в страхе наблюдал весь мир. Для хозяина укрепленного особняка наступили тяжелые дни, вокруг его дома расхаживали малоприятные личности смешанных кровей. Чего-то высматривая, разнюхивая, подглядывая. Неспроста были все приготовления. Даже в богатом районе, какие-то идиоты решили перевернуть тачки из тех, что были меньше остальных потрачены временем. Номинально был введен патруль, который только и делал, что где-то пил или спал, или с кем-то братался. Никого не было невозможно заставить работать, но все хотели жить припеваючи. Каждый оболтус считал себя королем мира с рождения, считал, что все кругом обязаны ему чем-то. Бедные слои населения точно выпили горячительных напитков и их понесло без разбора. Никому нельзя было сказать и слова. Полиция, скорее, предостерегала разумных людей от решительных поступков, чем торопилась принять решительные меры в отношении людей неразумных. Они ждали указаний сверху и проедали солидные зарплаты. Чернь воплощала сумасбродные идеи революционного погрома в жизнь. Низы общества уже примеривались камнями и бутылками к окнам почтенного писателя, но решетки из проволоки успешно отражали все атаки хулиганов. Имущество французского писателя находилось под охраной прочных стен его дома-крепости, но запасы продовольствия подходили к концу, а вокруг дома постоянно околачивалась подозрительного вида молодежь. Здесь-то и пригодились навыки Сент-Джона. Бесстрашно он покинул пределы дома с объемной хозяйственной сумкой, в которую кинул саблю и спортивное ружье. Первый раз, толпа проводила его изумленными взглядами, ничего не предприняв. Возвращаясь, он разогнал всех демонстрацией сабли. Ночью они, как пещерные люди осаждали дом с факелами. Сент-Джон, крадучись, подошел к окну и просунул ствол ружья между витками проволоки, оберегающей окна. По улице расхаживали парни в широких белых майках и бросались бутылками в окружающие дома. Речь их была неразборчивой, напоминало улюлюканье, звероподобные крики. Сент-Джон с горечью подумал: " Но отчего нельзя без скотства, без наглости, без угроз, отчего они никак не уймутся и перестанут терзать мирных жителей, почему решили, что они вправе устанавливать здесь свои пещерные законы порядки, основанные на насилии? А вот откажи я им сейчас в таком праве, поступи с ними согласно их заповедям, их представят несчастными жертвами цивилизации, невинными детьми природы, пострадавшими от рук варваров и тиранов. Малолетние герои, забравшиеся на баррикады? В тринадцать лет они выглядят здоровее, чем я в девятнадцать. Рано взрослеете? – Что ж расплачивайтесь за свою несознательность кровью!" Бесшумно винтовка выплюнула посланцев с того света, но у Сент-Джона и в мыслях не было убивать великовозрастных приматов. Выстрелы слегка оцарапали им плечи, бородатому коротышке Илья целился в колено. И тот картинно опрокинулся на мостовую, уже залитую кровью повстанцев. Туземцы городских джунглей бежали из просторов элитных пригородов Парижа. "Теперь придется на время покинуть ваш дом", – объяснил Сент-Джон невезучему хозяину. В таких случаях, как наш, милиция приезжает особенно быстро, главное, цело окно, ружье я уношу с собою. И еще: нет ли у Вас шерстяных носков?"

– Найдутся, но позвольте полюбопытствовать, для каких целей?

– Надену из поверх башмаков, чтобы тише ступать, ткань будет заглушать звук шагов.

– Понял, ну до скорого, удачи!

Сент-Джон скрылся в ближайшем переулке, проглоченный ночным мраком. Бесшумно он бегал от звуков полицейских сирен, прятался в подвалах, сторонился крупных улиц. Утром, Илья Соболевский, опять наведался к писателю, взять причитающиеся ему деньги. После он посетил институт зоологических исследований, адрес которого они нашли по справочнику, и узнал, где продаются пули с залитым внутрь снотворным. Обновив арсенал наемного убийцы, Сент-Джон принялся искать подходящую одежду. По возможности черную или темных оттенков: черный плащ, черные ботинки, черную маску для лица, чтобы никого не привлекала ночная бледность лика убийцы. Кроме того, Сент-Джон купил моток веревки, бутыль медицинского спирта и катушку широкого пластыря. Илья ощущал себя упырем, оборотнем, Джеком-потрошителем, Фредди Крюгером, помешанным кретином, злобным маниаком, стерегущем своих жертв в засаде и набрасывающемся на них в самый неожиданный момент. Но, увы, миссия русского гостя была не столь ужасной, но более глубокомысленной, по-Кафкиански абсурдной. С наступлением ночи Илья покинул ресторанчик, в котором он обосновался в дневное время суток. Сент-Джон держался стен, лестниц выступающих в сторону улиц, прятался в углубления окон подвальных этажей. Развернулась настоящая война! Охота за повстанцами. Наконец Илья отыскал группу невменяемых негроидов, громивших одинокую тачку, вероятно, безобидного пенсионера, а то и ветерана войны. В общем-то, в тот момент едва ли Сент-Джон думал об убеленном сединами старике, за которым числилась несчастная единица техники. Но его всегда возмущала, бесила неуправляемая энергия самовозбуждающейся толпы недоумков, которая может быть направлена на самые постыдные цели. Вшивый миротворец стал бы их уговаривать, описывать вокруг них круги с рупором, обещал бы устроить на высокооплачиваемую работу в офис с шикарными белыми телками, поддакивал бы малолетним щенкам и унижался перед ними. Но миссия нашего героя состоит немного в другом, на сцене пьеса "Страхи ночного Парижа!" Сент-Джон проверил винтовку, пора! Перебегая наискосок улицу в направлении толпы, Сент-Джон по порядку укладывает всех на землю. Плечо, плечо, грудь, бедро – не очень метко, но, если учесть, что Илья впервые стрелял на бегу, то вполне себе ничего. Они не истекают кровью, но дозы снотворного рассчитаны на африканских буйволов, носорогов, а здесь всего лишь люди. Из дома писателя Соболевский выехал на небольшом грузовике, предназначенном для прогулок за городом. В кузов покидал тела, магнитиками приклеиваются подставные номера поверх правильных. В путь, странно: главная площадь пролетарских кварталов французской столицы ныне пуста. Колоритные зарисовки трущоб от Гюго или Джека Лондона сегодня не пригодятся. Сложившаяся ситуация даже к лучшему, никто не помешает противоестественным занятиям русского спортсмена. Юноша закинул несколько веревок на кирпичные трубы здания, чья стена выходила в сторону площади. Подтащил лавки, расставленные на площади и уже обгаженные благодарными жителями. Илья, внутренне содрогаясь, плескал спиртом на спины французских хулиганов и легко чиркал саблей поверх смуглых спин, выводя буквы, что образуют послание. Сухая кожа с охотой расползалась в стороны, раны наполнялись кровью, пленники все равно не просыпались, их тела были скованы сном, действие наркоза было поразительным. Одних Илья подвешивал на веревке, затянув петлю под руками, других клал на лавки спиной вверх. Наконец ужасное послание было готово: по букве на человека, пришлось сделать несколько заездов за материалом. Один здоровяк успел даже метнуть камнем из пращи в грузовик писателя, видать, не давно приехал из саванн. Все расположились в различных позах, кто-то даже сполз на бок, но в целом, инсталляция, что надо, впечатлит кого угодно, правда, многие почувствую разочарование, узнав, максимум, что грозит несчастным жертвам после пробуждения – это пластическая операция. Собственно в послании нельзя было найти ничего сенсационного, буквы, вырезанные на спинах бунтарей, складывались в угрозу: "В назидание прочим!".

Примерно через день после охоты за бунтовщиками почувствовал мягкий, но пристальный взгляд следивших за ним глаз. Непонятно кто, из окружавших Сент-Джона в каждый из моментов его пребывания в Париже людей, находился около него не случайно. Не исключено, что они менялись ролями, передавая друг другу своеобразную эстафетную палочку. Скрыться от них не представлялось возможным: как можно скрыться от того, кто не существует или кого ты не знаешь, им способен оказаться любой. Ильей овладела паника, и он решил оторваться от преследователей. Он находился в отличной форме: быстро бегал, мог спокойно перемахнуть через высокий забор. Иные бы потратили на это не одну минуту. Единственное, что мешало Сент-Джону избавиться от преследователей: он не знал их в лицо. В отличие от Джозефа Сэммлера ему надо было знать наверняка, какой из горожан угрожает его жизни. Илья не мог просто так учинить побоище и скрыться затем с поля боя. В его действиях не было стихийности, порыва, страсти. Он всегда действовал по плану и никогда не перегибал палку. Илья пробовал заходить в людные места, дабы запутать там следы и выбраться, скажем, через черный ход. Но ничего не помогало. Скрытый соглядатай неотступно следовал за Сент-Джоном. Лишь изредка безликий шпион позволял угадать свое местоположение, внешность, детали одежды, но тут же ускользал, растворяясь в витринах магазинов, соскальзывая с полированной черноты автомобильных бортов. Неутомимый преследователь надменно раздваивался в невинных парижан, уносящих в разные стороны характерные черты преследователя. Стоило мистеру Риверсу на долю секунду изменить поворот головы, тотчас полицейская ищейка присаживалась на бульварную лавку, полностью занятую такими же невзрачными людьми, как и он. Уделом призрака-шпиона было вечно маячить на периферии зрения, моментально преображаясь при попытке более детального рассмотрения. Он незамедлительно таял в толпе, рассеивался, как дым, как утренний туман. Поняв, что ему не суждено как следует насладиться красотами парижской архитектуры, Сент-Джон быстро купил билеты на поезд до Петербурга, а сам, рискованно перепрыгнув на соседнюю платформу, заскочил в электричку до аэропорта. Первым же рейсом до дома. В самолете ужасное ощущение пропало. Пассажиры мирно храпели, неотрывно смотрели в окна или нервно переминались с ноги на ногу, ожидая своей очереди в туалет. Город неожиданно приветливо встретил спортсмена, газеты пестрели шокирующими заголовками, касающимися событий, виной которых был Сент-Джон. Наиболее инертные издания, претендующие на статус аналитических, не желали пускать непроверенную информацию, правда, затем отыгрывались на названиях статей: "Ответный удар французских спецслужб", "Европейские страны всерьез рассматривают вопрос об исключении Франции из евросоюза". Шумиха была страшная. Но Сент-Джона Риверса заботил уже иной вопрос. Во всех странах не соблюдалось разумного соотношения между силой государства и положением граждан. Франция поразила его беспринципным нахальством черни, подобной переростку-птенцу, по-прежнему раскрывающему рот в надежде поживиться даровым кормом, который ему будут носить угнетенные родители. В России и намека не было на подобного рода проблемы. Здесь на его родине, на которую он взглянул новыми глазами, всю власть, всю свободу прибрали к рукам властные структуры и богатые компании, пользующиеся безгласностью толпы, приученной работать, трудиться просто так. Фундаментом сооружения, именуемого Россией, был страх, угрозы, обычай немо сносить побои. Люди терпели нужду не от случайного недосмотра властей, а из-за планомерной политики, все знали о проблемах царящих в стране, но никто не торопился их исправлять, что-либо предпринимать. Люди возмущались, не когда им плохо жилось, а, когда были отрезаны пути к отступлению. Но до поры до времени и сам Сент-Джон не торопился работать над оформлением этих идей в стройный свод предлагаемых реформ, скорбные представление о российской действительности безмолвно пережидали в его душе период оформления, становления, когда бы наш сумрачный герой мог сформулировать их сам и что-нибудь предпринять. От природы он был молчаливым, человеком действия, идеальным исполнителем срочных поручений, но он не мог взяться сам за превращение в жизнь собственных глубинных представлений о правде. Ему нужна была помощь людей творческих, идейных вдохновителей, чьи бы точки зрения хотя бы приблизительно совпадали с его позицией относительно положения дел в стране.

А пока наш сумрачный демон систематизировал собственные знания относительно того, как можно победить человека саблей или выстрелом из ружья. Сент-Джон совершенствовал навыки стрельбы по подвижным мишеням в засаде и на бегу. Ведь вначале случались всякие курьезы: он сбивался с бокового шага с пересечением ног на фронтальный, что было не всегда удобно, когда требовалось не бежать на противника, а по окончании стрельбы скрыться за стеной. Приставной шаг он отмел сразу: прыжки очень сильно уменьшали точность попадания по цели. У друзей тренера по спортивной стрельбе он купил на призовые деньги оптическую винтовку. И по вечерам тренировался, паля по крышкам от бутылок в рядок, прилепленных скотчем к забору. Все чаще и чаще Илья отдавал предпочтение ночным тренировкам. Днем он начал носить темные очки, чтобы не уменьшать чувствительность глаз. Перед вечерними походами он ел сладкое и пять минут освещал глаза красным светом: подобные операции увеличивали способность различать предметы в темноте. Кроме того, Илья Соболевский тренировал технику бесшумного шага, тихого дыхания. Нельзя не признать: медленно Сент-Джон Риверс превращался в совершенного ночного убийцу, который был бы способен, подкрасться к жертве вплотную так, что даже волосок бы не шелохнулся на ее голове. Было важно не дать распознать себя и четвероногим друзьям человека, для этого по рецепту старинных книжек Сент-Джон посыпал свои следы одним редким сортом табака, забивавшем все остальные запахи и лишавшим обонятельной чувствительности большинство собак. Чтобы случайно не стать жертвой дактилоскопической проницательности, Сент-Джон надевал на руки длинные, до локтей, перчатки из синтетической ткани, кроме того, в салоне татуировок, пирсинга и других противоестественных ухищрений Илья выжег отпечатки пальцев. С началом зимы он записался на курсы в цирковом училище, где его учили быстро забираться по вертикальным предметам или в экстренных случаях без повреждений достигать земли, падая с приличной высоты вниз. Сент-Джон бесшумно вылезал по ночам, продолжая дело, начатое в неспокойном Париже, шнырял по самым диким и опасным местам, где было больше всего шансов столкнуться с неприятностями. Илья учился перемещаться незаметно, он пригибался, долго ходил на четвереньках, гусиным шагом, ползал по-пластунски. Держался стен, наименее освещенных участков, подвалов, подворотен. Илья в определенном смысле лишился человеческого облика. Лишь один факт свидетельствовал в его пользу, то, чем он занимался во время ночных путешествий. Говоря языком стороннего наблюдателя с атрофированным, притупленным чувством справедливости, а заодно юмора, бывший спортсмен специализировался на нейтрализации незаконных вооруженных бандформирований. Сент-Джона не останавливала даже мысль о гипотетической справедливости их деяний. Странное соединение нескольких противоположных качеств: эмоциональной заинтересованности и сухого, рационального, выверенного до мелочей исполнения: приносила свои плоды. Не раз приходилось ему останавливать сборище полоумных разбойников, избивающих своего собрата за внутренние провинности. Используя альпинистское снаряжение, народный мститель планировал с крыши ближайшего дома к месту преступления попутно калеча виновников. Когда воздушным путем Илья достигал требуемой точки, он отстегивал карабин от каната и продолжал прицельную стрельбу на земле. Бывало так, что бандиты начинали отстреливаться, только в последний момент они понимали: состязаться с незнакомцем в меткости было непростительной ошибкой, ибо он без конца вытанцовывал, перебегал с места на место, наклонялся и приседал, и попасть в него было невозможно. Иные принимали решение ввязаться в ближний бой, ответ любезного поборника справедливости следовал незамедлительно. Едва противники достигали расстояния в три метра, он выпускал из рук винтовку, и она на резинках уносилась к его спине, а с левого бока выхватывал саблю. И уже первое действие было для одного из бандитов роковым, потому что сабля вынималось лезвием вперед. Илья инстинктивно никогда не собирался лишать злодеев жизни, но всегда считал, скольких ему удалось вывести из строя. Постепенно радетель за чистоту нравов пришел к выводу, что на этом можно было бы неплохо зарабатывать: опорожняя полные кошельки бандитов заместо случайных бродяг. Кошельки он быстро кидал в сумку и покидал бандитов. Деньги брал себе, кошельки, документы сжигал. Он видел множество ночных побоищ, в которых не было ни правых, ни виноватых, но после которых оставались десятки безжизненных тел. И почему-то об этом не писали в газетах и не рассказывали в новостях, и утром безлюдные пустыри были чисты, как стеклышко, и заново покрыты белым снегом. В таких случаях Сент-Джон обходил места сражений стороной. Когда солнце поило теплом противоположную сторону Земли, пристально с крыш домов Сент-Джон наблюдал за беззвучными действиями сомнительного облика молодежи под руководством людей в форме. Они проходили один и тот же маршрут по десятку раз, а командиры им что-то говорили и показывали. Когда подъезжало пятно милицейской машины, в ответ раздавалось: "Следственный эксперимент…" Но на следующий день группа вчерашних лоботрясов избивала толпу веселых беззаботных граждан, находившихся в легком подпитии. И нападение совершалось уже по заученному маршруту. Но разве мог следственный эксперимент проходить до совершения преступления? К тому времени Сент-Джон уже вовсю летал на своем маленьком безмоторном планере. С детства мальчик боялся высоты, испытывал страх перед панорамным изображением окрестностей вживую. Подобно титану из античных мифов он боялся оторваться от земли, которая питала его силы. Его не столько ужасал видоизмененный облик земной поверхности, сколько знакомые люди и, вообще, люди на фоне расстилающейся неподалеку бездны. Пустота, воздушное пространство без преград под ногами являлись для него чем-то вроде тошнотворной инъекции неуверенности. На отметке нулевой высоты страх мгновенно улетучивался. И вместе с тем он всегда мечтал научиться летать. Однажды ему представилась такая возможность. Когда он приобрел на вырученные тайным ремеслом деньги свой планер. Не было никакого страха, будто принципиально разными были вид местности из окна и ее облик чрез пустоту самостоятельно покоренной стихии. Или действительным следует признать краткое объяснение, приведенное некогда Вергилием: "То боги ли жар нам в душу вливают,//Или влеченье свое представляется каждому богом?" В случае экспериментов Сент-Джона полеты очень верно закрепляли за собой понятие воздухоплавания. Снизу вид его планера напоминал очертания живущих в воде личинок веснянок либо стрекоз, только крылья, оттопыренные в направлении перпендикулярном телу, портили идеальное сходство. Чтобы перемещаться не только под действием воздушных потоков, Сент-Джон хитроумно прикрепил к обеим ногам приспособления, являющиеся гибридом ласт и вееров, опахал. Ноги прикреплялись к невесомому остову планера посредством коротких упругих бинтов, поэтому поддерживать их в вытянутом состоянии не составляло никакого труда. Подобно глубоководным пловцам, лениво пускающим пузырьки в зеленоватых глубинах южных морей, Сент-Джон работал ластами, а когда надо недвижно парил в толще изменчивой стихии. Но отважный пионер надземных пространств опасался летать по ночам (в иное время суток он представлял собой заурядного студента) над рекой. Теплый поток воздуха подхватывал юношу и уносил вверх. Сент-Джон боялся бездонных глубин неба, боялся раствориться в бездушных просторах звездного неба. Пролетая гигантским насекомым над коварными злоумышленниками, науськанными поддельными милиционерами, что избивали беззащитных пешеходов, возвращавшихся из кинотеатра или клуба, закончившего на сегодня работу, Сент-Джон загорелся желанием восстановить справедливость. Но чересчур неравны были силы. В сомнении кружил ночной спаситель над переулком бесправия и возмутительных заговоров. Пришли на память юноше строки великого римского поэта: "Каждому свой положен предел. Безвозвратно и кратко// Время жизни людской. Но умножить деяньями славу –// В этом доблести долг." Утихли споры в суровой душе заступника угнетенных. Решение достойное принял он: спуститься вниз и трепку бандитам задать. Крылья и несущая поверхность планера прозрачными были, а костюм Ильи целиком черным. Описанное обстоятельство вкупе с тем, что уличное освещение не позволяло разглядеть ночное небо в деталях, делало нашего героя абсолютно неприметным. Сент-Джон, кипящий благородной яростью резко спикировал вниз и отсек до плеча руку хамоватого жлоба. Пенистая кровь оросила безмятежную гладь мостовой. Увечное тело постояло некоторое время, стуча ногами, затем рухнуло в грязь. 154-ую жертву записал на свой счет небесный мститель. "Такой трюк я бы назвал Dirty Joker, – улыбнулся под маской Сент-Джон, вспоминая об известной песне Slade. А вдруг виновниками в моих поступках назовут этих безобидных горожан? Надо провернуть что-нибудь, что выглядело бы сверхъестественным!" Сент-Джон мчался на крыльях, почти касаясь брюхом серого асфальта. Перед ним вырос разгоряченный придурок в дерюжной шапке, еле держащейся на кончике головы; меткий выстрел в бедро и подлетающий боком демон подхватывает подстреленного хулигана и уносит вверх. Захваченный охламон был тяжелее Ильи килограмм на двадцать, но он безвольно поник в стальной хватке небесного мстителя, словно барашек в когтистых лапах орла, спутника Отца всех богов. Небрежно Сент-Джон Риверс бросил пленника на крышу подсобного помещения, склада или районного трансформатора. В панике хулиганье разбегалось, кто куда. Для пущего эффекта требовался еще один: долговязый, бритый недоумок бежал на расстоянии пяти метров под Ильей. Его ущербная, обездоленная физиономия даже не обещала никаких интеллектуальных богатств. Работая энергично ластами, юноша, наконец, настиг беглеца. Мелькают фонари один за другим, гараж за гаражом, еще немного. Сент-Джон вцепился в капюшон. Но жертва оказало неожиданно упорное сопротивление, оттолкнув небесного мстителя. Воздушный поток чуть не перевернул Сент-Джона, но он сохранил равновесие. Инстинктивно Юноша вцепился в кисть хулигана. Тот на бегу пробовал высвободить руку. Вотще, ничто так не развивает человеческую кисть как занятия сабельным фехтованием! Хрустнули пальцы хулигана, вырываемые из суставов: молодой мистер Риверс летел вверх. Остановился он у верхушки уличного фонаря. Левую ногу под горизонтальной частью фонарной дуги, а другую поверх. Так он стоял на фонаре и подвешивал к нему пленника, после завершения операции, Сент-Джон резко обернулся: свидетель женского пола внимательно наблюдал с изумленным видом за манипуляциями небесного мстителя. Сент-Джон покачал головой и поднес палец к губам. Но девушка не отошла от окна. Тогда он спланировал к окну, припугнув нежданную гостью. Та испуганно зашторила занавески и юркнула вглубь комнаты. Удовлетворенно Илья изменил наклон крыльев, устремившись вверх. Окна напротив, одно за другим падали вниз. Юноша ощущал лицом тепло, струящееся от стен дома.

По мере своих скромных сил наш герой пытался исправить мир, превращая его в место, более пригодное для обитания. В своей деятельности он искренне следовал внутренним представлениям о справедливости, добре и зле. Он надеялся быть милосердным, хотя редко испытывал сострадание к чужому горю. Но он педантично следовал избранным установкам. Он путешествовал по вечернему метро, когда в районе одиннадцати часов переходы между станциями получали возможность свободно вздохнуть, выпроводив всех пассажиров. По опустелым коридорам стояло еще много старушек, еще не потерявших надежду немного поправить свое материальное положение. Не все просили милостыню, одни торговали газетами, другие предлагали игрушки или никому ненужные мотки шерсти. У мирно царящих в сытых квартирах домохозяек сердце бы разрывалось при виде скорбного зрелища. Но они предпочитали закрывать глаза. Сент-Джон никогда не страдал. Он проходил и каждой старушке давал по тысяче рублей, вырученных в результате его ночных подвигов. Он никогда не питал иллюзий насчет сути своих деяний, добродетельные поступки он совершал не под действием сострадания, не из внутренних потребностей быть человечным и помогать ближнему. Но при расставании с очередной синей бумажкой Сент-Джон ощущал невероятную легкость, воздушность. Он знал, что поступает правильно, благостное удовлетворение пронизывало все его существо. Денег требовалось все больше, но возможности Ильи были небезграничны, к тому же на обычный грабеж был наложен запрет. Илья раз и навсегда решил, что обычный человек для него неприкосновенен. Нужен был принципиально иной выход из ситуации дефицита средств. Помимо всего прочего, время, которое могло пойти на охоту за хулиганами, было ограничено соображениями конспиративности. Сент-Джон свято их чтил. Он даже думать боялся о том, что произойдет после его разоблачения. Все знают, как поступать с угрозами, предназначенными им самим, но никто не возложит на себя заботы о безопасности членов своей семьи. Это ахиллесова пята всех супергероев. Илья Соболевский отлично помнил времена парижских слежек и ему не раз приходилось просыпаться в страхе, оглядываясь по сторонам в ожидании встречи с тайными агентами. Но глупо было бы полагать, что полиция и иные властные структуры не заинтересуются им или одним из проявлений его многоликой деятельности. Камеры слежения не раз передавали загадочные кадры раздачи денежных средств населению на территории метрополитена. С этим трудно было что-либо поделать, но Сент-Джон закупил в магазинах подержанной одежды кучи тряпья и все время появлялся в разной одежде и никогда не показывал камерам лицо. Более того, однажды за приличные деньги группу ребят своего роста уговорить помелькать перед камерами во всех этих нарядах одновременно, дабы окончательно сбить с толку добросовестных следователей. Положение дел осложнялось и проблемой иного рода. Морозным декабрьским вечером он стал свидетелем избиения какой-то старухи, торговавшей на ступенях выхода из метро, здоровенным служителем порядка. Никаких иллюзий насчет избранности женского пола в отношении изящества, утонченности, природной нежности он не питал, просто он хотел разнять дерущихся. Сабли он с собой не взял, а без стальной подруги справиться с дурачиной оказалось невозможным. Тот уже забыл о старухе и крепко вцепился в воротник пальто Ильи. Посидеть денек в заточении у ментов никак не входило в планы Сент-Джона, моментально он вырвал пистолет из кобуры у скотоподобного жлоба и выстрелил в толстую, по-свиному жирую шею со свисающей, дряблой кожей. Насмерть! Как рыба, толстяк хватал ртом воздух и картинно размахивал руками, очевидно, надеясь привлечь к себе внимание людей. Но из уст его, на которых смерть уже запечатлела роковой поцелуй, не вырывалось ни слова. Раздавался лишь ужасный клекот и нечеловеческие хрипы. Парень еще не понял, что с ним произошло, хотя серая куртка вся почернела от крови, а воротник, устеленный овечьим мехом, прилип к спине. Кровь лилась струями отовсюду: из дырке в шее, изо рта, из носа, но здоровяк еще стоял, надеясь на спасение. Внутри него словно бы прорвало плотину, и кровь покидала казненного, подобно реке, пробившей стену водохранилища. Раненный блюститель порядка раскинул руки по грязной лестнице и ревел медведем. Ошарашенный Сент-Джон смотрел некоторое время на громадное тело милиционера. Звук выстрела заставил людей остановиться и пасть на ступени. Безнаказанным бежал Илья с места преступления, пистолет захватив с собой.

За произошедшим событием последовал один самых сложных отрезков жизни Ильи Соболевского. Но он чувствовал, выдержи он напор судьбы в данном случае, потом он справится со всем. Он понимал: государство ни о ком не будет заботиться так, как об исполнителях своих приказов, своих руках. "Проблемы для меня начнутся о-го-го какие!" – говорил после убийства сам себе Сент-Джон. Вероятно, он преувеличивал. Потому что в итоге ничего не произошло. Он не принимал во внимание свою изворотливость, сверхъестественную находчивость. Под угрозой находилась не его жизнь и даже не его свобода, а, скорее, его репутация абсолютно безопасного, беззубого гражданина. Страшно было не обвинение, а подозрение, внимание к нему, как к человеку не вполне обычному, опасному, пусть бы это даже не было никому известно наверняка. Чтобы получить алиби, Сент-Джон немного отбежал от метро и наняв машину через пять минут был дома. Оттуда он позвонил маме на работу и сонным голосом спросил, чем ему можно отобедать. Затем он начал соображать, как поступить с орудием убийства. Ведь в принципе нет ничего трудного так спрятать в Городе пистолет, что бы его не нашли ни милиция, ни все службы вместе взятые. Обычно людей подводят страх перед разоблачением, паника, а от того предсказуемость их действий. Ясно, нельзя оставлять оружие дома, нельзя подкидывать соседям по дому, и другим людям. Те, скорее всего, сразу сами подадут голос, обратившись в милиции. Тогда пиши пропало! Пойдут расспросы, а кого вы тут видели незнакомого? Не показалось ли вам в нем что-нибудь необычным? Всегда найдется свидетель, взявшийся черт знает, откуда, вставший с инвалидного кресла в этот день первый раз за десять лет! Надо, чтобы пистолет пропал бесследно. И смотрите же, какая загвоздка получается! Положишь улику в обычное для тебя место, найдут улику, а затем отлавливать и тебя будут, мол, ты там часто ходишь, чего-то выискиваешь, вынюхиваешь. А решишь запрятать в неизвестное для себя место, куда зайдешь в первый раз, так припомнят тебя местные жители, если место безлюдное тем более, а в людном месте пистолет отыщут скоро. Что же делать-то? Выхода, как будто и нет. Куда же выкинуть злосчастную железку, прилипшую к рукам навечно? Мир стремительно сужался до размеров комнаты следователя, в которой он, как нечего делать, отыщет мерзкий пистолет. И некуда бежать, мы уже под прицелом, муха, накрытая стеклянной банкой и бьющаяся о стенки, приходит на ум в поиске сравнений. Итак, по любому, как ни крути, у нас преимущество во времени, за нами привилегия сделать первый шаг. Поэтому правильнее будет не горевать, сложа руки, а спешно принимать меры, кроме того, ничего особенного не произошло: Рубикон перейден уже лет пять назад. Важно было смыть все следы рук Ильи на этом пистолете. Юноша взял пистолет резиновыми перчатками и пошел драить его в стиральном порошке. С этим покончено. Теперь выдумаем место, которое скроет оружие на века, проглотит его, превратит в небытие, испепелит. Универсальный аннигилятор, что-нибудь нестандартное. Нужен свежий взгляд на проблему игры в прятки. Поступило первое предложение, звонок от телезрителей, але, мы Вас слушаем, Вы в прямом эфире. Говорите! Положить пистолет туда, где его пребывание не будет выглядеть странным. Поясните, что вы имеете в виду? Например, в ментовское хранилище или к стрельбищу подкинуть? Хорошо, действительно, неожиданно, подкинуть в стан врагу, каково! Глухой, беззвездной ночью, Сент-Джон, пугаясь теней, бежит проулками к милицейскому участку. Садится перед слепым окном, прислушивается. Вспарывает гнилую дверь. На мысочках ступает по скользкому полу, ища оружейный склад. Но все полки пронумерованы, везде по одному истекающему маслом чернокожему убийце. Положим в стол нерадивому сотруднику, авось, переворачивая залежавшиеся папки, найдет его через год. А вдруг он только с виду такой неаккуратный и уже через неделю заявит о подложенном пистолете в органы. Все пистолеты пронумерованы и проницательные аналитики в очках с зубами, изъеденными кофе и сигаретным дымом, мигом поймут, кто наведался к ним в участок. А вдруг получиться стереть номер? Он выгравирован. Запаять? При использовании современных методов, подлог будет очень быстро выявлен. Что ж спасибо позвонившему нам телезрителю! А на очереди уже несколько участников нашей телеигры: помоги заныкать пушку дурачку из Готтем-сити. Предложение № 2: мы все обратились в слух. Пожалуйста! Необязательно фиксировать оружие на одном и том же месте. Но разве постоянные рейды с пистолетом в поиске новых тайников, не делают шансы полиции перехватить убийцу более высокими? – опять встревает неугомонный ведущий.

– Вы немного неверно истолковали мое предложение. Наш револьвер будет находиться на одном месте, перемещаться будет само место.

– Да, – ведущий явно не понимает, о чем идет речь.

– Например, прикрепим пистолет, предварительно замаскировав его, к общественному автобусу. По возможности новому, чтобы ближайший ремонт нескоро бы раскрыл наш секрет. Кому, извините, придет в голову осматривать общественный автобус. Все дело в том, что мы вышли за грань стереотипического мышления, так не поступают, привычка и убийц, и полицейских, здравый смысл говорит им, что такого быть попросту не может. Попробуем представить себе сцену вторжения Сент-Джона на территорию автобусного парка, а как бесшумно забраться в автобус? Ладно, как-нибудь раздвинет дверцы автобуса, сидя на корточках, распарывает сиденье, вынимает поролон, кладет внутрь источник бед, а сверху снова закладывает набивкой и зашивает. Но в темноте трудно шить, да он и не умеет, лампочка на лбу выдаст его врагам. Тяжело! Может, скотчем к днищу автобуса. Так лучше, но не будет ли это мешать исправной езде здорового автобуса? Трудно сказать.

– А сторожа и прожекторы на тюремный манер для Сент-Джона не помеха?

– Он сумеет ускользнуть от них, как туманная дымка, словно видение, вторгшееся во владения наших дней по ошибке, мимолетный призрак сомнения, немой посланник Елисейских полей.

– Действительно, оригинальный способ избавиться от надоевшей штуковины, липнущей к рукам, избавляться от которой опаснее, чем хранить поблизости от себя. Но не будем останавливаться на достигнутом, сохраним порыв творческого рвения, жизнь – процесс поиска вариантов и оценки их применимости. Вообразим непригодность последнего метода, изыщем новых способов рой бесконечный. Соблазнительно попытаться закинуть орудие убийства подальше от города, в котором оно, к несчастию было совершено. Самому ехать опасно, сорваться с места, если ты под наблюдением, – неверный, раскрывающий шаг, он снимет, сдернет с тебя покров неуязвимости. Ждать до последнего, делать вид, будто тебя это касается в последнюю очередь. С вопрос доставки все понятно. Но кто согласится перевезти пистолет и избавиться от него в другом городе? Предложим проводнику поезда перевезти револьвер в своем купе. С одной стороны, в поезде места гораздо больше, чем в самолете, с другой, стюардесс проверяют серьезнее проводников, если, вообще, проверяют. Но неразумно выбрасывать в другом городе – оружие будет найдено очень скоро. В принципе, проводники хорошо знают маршрут поездок, в какое время, какой объект. Думается, проводник не откажется выкинуть смертоносную железку в глубокую реку, во время переезда по мосту, за солидную плату. Мост следует выбирать аккуратно, обычно с обоих концов мост сторожат зоркие охранники, желая обезопасить сооружение стратегической важности от подрыва и всяческих повреждений. Итак, решено, выбираем молодого проводника без комплексов, объясняем ему суть задачи, называем приблизительную сумму. Обещаем заплатить столько же по возвращению при наличии названия реки и времени сбрасывания. Внушим ему существование не только отправителя, но и получателя, так надежнее, появится дополнительный стимул: ожидать подтверждения с той стороны и обещанной суммы. Сент-Джон появится в гриме, парике, с накладными усами, пистолет отдаст в глухо запечатанной коробке, набитой смесью песка и пенопласта, дабы коробка опускалась в воду медленно, насколько это возможно. В этом случае течение снесет предмет достаточно далеко, и никто не обнаружит его связи с мостом и поездом, по нему когда-то проезжавшим. Такой исход милее прочих нам, нескоро будет найдено оружие, а там и забвение нахлынет глубокой волной и поглотит суеты минувших дней, разочарований смолкнет ярость и скрежет зубовный поверженных жертв, взывающих к нам из могил.