Джон Фаулз. Высокогорные вершины знания (перевод с английского)

Некоторое время назад меня попросили написать статью для книги о Владимире Набокове, которую готовился опубликовать один хорошо известный нью-йоркский издатель. Это произошло отчасти из-за того, что я, как известно, тоже когда-то коллекционировал бабочек и до сих пор обожаю это занятие, а также потому, что я испытываю глубочайшее восхищение, чтобы не сказать зависть, по отношению к Набокову как к романисту. Я получил наслаждение, читая о его деяниях в этой по-настоящему насыщенной книге. Читать ее, действительно, удовольствие. Более того, работы самого Набокова-романиста всегда обладали глубокой притягательностью, так что вновь прикоснуться к ним с помощью этой книги было, словно оказаться в другом мире или совершить путешествие мечты.

Набокова можно сравнить только с одним великим англичанином прошлого столетия, с Чарльзом Дарвиным. Недавно я читал удивительные записи Дарвина о земляных червях, которые, полагаю, должны войти в списки обязательной литературы любого будущего натуралиста или серьезного ученого. Это выдающаяся иллюстрация того, чем занимается хорошая естественная наука. Но, возможно, мне следует начать с предупреждения. Сначала меня просили прокомментировать многочисленные зарисовки, принадлежащие Владимиру и его жене Вере, – от действительно околонаучных до немного (в соответствии с обычными энтомологическими стандартами) чудаковатых. Сам Набоков говорил о «высокогорном хребте, где склон научного знания смыкается с противоположным склоном художественного воображения». Эта метафора (кстати, именно на высокогорных хребтах Набоков любил собирать образцы для коллекции) служит основным ключом к пониманию его сложной и разносторонней личности.    

К счастью, и мне случилось блуждать по этой нечеткой границе между наукой и поэзией (или посягать на вторжение в чужие владения). Нельзя войти в мир Набокова, или в его миры, предварительно не осознав того, что, как и любому великому художественному писателю, ему было присуще живое остроумие. И эта ученая книга (великий триумф англо-американского издательского дела) постоянно намекает и указывает на это. Ее мастерски редактировали и аннотировали Брайан Бойд и Роберт Майкл Пай. Не следует приступать к чтению этой объемной работы, будучи исключительно или якобы серьезным. Я понял это, когда сам начал изучать книгу и очень скоро был готов оставить это занятие из-за великой путаницы видовых и подвидовых названий и, в моем личном случае, из-за бурного потока полузабытых воспоминаний о Франции и здесь, в Англии, и в Соединенных Штатах, где много работал сам Набоков.   

Кроме того, это прекрасно иллюстрированная история умного и разностороннего человека и его хобби длиною в жизнь; история, которая может сбить с толку любого, кто воспринимает Набокова слишком серьезно. Мне даже кажется, что эту книгу нельзя давать в руки человеку, лишенному остроумия. Это шедевр блестящей, открытой эрудиции. И даже когда она исчезает, книга трепещет жизнью, словно только что пойманная бабочка, поразительным образом ожившая всеми формами красоты, и не только из-за южноамериканских голубянок, на которых Набоков сделал себе имя. Трудно поверить, что один человек может быть и великим ученым, и великим писателем.      

В книге собраны многочисленные переводы с русского языка, принадлежащие сыну Владимира и Веры, Дмитрию, и рисующие невероятно богатый портрет гения. Когда я приступил к собственной статье, мне посчастливилось встретиться со знакомым англичанином Владимира в Голливуде. Пытаясь лучше узнать этого великого человека, я провел несколько часов с блестящим рассказчиком и русским коллегой Владимира Петром Устиновым. Он знал, что, пытаясь судить о Набокове, он не был столь же глубок; знал, что блестящая мимикрия и разлитое на бумаге остроумие Набокова в некоторой степени обманчивы, как и, по сути, многочисленные рисунки Набоковых, базирующиеся скорее на воображении, нежели на реальности. Я чувствовал, что Устинов знает – он никогда не достигнет его «высокогорных вершин». Не прочитав эту книгу, никто не может называться натуралистом.