HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Сергей Багров

Дорога в рай. Рассказы о Николае Рубцове

Обсудить

Сборник очерков

 

Купить в журнале за декабрь 2015 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за декабрь 2015 года

 

На чтение краткой версии потребуется 1 час 15 минут, полной – 2 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf
Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 14.12.2015
Оглавление

11. Алексей Хлуденев. Душа хранит
12. Сергей Багров. На другом берегу


Сергей Багров. На другом берегу


 

 

 

«На другом берегу» или «Последние воспоминания» написаны на основе многочисленных встреч с Николаем Рубцовым. А также – бесед с его сверстниками и воспитателями детдома №6. Написаны воспоминания спустя десять лет после выхода в свет моей книги «Россия. Родина. Рубцов».

 

 

Берёзовый лист

 

Младший брат Боря был копией Коли Рубцова. Разница в возрасте – один год. Оба родились в Емецке. Но уже в 1937-м, когда Боре было несколько месяцев, а Коле полтора года, семья переехала в Няндому. Переезд был связан с переводом Михаила Андреяновича на работу в Няндомский леспромхоз. Сначала Рубцовы жили в благоустроенной квартире. Но после того как Михаила Андреяновича арестовали, обвинив его в антисоветских высказываниях, жизнь семьи оказалась на самом краю. Велено немедленно убираться с квартиры. Новое местожительство квартирой не назовешь. Лачуга, где было четыре подслеповатых оконца, глядевшие в сторону железной дороги. Грохот составов доносился сюда днём и ночью. И маленький Боря часто соскакивал с деревянного лежака, дрожа от испуга всем своим худеньким тельцем. Не стало кормильца. И члены семьи, в которой, кроме Коли и Бори, были их старшие сёстры Надя и Галя, брат Алик, сама Александра Михайловна и бабушка Рая, испытывали постоянный голод. Пришлось молоденькой Наде, забросив учёбу, устроиться на работу. Она и выручила семью. Но выручила ценой своей жизни. Умерла, когда ей шёл 18-й год. К счастью, Михаила Андреяновича, просидевшего в предварительной камере в ожидании суда, которого он так, кстати, и не дождался, оправдали.

Боре было четыре года, когда Рубцовы покинули Няндому. Поселились за Вологдой по соседству с Прилуцким монастырём. Дом им сдала в аренду зажиточная хозяйка, уезжавшая на всё лето к Чёрному морю.

Это было счастливое время детства. Вечерами, приезжая с работы домой, Михаил Андреянович брал в руки гармошку. Играл на ней. Александра Михайловна, обладая красивым голосом, подпевала. Рядом были сынки: Алик, Коля и Боря. Отец не учил их игре на гармонике. Не до этого было. Весь в делах. Так ребята и сами днём, когда дома была только мать, снимали с горки гармонь и начинали водить пальчиками по кнопкам. Александра Михайловна не умела строжить. Однако предупреждала:

– Не дай бог, если папка увидит вас при гармони…

– Не увидит, – заверял её Коля.

– Я буду глядеть из окна, – заверял и Боря. – Как папку увижу, так Колюхе и крикну: – Идёт!

Целое лето пиликали мальчики на гармошке. Даже больше того, услышав по репродуктору музыку, пытались её тотчас же скопировать нота к ноте. При этом всё время спорили, убеждая друг друга на том, какие звуки у них фальшивят, а какие идут как по радио, в лад.

Иногда к их игре пристраивалась Галинка, напевая под музыку братьев новую песню, слова которой, пока репродуктор вещал, с ходу запоминала.

Привлекала братьев в Прилуках и сонная, вся в зеркалах, тихоходная Вологда. Особенно в воскресенье, когда вся семья выходила к зелёному обережью. Александра Михайловна с дочкой собирали цветы. Михаил Андреянович, радуясь воле, едва раздевшись, бросался в реку. Чтобы тут же её переплыть. Глядя на папку, кидались в реку и его сыновья. Голые, как индейцы. С индейским гоготом и ныряли. Впереди – старший Алик. Вслед за ним – забиячливый Коля. А по-за Колей – и Боря.

Славное было время. Однако вернулась с юга хозяйка. И дом в Прилуках пришлось оставить. В новой квартире, уже в самой Вологде, в деревянном, с двумя этажами доме, на улице Ворошилова, 10, семья распалась. Александра Михайловна родила здесь дочку. Но та заболела и умерла. Александра Михайловна тоже занемогла и вскоре сошла вслед за дочкой в могилу.

Стояло лето 1942 года. Михаил Андреянович по дороге на фронт был ранен. Попал в госпиталь, где предстояло долго лечиться. Дети одни. Именно в эти дни у всех четверых началось преждевременное взросление. Галю взяла к себе жившая в Вологде сестра Михаила Андреяновича, тётя Соня. Алика приютили в ближайший детдом. Коля и Боря на несколько дней предоставлены были самим себе. Наконец, вспомнили и о них. Обоих определили за 18 километров в село Красково, где был дошкольный детдом. В книге учёта воспитанников детдома против фамилии Рубцов стояли две записи: «Мать умерла. Отец в Красной армии».

Музыка! Вот что сильнее всего волновало братьев. Репродуктор вливал в спальню мальчиков то стихию бравого марша, то песенку о Катюше. Слушали братья и то, и другое. И наполнялись одновременно любовью к простору и воле, шёпоту ив над рекой, гудку парохода и дорогим, неизвестно откуда явившимся голосам мамы и папы.

14 октября 1943 года стал днём разлуки. Колю переводили в один из детдомов Тотемского района. Предстояла дорога на пароход. Хотел бы с ним в эту дорогу и Боря. Но вместе нельзя. Из-за возраста. В детдом, куда ехал Коля, брали лишь тех, кто пойдёт в первый класс. Шестилетний брат обнимал семилетнего.

– Всяко увидимся? – спрашивал Боря.

– Обязательно! – отвечал ему Коля.

Однако увидеться не пришлось. В память о младшем брате осталась у Николая его фотография. Боря сидит на одной из скамеек села Приютина, около летнего огорода. В руках – баян. Не собственный – брата Алика. Нажимает на пуговки инструмента и сквозь мелодию звуков слушает голоса, пробившиеся из детства, где он оставил свою родню.

Повзрослев, братья искали друг друга. Боря нашёл лишь Алика. Николая найти не мог: тот служил в это время в морфлоте.

И Николай искал своих братьев. Нашёл только Алика. И Борю вот-вот был должен найти. В записной его книжке записан адрес:

«Краснодарский край, Успенский район, хутор Соседелийский. Рубцову Борису».

Адрес прочёл я в посмертном блокноте Рубцова. Запись адреса брата была последней. Всего скорей, Николай собирался поехать в Соседелийский. Собирался, да не успел. 19 января 1971 года, когда ему было всего 35, не стало поэта.

А где же Борис? Если бы знать… Пропал тихо и незаметно, как лист с берёзы, улетев в самый близкий, однако невидимый край.

 

 

Протестующее волнение

 

Летом в Краскове так славно! Особенно вечерами. Пруд. Липы. Черёмухи. Здесь когда-то была усадьба писателя Всеволода Михайловича Гаршина. Он, будучи дворянином, умел проводить свои дни в дебрях русской природы, ощущая себя хозяином и творцом.

Подобное ощущение испытывали и малыши. Не сразу, не с первого дня пребывания в детском доме рождалась у них приветливость к новой земле. Проникала она в их сознание постепенно, после многих сумбурных ночей, когда во сне, как живая, являлась мама. И надо было привыкнуть жить по-другому. Без мамы.

Коля Рубцов и Женя Романова. Друзья не разлей вода. Им по шесть лет. Они ровесники. Родились в январе. Почти в один день. Они не раз и не два выбирались вдвоём за ворота детдома, дабы только сходить за крайние избы села, где были трава и цветы, много воздуха, много ласточек и свободы, в которой птицы буквально купались, рисуя таинственные зигзаги.

– Они танцуют! – смеялась Женя.

– Нет, – отвечал ей Коля, – ловят мух. И этими мухами кормят птенцов...

Возвращаясь в детдом, они услышали визг собачки. Поглядели сквозь щели забора во двор ветхого пятистенка и увидели старого дядьку, как тот за что-то наказывал беленькую собачку, пиная её сапогом. А она, повизгивая, терпела, не зная, как ей спастись от тяжёлого сапога. Не сговариваясь, и Коля, и Женька стали искать на дороге камни. Искать и бросать в сердитого старика. Тот даже оторопел. Но тут же, увидев, что это дети, бросился к ним. Ребята едва от него убежали. И долго прийти не могли в себя, оставив в сердечках своих протест против силы, которая оскорбляет и унижает.

 

 

Дорожный поцелуй

 

Октябрь. Падают с неба снежинки. Сухона ловит их вздувшимися волнами и отправляет по ветру на пароход. От Вологды до села Устье-Толшменское вниз по Сухоне двести вёрст. 15 часов плывёт пароход. Среди пассажиров 4 мальчика и 16 девочек. Всем – по семь лет. Любоваться бы берегами, где стоят вперемешку с берёзами ивы, черёмухи и рябины, наблюдая за дивным полётом последней листвы. Да холодно ребятишкам. Поэтому ищут на пароходе места, где тепло.

Девочки где-то внизу, возле топки. Мешают матросам бросать в раскрытую дверцу сухие осиновые кряжи. Но те не сердятся на малышек: понимают, что девочкам в эту минуту не только холодно, но и трудно. Трудно признаться, что теперь у них нет ни папы, ни мамы. И надеяться можно лишь на себя да на тех, кто рождает в топке огонь, от которого им теплее.

Мальчики там, на палубе, возле горячей трубы, над которой, как синий удав, выгибается дым. Вид у всех заморённый, растерянный. Все молчат. Лишь самый маленький, круглолицый, в старом драповом пальтеце, ботинках и кепочке-шестиклинке, Коля Рубцов, то и дело кого-нибудь беспокоит, вызывая на разговор. Разговорил и самого тихого, даже угрюмого, с отрешённым лицом и потерянными глазами.

Таким потерянным был Вася Черемхин. В Красково Черемхина привезли из блокадного Ленинграда. На глазах у Васи погибла мама. Там, на одной из улиц города лежала она среди умирающих, кого накрыла фашистская бомба. И Вася здесь был. Живой. Обнимал бездыханную маму. Не хотел без неё – никуда. Его с трудом от неё оторвали.

Самолёт, который с детдомовцами летел, попал под обстрел и только-только в Ладогу не свалился. Но раненный лётчик, спасая ребят, успел дотянуть до берега, после чего потерял сознание. И все прилетевшие, когда уносили лётчика на носилках, смотрели ему вдогонку глазами, полными детского сострадания.

Рассказывая об этом, Черемхин силился не заплакать. Понимая его состояние, Коля задумчиво произнёс:

– Мой папа тоже сейчас на войне. Как он там? Будь бы я птицей, тут бы к нему и слетал...

Телеграмма, какую послали из Вологды воспитательницы Красковского детского дома, почему-то в Никольское не пришла. И ребята наутро, сойдя в Устье-Толшменском с парохода, были вынуждены пойти в путь-дорогу за 25 километров пешком.

Сопровождавшая их Антонина Михайловна Жданова, загрузившись котомочками ребят, повела их всех за собой. Глухая просёлочная дорога. Справа и слева поля. А там березняки, ельники, ветровалы. Изредка среди леса – огороженные луга. А вон и строения Засеки. Там и Фатьянка. Гумна. Овины. И снова – поля и леса. Тут и просторные избы Маныловских деревушек, окна которых так к себе и зовут, чтоб чуть-чуть отдохнуть, посидеть с хозяевами за чаем. Но Антонина Михайловна знает: нельзя отдыхать. Склонилась к земле туча с тенью, откуда пошёл рыхлый снег. И ветер завыл. Надо было успеть дотемна одолеть оставшийся путь. А дети уже притомились. Еле идут. Кто-то даже остановился. Готов посидеть на бровке дороги под старой берёзой. А может даже ещё и заснуть.

Антонина Михайловна, и так вся в вещах, у кого-то котомочку забирает. Тут к котомочке тянется Коля Рубцов:

– Давайте я понесу!

– Ты?

– Да. Не смотрите, что маленький. Я сильный...

Удивил Рубцов в этот день и тем, что ушёл, оторвавшись от всех так, что стало его и не видно. Антонине Михайловне беспокойно. А когда из ольховой низины вынесло дымом, она даже перепугалась. Волок-то нехороший: порой на него выбирается волк. Как бы чего недоброго не случилось!

Но кажется, всё в порядке. Это Рубцов у ручья, надрав бересты, умудрился разжечь костерок.

Антонина Михайловна удивилась:

– Огонёк разложил? А спички-то у тебя... Откуда?

Улыбнулся Рубцов:

– Мне их Евдокия Михайловна подарила, – назвал директрису Красковского детского дома.

Антонина Михайловна смущена:

– Ой, не так, поди, это было?

Рубцов лишь плечиками пожал. Вид такой, что не верить нельзя. К тому же ещё и добавил:

– Если не верите, то сами спросите её, и она вам скажет, что говорю я чистую правду.

Попробуй спроси человека, до которого двести вёрст. Мальчик, что там ни говори, с фантастическими мозгами. Антонина Михайловна наклонилась и Колю поцеловала.

Дорога. Дорога. Всё те же леса. Те же поляны. Те же берёзы с осинами. Те же луга. Когда это кончится, наконец? Коля тоже устал. Даже дал себя Антонине Михайловне обогнать. Кто-то из мальчиков поравнялся с Рубцовым, показал на неё глазами:

– А она красивая! Да?

– Ещё бы! – ответил Коля. – Если бы я был хотя бы с него, – кивнул на куст у дороги, – то я бы её тоже поцеловал...

 

 

В первый класс

 

Детдом уже спит. Окна тёмные. Лишь в одном из них огонёк. Сквозь шум дождя слышны многочисленные шаги, скрип крыльца и повелительный голос:

– Э-э, баба Сима! Встречай гостеньков! Да лампу зажги! Ничего не видать...

Ночная дежурная, торопясь, добывает огонь. Выходит с лампой в сумерки коридора.

– Тихо, – предупреждает, – все уже спят. – И тут же видит артельку промокших, с усталыми личиками малышек и такую же мокрую воспитательницу детдома.

– Ой, сколь народу-то, – чуть ли не крестится баба Сима. – А у нас и кроватей свободных нету.

Антонина Михайловна успокаивает её:

– Придумаем что-нибудь, – и, оставив девочек в нижней спальне, поднимается с мальчиками наверх, на второй этаж, где ещё одна спальня, в которой спят обжившиеся ребята.

Из-под байковых одеялец приподнялось несколько сонных голов. Антонина Михайловна объявляет:

– Э-э, хозяева! Сегодня вы будете спать с гостями. Вот они ваши гости. Все уставшие. Прошагали 25 километров. Спать будете по двоёнке. Валетом. И чтобы не было возражений!

Антонина Михайловна достаёт из сумки тоненькую тетрадь. Читает фамилии вновь прибывших.

– Виль Северный...

– Гога Кукушкин...

– Коля Лебедев...

Дети один за другим подходят к кроватям.

– Э-э, Мартюков! Ишь, разлёгся как широко! А ну-ко подвинься! Рубцов! – воспитательница подталкивает и Колю к кровати. – Давай к Мартюкову! Смелей!

На спинке кровати Рубцов увидел фанерку с фамилией мальчика, с кем предстояло ему ночевать.

– Тебя зовут Толя?

– Да, а тебя?

– Коля.

– Лягаться ночью не будешь?

– Не буду.

– И я не буду. Давай раздевайся. – Толя вдруг встрепенулся. – Чего это, эй? Вон, вон! Выползло из кармана? Сейчас упадёт!

– Это рогатка, – Коля поймал её на лету.

Толя рассматривает рогатку.

– Сам её делал?

– Конечно! Если хочешь, то я и тебя научу. Будем стрелять по воровкам.

– Воровкам? – не понял Толя.

Рубцов объяснил:

– То есть по галкам, чтоб они ягоды не клевали. И не только. С рогаткой-то можно и в лес. У вас тут леса вон какие большие! Видел, пока сюда шёл. И звери, поди-ко, в них есть?

Мартюков улыбнулся:

– Зайчики!

Но Коле – что зайчики? Нужен зверь ему настоящий. Поэтому спрашивает сурово:

– А волки?

– Волки – не знаю. Ни разу их не видал.

– Увидим! – заверил Рубцов.

– Но это опасно.

– А это на что? – Коля вытащил из кармана спичечный коробок. – Костёр разожжём. Волки сразу, как зайчики, разбегутся.

Мартюков ему, кажется, возразил, но Коля его не услышал. Едва привалился к постели, так сразу же и заснул, как ушёл в забытое государство.

На следующий день дожидалась ребяток школа. Первый раз в первый класс. 20 маленьких человечков.

Стоявшая на пологом холме деревянная в два этажа семилетняя школа выглядела солидно. Учились в ней как детдомовцы, так и дети колхозников из Николы и ближайших к селу деревень. Ребята даже остановились, чтоб посчитать на здании окна. 23 – с одной стороны. Столько же и с другой. На фронтоне – огромные серп и молот.

Погода была отменной. Даже не верилось, что вчера хлестал ветер, шумели деревья и вместе с роем снежинок спешила на землю преждевременная зима. Сегодня всё по-другому. Солнце сияло, сияли и перья травы, а окна, глядевшие в сторону юга, играли, что тебе резвые белки, выскакивая из рам.

Лидия Михайловна Шишкина встречала ребят как родных.

– Учиться начнём, – сказала она, улыбаясь, – после того, как чуть-чуть поработаем. Нет у нас с вами тетрадок, чтоб было на чём нам писать. Нет и ручек, чтоб было чем выводить нам слова... Зато есть старенькие газеты. Есть и похожие на лягушки железные перья. Есть и гладкая палочка, но одна, а надо их 20, ровно столько, сколько в классе учеников...

Тем и запомнился первый день в первом классе, что ребята все как один окунулись в работу. Кто-то стриг ножницами газету. Кто-то вдевал в иголку послушную нитку. Кто-то сшивал из газет тетради. Самые шустрые уносились бегом в кустарник. Возвращались оттуда с охапкой наломанных веток, превращая их в гладкие стерженьки. К стерженькам примеряли железные перья, привязывая их ниткой.

Лидия Михайловна, пока ребята стригли, строгали и пришивали, дабы время не пропадало, говорила о русской литературе. О том, что и в ней в своё время были герои.

– Кто они? Может, кто-то из вас и знает?

Вопрос риторический. Обычно никто на него ей ни разу не отвечал. Тем не менее, Шишкиной нравилось видеть на лицах детей борьбу привычного с непривычным, как признание в том, что они до таких ответов пока ещё не дозрели. И пусть их спросят об этом когда-нибудь после. А сейчас вместо них пусть ответит учительница сама. Но на этот раз ответить Лидии Михайловне не пришлось. Кто-то из кучки мальчиков, возившихся с ветками около печки, опередив её, громко сказал:

– Дубровский!

Удивилась Лидия Михайловна. Спросила ученика:

– И ты читал о нём?

– Нет! Я ещё плохо читаю. По радио слышал.

– Ну и как он тебе?

– Настоящий смельчак! Никого не боялся. Во бы встретиться с ним!

Улыбнулась Лидия Михайловна:

– Ставлю «отл.». Фамилия?

– Колька Рубцов!!! – закричали ребята с такой радостью на лице, словно не он, а они получали его отметку.

 

 

Огонёк

 

Нина Ильинична Клыкова – молодая, красивая, с лучащимися глазами. Была она воспитательницей в детдоме. Ребята её обожали.

Позднее, когда Рубцов, будучи студентом Литинститута, оказался проездом в Тотьме, редактор местной газеты его попросил написать заметку о сельском интеллигенте. Выбор Рубцова сразу же пал на Нину Ильиничну. Вот он отрывок из этой заметки:

«Встают картины иного времени, когда Нина Ильинична была ещё молодой учительницей, а мы, можно сказать, малышами. Это было тревожное время.

По вечерам деревенские парни распевали под гармошку прощальные частушки:

 

Скоро, скоро мы уедем,

И уедем далеко,

Где советские снаряды

Землю роют глубоко.

 

А мы по утрам, замерзая в своих плохоньких одеждах, пробирались сквозь мороз и сугробы к родной школе. Там встречала нас Нина Ильинична и заботилась о нас как могла. Кому ноги укутает потеплее, кому пуговицу пришьёт к пальтишку. Всяких забот хватало у неё: и больших, и малых.

Все мы тогда испытывали острый недостаток школьных принадлежностей. Даже чернил не было. Бумаги не было тоже. Нина Ильинична учила нас изготовлять чернила из сажи. А тетради делала из своих книг. И мы с великим прилежанием выводили буквы по этим пожелтевшим страницам на уроках чистописания.

По вечерам зимой рано темнело, завывали в темноте сильные ветры. Долго по вечерам горел в её окне свет, горел озабоченно и трепетно, как сама её гордая душа. И никто из нас знать не знал, что в жизни у неё случилось большое горе – погиб на фронте муж...»

Путь к взрослению связан был с самой жизнью, какой жило в военные годы село. К детдомовской общине привыкал Коля трудно. Память его сердечка сохранила родительскую заботу, участие старших и всю домашнюю обстановку, которая окружала его. Оттого и любил Рубцов посещать дома своих воспитательниц, что всё в них напоминало ему родительское гнездо.

Дом Нины Ильиничны Клыковой приманивал Колю ещё и тем, что была там гармонь. Нина Ильинична занималась обычно с детьми после занятий в школе. Читала им сказки, рассказы, отвечала на их вопросы. Рубцов с преогромнейшим удовольствием заходил в её дом. «Обут в ботиночки, – вспоминает Клыкова, – а на улице-то мороз. Спрашиваю его: «Ножки-то не замёрзли?». Коля застенчиво: «Не замёрзли. Разве только чуть-чуть». «Марш на печь!» – посылаю его. И вот отогреется на печи. Слезет оттуда. Обует ботиночки. И спрашивает меня: «Можно мне к вашей бабушке?» Ну, разве я могла ему отказать. Уходит Коля в горенку, где лежит на кровати моя старенькая свекровь. А там на комоде – гармонь. И опять Коля спрашивает, теперь уже у свекрови: «Можно я подержу её на коленях?» Вот так и гостил у нас маленький Коля. Уходил всегда предовольный. Как же? Играл на гармошке. И даже какую-то песенку напевал. Мальчик дивный. Полюбился не только мне, но и свекрови моей...»

Гармоника на комоде. Сколько их красовалось в просторных никольских домах! Почти все они были как память о не пришедших с войны хозяевах изб.

Года, поди, не прошло, а Коля знал уже все дома, где красуются эти гармони. Ибо окна были без занавесок, и их можно было увидеть с воли.

Где гармонь, там и Коля как гость. Там и всплеск забываемых звуков. И задумчивый взгляд вдовы на широкую лавку, где когда-то сидел с гармоникой муж. А теперь сидит мальчик. Играет нечто знакомое, нечто такое, отчего щемит вдовью грудь.

 

 

Сосед

 

Голос мамы, которого нет, но который зовёт. Никого из родных. Страх перед будущим. Ты один. И такой непривычно чужой грозный мир, который тебе ничего на свете не обещает. Все эти скрытые ощущения для маленькой детской души еле-еле преодолимы. Выдержать их хладнокровно нельзя.

Семилетний Ваня Серков горько плачет, как бы жалуясь на судьбу. Жалуется подушке, как маме, которая успокоит.

Но успокаивает Ваню крепкая маленькая рука соседа по койке. Зовут соседа Коля Рубцов. Ничего ему Коля не говорит. Просто знак подаёт и ведёт за собой. На реку.

Было лето. Последние дни каникул. Берег Толшмы. Двое среди бархатистой травы. Там, внизу, обнажённая Толшма с её стрелолистами, ямами, островками. Взявший взлёт молодой куличок. Крылья птенчика то в траве, то в воде. А вон и пятнистый пловец. Подбирается к куличку. Затаился в траве. Вот-вот выпрыгнет из засады.

– Щука!– вскрикивает Рубцов.

– О-о! – вскрикивает и Ваня.

Вверху пролетает косяк журавлей. Ищет новое пастбище, где бы был для них корм. Тут и там вьются ласточки. Для них пастбище – это воздух, где мерцают крылышками стрекозы, мчатся шершни, мухи и пауты. Всюду жизнь. Принимай её, мальчики! Принимай её, летуны и пловцы! Принимай такой, какая она есть. Жизнь! С чем её можно сравнить? Разве с бесценным подарком, который тебе подарили бесплатно. Лучше жизни нет и не будет уже ничего.

Коля ладошкой – по Ваниной голове. Поднимает его из травы. И, улыбаясь, спускается с берега вниз. Туда, где песок.

– Сделаем жар!

Смотрит Ваня, как Коля разводит костёр. На душе у Вани спокойно. Словно рядом с ним старший брат, который его защитит.

Рубцов оставляет его одного. Говорит:

– Следи за костром. Я сейчас, – и уходит.

Возвращается Коля, неся под рубахой какие-то кругляки. Поднимает подол, откуда выпрыгивает картошка.

– Зарывай её в пепел!

Ваня смущён:

– Откуда она у тебя?

– Не украл её. Не подумай. Это я её сам весной ещё посадил. Около нашего огорода. Вот и выросла. Для костра...

Отдыхают ребята. Раскинулись, будто два праздных мальчика, на песке. Рядом плещет вода. Треск костра. А вверху облака. Там, под ними, где луг вдоль по берегу, как по строчке, торопятся вдаль пятистенники, избы, бани. Идут и идут, пропадая где-то у самого горизонта, а возможно, даже проходят через него. Неужели в тот обитаемый край, где есть всё? Было всё, есть и будет, как в сказке. Но эту сказку ребятам никто ещё не читал.

Вечереющий воздух. Пляска теней то по берегу, то по воде. Запах дыма, реки и печёной картошки. Этот запах на всю предстоящую жизнь. Он всегда будет звать, чтоб опять развести здесь костёр, за которым, как верные спутники, станут ждать тебя задушевные разговоры, шутки, смех и рубцовская песня. И споёт её сам поэт. Снимет с сердца те особенные слова, которые он сочинил для хороших людей, чтоб они после песни его ещё больше похорошели.

 

 

Объединение

 

Любовь к песне, музыке, к задушевному русскому слову. Откуда она? Безусловно, передалась она маленькому Рубцову от матери и отца.

Михаил Андреянович был отчаянным гармонистом. На всех праздниках, посиделках и вечерах, куда его приглашали, будь это в городе или селе – нигде с гармонью не расставался. Благо был он из тех игроков, кто умел извлекать из гармоники радость, передавая её застолью, дабы все, кто с ним рядом, испытывали приятность.

Мама будущего поэта Александра Михайловна с малых лет как купалась в народных песнях. И в своей родовой деревне Загоскино, и в Самылкове, где продолжила жизнь свою после свадьбы, была счастлива тем, что жила вместе с песней... Пела она и на клиросе в храме Спасо-Преображенском, и на свадьбах во всех весях Стрелицкого прихода. Так что было кого малолетнему отроку повторить. Повторить, а потом, при взрослении, и возвыситься как поэту, чьи стихи желанно не только читать, но и петь.

Учительница никольской школы Надежда Феодосьевна Лапина рассказывала, как после уроков в зимнюю пору Коля вместе с ребятами забегал в её дом: «Я любила детей и принимала их с превеликой охотой. Коля любил греться на русской печке и всегда туда забирался первым. А за ним – все остальные. Отогревшись, Коля запевал шутливую песенку:

 

Петушок, погромче пой,

Разбуди меня с зарёй...»

 

Любил Коля бывать и на квартире у воспитательницы Александры Ивановны Корюкиной. «В детском доме, – вспоминает она, – Колю все любили, и взрослые, и дети. Он был ласков, легко раним и при малейшей обиде плакал. Учился он хорошо. Любил читать и слушать, когда читают. Мы с пионервожатой Перекрест Евдокией Дмитриевной жили на квартире в деревне Пузовка. Часто, уходя после работы, брали к себе домой Колю. Единственно, что он у нас просил – это почитать ему книжку. Особенно любил Пушкина. А от песен, когда по просьбе его мы их ему напевали, всегда волновался и был задумчив. Наверное, вспоминал в эту минуту живую маму...»

При виде гармошки Коля всегда испытывал тихую радость.

Гармоники были разные. Тальянки, хромки, кирилловки, бологовки. Пальчики сами искали звуки, за две-три игры постигая характер любой гармошки. Легче всего давалась игра под простенькие частушки. Под них годился любой инструмент. Однако хотелось чего-нибудь посложнее. Чтоб звуки летели от самого сердца и выражали глубокие чувства, от которых бы шло возвышение, какое сравнимо разве лишь с солнцем, когда оно поднимается над землёй и будит вокруг всё живое и неживое.

Постоянным подсказчиком в постижении музыки был дерматиновый репродуктор, откуда лились каждый день молодые советские песни. Иногда и классика шла. Сам Рахманинов, Мусоргский, Бах, Чайковский.

Через год Коля как гармонист стал известен не только детдому, но и всему кусту деревень, соседствовавших с Николой. Стала как бы сама по себе складываться артель самодеятельных артистов, умевших под наигрыш Коли петь частушки и песни, читать стихи, танцевать и плясать.

Валечка Межакова, Женя Романова, Толечка Мартюков, Ванюша Серков (называю так, как чаще всего называли ребят в детдоме – С. Б.). Впятером, вшестером заваливались на сани и под бодрое ржанье гнедка мчались по зимней дороге от одной деревеньки к другой. От клуба к клубу. И так в каждый праздник. А то и в простой выходной.

Народ в деревнях на такие концерты не шёл, а бежал. Всем хотелось услышать, увидеть, почувствовать то, что сюда привезли детдомовские ребятки, чьи голоса так чисты, а гармоника так душевна, что не хотелось их отпускать от себя.

Однако детдом – это община. И прикоснуться к эстрадной сцене желали не только энтузиасты, а, пожалуй, что все. Под обаятельным руководством Евдокии Дмитриевны Перекрест родилась незабываемая капелла. 20 девочек. Столько же мальчиков. Среди них – плясуны, шутники, декламаторы и солисты. Гармонист же один. Рубцов, которого звали кто Колька, кто Коленька, кто Колюха.

Тишина в переполненном зале. И вдруг резкий, как молния, вызвон гармошки, рассекающий воздух перед собой. Тут и голос кого-то из мальчиков – тонкий, чистый, наполненный отрешением.

 

Сижу за решёткой в темнице сырой.

Вскормлённый в неволе, орёл молодой

Зовёт меня взглядом и криком своим,

И вымолвить хочет: «Давай улетим!»

 

Голос смолк. И опять тишина. Продолжалась она две, три секунды. И следом за ней, как великое обрушение, упали в зал 40 взволнованных голосов. Казалось, поют не молоденькие артисты, а те, кто всегда в вышине, кто тревожнее всех и умеет летать:

 

Мы вольные птицы – пора, брат, пора,

Туда, где за морем синеет гора...»

 

Было кому сострадать, обмакивать кончиками платочков слезящиеся глаза. Пробирало всех. Песня искала отклик в сердцах. И находила его, вызывая смятение и восторг, и ещё желание петь не одним самодеятельным артистам, а всем. И называлось это желание – сближением душ или объединением.

 

 

Вежливая собачка

 

Женя Романова с Колей Рубцовым продолжали дружить и в Николе. Зимой в пионерской комнате сидели частенько около печки и в свете горящих поленьев читали попеременно то Пушкина, то Джонатана Свифта, то Гоголя, то Майн Рида, одним словом, те книги, какие имелись в библиотеке. И ребятки их слушали с искрящимися глазами, постоянно испытывая то ужас, то жалость, то сожаление, то восторг.

Летом в походах, опережая вожатых, оба разведывали дорогу, по которой пойдёт весь отряд вдоль реки до самых её истоков. И костёр разожгут перед тем, как отряду устроиться на привал, дабы было рядом с огнём и тепло, и загадочно, и уютно. Одним словом, были они заводилы и всегда, где бы ни были, торопились туда, где могла подстеречь неожиданность или опасность.

Ну, а если случалась несправедливость? Тут они думали, соображали в две головы, что бы такое сделать, абы справиться с ней.

Однажды... [...]

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в декабре 2015 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт продавца»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите каждое произведение декабря 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 


Оглавление

11. Алексей Хлуденев. Душа хранит
12. Сергей Багров. На другом берегу

508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!