Вотчина

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за май 2024:

 

На чтение потребуется 27 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Было раннее летнее утро, когда из далёкого Владимира прискакал подьячий от Разбойного приказа со страшным известием. Войско Василия заперлось в Москве, а самозванец укрепился в Тушине, и его отряды спешат за Москву, к Владимиру и Ярославлю. С этим известием и слал своих гонцов владимирский воевода по деревенькам и сельцам, чтобы склонить местных вотчинников присягнуть Димитрию. Приняв от подьячего грамоту воеводы, я предложил гонцу отдохнуть в моей избе, пока его лошадь накормят и напоят после долгой дороги. Выпив изрядно крепкой настойки, подьячий объявил мне, что от Серпуховской заставы идёт передовой отряд Димитрия, и направляется он к нашей переправе через Оку.

– Твоё село, князь, им никак не миновать: ближе дороги нет, да и переправа здесь знатная, досками мощена. Это тебе не брод – в воде брюхо полоскать! Да и то сказать, до ближнего броду ещё день буреломы корчевать. – Подьячий налил себе ещё кубок и, покачав головой, медленно выпил хмельной настой. – Хороша ягодка! Ты бы мне её в посудину налил да в дорогу наладил. – Подьячий отёр рот рукавом и погрустнел. – А ведь разорят они твою землицу, князь, а то и дворы спалят, поди. Воевода говорит, кто Василию присягал, того точно ограбят.

Гонец, хмельной от выпитого, всё что-то шептал, наклоняя голову к моему плечу, а я смотрел на старую икону Божьей Матери и скорбел о горестях да напастях, что обрушились на бедовый наш род.

Господи, сколько терпел родитель мой от царя Ивана! Всю нашу богатую вотчину в опричнину забрал, ирод, а родню на вывод определил. Здесь приютились. Словно в насмешку, пожаловали нам по царской милости несколько погостов да два сельца у Оки. Жили тут совсем не родовито, вконец обнищали. Вотчина наша новая, в земщине числилась, так кромешники да дьяки из Александровской слободы её лихоимствовали без меры, последнее сдирать не стыдились. С горя родитель мой чуть в боевые холопы не подался, да Бог миловал, помер Иван. А уж при Фёдоре да Годунове мы новые лабазы на воде сладили да лубочным торгом на берегу занялись. Прикупили село с мельницей, две кузни там поставили. Податные наши людишки торговый лес сплавлять начали. Хоть в искони вечных царёвых слугах мы и не числились, а всё ж исстари в князьях ходили. Достатком же прирастали не по сану, а по уму и додельности своей. Отец вскорости помер, хоть и не в почёте, зато в довольстве, царствие ему небесное! Во владении нашем я укрепился. К тому времени было у нас несколько десятков холопов, боевых и верных, да крестьян душ за двести на земле числилось. Народ от меня не бегал, потому как подати я умеренно взыскивал да закон над людьми честно учинял. Тому я следовал твёрдо. Сёла мои богатеть начали, от продажи леса прибыток пошёл. Боевую дружину завёл; отряд малый, да свой.

А людишки в моей вотчине собрались умелые. Посадские были, обнищавшие сильно, монахи беглые из Новагорода, и разных пришлых тоже было. Все на работу хваткие да своим ремеслом сильные. Народец подобрался бывалый. За службу исправную хлебный мякиш всегда за щекой имели и зла мне не чинили.

И на тебе, умер Годунов, опять зашаталось царство. Новый самодержец Димитрий польских козлов в огород запустил. Смута пошла в государстве, а усмирять её было некому. Лихие люди на дорогах появились. Именем воскресшего царя дела неправедные вершить стали. Но меня уже наскоком было не взять. Где подкупом, где уговорами, а где и силой от разбойников и царских приставов я свои владения уберёг. Перетерпел власть вора, а там и Шуйский на трон сел. Думал, всё по-старому будет. Не угадал.

Опять лбом да по тем же воротам! Во второй раз воскрес царевич Димитрий. Никто не понимал, какого царя теперь славить. Я тогда с домашними слугами договор учинил: тот ли царь, не тот – всё одно, по домам не брехать и в сговоры ни с кем не вступать. Да и не любо было об этом холопам думать, коли амбары полны и полушка в мошне звенит. А недавний недород я людям мукой прошлогодней покрыл, так что не оголодали, а лишь шибче постились, так и то дело богоугодное. Беда, вишь ты, с другого боку подползла. Не то страшно, что самозванец в цари метит, а то страшно, что его отряды за Москву, на север, прямиком через мои земли идут. Там в командирах ляхи, враги веры нашей, а под ними северские воры, люди злые и разбойные. И надеяться на милость этого воинства мало толку.

Взглянул я на подьячего и начал вспоминать, что он там мне про переправу говорил.

– Так ты, Данилыч, что про переправу знаешь?

Тот уставился на меня пьяными глазами:

– Вот, говорю, одна здесь переправа через Оку. А дальше только броды, да и то сказать: где их искать? Один аж под порогами. День-два до него идти надо; я-то ходил, знаю.

Данилыч повертел головой и лёг на лавку прямо у стола. Истома сморила захмелевшего воеводина гонца. Засыпая, подьячий бормотал сквозь сон:

– Я ходил, я знаю, я ходил...

Неожиданная мысль пришла мне в голову. Переправа! Да, да, переправа! Если её нет, да если ему другой переход укажут, тогда с того берега на наш отряд воров переправляться не будет.

Я поднялся из-за стола и вышел во двор. Позвал старост сельских да сотника моего, из тверских стрельцов, что ко мне в холопы продался. А девкам велел подьячего будить: без него и огород городить неча, а то зря, что ли, я Данилыча в моём двору столько лет прикармливал.

Собрал всех на подворье и начал увещевать на опасное дело. Говорил, что, мол, надо бы эту ватагу из казаков и шляхтичей через наше село не пускать. Добра от них всё равно не будет, только что разорение хозяйствам да холопам оскудение. А и то, если кто их посулами соблазнится, рад не будет, потому как за украденный кошель можно и головы лишиться, а здесь каждый свой кусок пирога всегда имеет и прибыток от господина каждый год. Стращал собравшихся, что и я сидеть не стану: кто за ворами пойдёт, весь его скарб с избою спалю, а ребёнков и жёнок продам бухарским купцам.

После меня вышли старосты. Сказали так:

– Царь в Москве али самозванец какой, одному Богу ведомо. А нам ведомо, что идут сюда северские бродяги да разбойники, которые в иных землях казаками называются. От этих удальцов добра не жди, одно разорение, истинный Бог!

Потом сотник мой на крыльцо поднялся.

– Я, – говорит, – от опалы на господ моих ещё мальчонком пострадал. Не милы были господа царю Ивану. Он их из вотчины выслал, а нас, слуг их преданных, с детями и жёнами, кого в яму, а то и на дыбу кого. Елё убёг я тогда. А ежели новый царь вздумает и тут свою расправу чинить да своих слуг на наши починки сажать, куда нам деваться? Опять в бега да по лесам прятаться?

Старосты кивали и поддакивали:

– Коли на правёж, всех поставят за службу царю Василию али пожгут всё, плохо будет. Надо не пущать, но лучше, чтоб сами не пошли.

Тут я опять выступил:

– Ежели сделаете, как я скажу, – уйдут воры, сами уйдут!

Старосты и сотник зачесали затылки. Я обнял только что подошедшего подьячего за плечи:

– Мы вот с ним всё сладим, а вы исполните. Идите пока, после всё скажу.

Все разошлись с подворья, только Данилыч остался стоять на месте, не понимая, чего я от него хочу.

– Чаво-то ты, князь, не по чину указы раздаёшь! – Подьячий набычился и выставил вперёд ногу в пыльном сапоге.

– Данилыч, я же тебя тоже не по чину потчую и вспоможение, случись что, тебе оказываю. – Я присел на ступеньку крыльца.

– Так что, мне за твоё уважение на плахе голову потерять? – проворчал подьячий и сел рядом.

– Смотри, друже, – я положил Данилычу руку на плечо, – ежели мы всё хитро устроим, и они сами в обход запросятся, ты же нас не выдашь? Скажешь им, что воевода тебя прислал брод показать. Поведёшь их, куда сам ходил. Другие места для перехода определишь, покажешь дальние починки, необустроенные; там их на постой и пристроишь. А про нас забудь.

Подьячий вздохнул:

– Показать, конечно, можно, но ежели только они сами захотят повернуть от вас.

– А мы им пособим захотеть, – пообещал я, – сами и захотят.

– Тогда и сладим! – хлопнул себя по ноге подьячий. – Тогда и сладим. Но уж ты за то меня выручай да двор мне поставь под Владимиром.

Данилыч встал с крыльца.

– Только вот когда они здесь появятся? – с прищуром посмотрел я на него, взявшись за край подьячего кафтана.

– Поставишь двор-то? – Данилыч потянул одёжу на себя.

– А ты всё исполнишь, что скажу? – Моя рука крепко сжимала сукно кафтана подьячего.

– Сам с ними в брод войду. – Подьячий опять попытался отдёрнуть кафтан. – Перед воеводой отвечу, на тебя правежу не будет.

– Ладно, сладим подворье!

Данилыч выдохнул и я отпустил подьячего.

– Семь дён еще до прихода войска. Я к тому времени вернусь. – Данилыч оправил на себе одежу, подтянул кушак и, махнув рукой, побежал к конюшням.

Он ушёл, а мои старосты и сотник всё ещё стояли у ворот и ждали моего внимания.

– Ну что, думками богатеете? – Я указал им, чтобы подошли ближе.

– Просвети нас, князь, сделай милость: как это Димитриевы полки с дороги отвернут, да ещё сами захотят такого кругаля дать? – спросил один из старост, поглаживая свою окладистую бороду.

– А вы нашу переправу давно глядели? – спросил я.

Старики не понимали, к чему я клоню:

– Так что на неё глядеть? Чай не весна, воды сошли, телеги идут, не мокнут.

– Вот, а мы её переберем по дощечкам, да так, что одни жерди останутся да сваи через раз. Скажем их начальникам, что, мол, разбило переправу недавним паводком, а брёвна унесло, латать мостки нечем, – подмигнул я старостам.

Они всплеснули руками:

– Так ведь всё ж одно наладить прикажут.

– А мы и согласимся, и людишек отрядим. – Помолчав, я добавил: – Только мужичков наберём стареньких да квёлых, вести дело будем худо, лес валить долго, а налаживать переправу ещё дольше.

– Ну и что с того? Будут себе ждать да нас же потом за нерадивость и покалечат, – закряхтел один из старост.

– То так, дед, да не так. А на что у меня боевые холопы кормлены, сотник смекалистый? – Я хлопнул сотника по спине.

– На что? – насторожился сотник.

– На то, чтоб отправиться с отборными людьми на тот берег загодя, до приходу воров. Припасов наберёшь, пороху. Пищальки в лесу схоронишь. А когда войско воровское из просеки выйдет, у разбитой переправы станет да будет ждать, когда я им дорогу открою, тут ты их в тыл и бей. Да стремительно бей, под утро чтоб не разглядели, кто по ним лупит. Шуму наделаешь – и опять в лес, в чащу, на заимку. А мы слух пустим про Васильевы полки, что идут они, мол, следом за казаками, а впереди себя вроде как лазутчиков царских пустили, чтобы вражью силу попробовать. Тут-то наш подьячий и явится, как бы от воеводы, чтобы отряд Димитрия к порогам спровадить, где брод есть. Они неведомого врага дожидаться не станут, снимутся с места и обязательно за Данилычем на дальний брод уйдут. А нам того и надо. Поняли, что ль, олухи?

Со лба катился пот, на дворе стало жарко от полуденного солнца. Я распустил кушак и распахнул рубаху. Все были довольны, кроме сотника. Он-то знал: если что, его тут же на первом суку вздёрнут, а то ещё хуже – запытают люто, да так, что смерти своей сам просить будет.

Взял я его за ворот, поставил перед собой и начал ласково увещевать.

– Не кручинься, – говорю, – детинушка! Тебя, конечно, первого душегубы пристроят, если с делом не сладишь, так ведь и меня следом повесят. Я тебе лучших холопов дам, пищалей новых, аглицких, что в Архангельске выменяли, справлю, да пороху сухого насыплю с достатком, крупы и хлеба отряжу. Пошлю людей работящих да смекалистых тайную заимку городить, тропы в болотах к просеке ладить. Сам за всем прослежу, в кузнях сабли да пики выправлю, кольчужек накрутим сколько надо, одёжу ладную вам выдам. А уж как справишь дело, я тебе беличий бунт наплету да ковёр хорезмский, что у меня в дому висит, пожалую и рубль серебром с лесного сплаву дам. Только ты не оплошай, дядя; ты ж как-никак воин.

Не стал сотник ломаться, видя большую выгоду, и на кон её, противу жизни своей, поставил. Поклонился мне в пояс и пошёл по сёлам людишек крепких в помощники выбирать. И я за работу принялся. Каждому надо было всё растолковывать да показывать. И стала моя вотчина как большой военный лагерь, всякий мои указы справно исполнял и порядок в порученном деле имел. Мужики переправу за два дня по дощечкам разнесли, одни сваи оставили да досок гнилых немного, дабы не подумали, что с умыслом мостки разобрали.

Сотник с молодцами, как только им место в лесу сладили, сразу на ту сторону переправились со всей боевой поклажей. Ушли на дальнее займище, только дозоры у просеки оставили глядеть, когда воровской отряд покажется, чтобы вовремя изготовиться. И затихли мои сёла, только кузня допоздна молотками стучала, для лихого случая пики да топоры закаливала и на черенки насаживала. Бабы с детьми в церкви каждый день молились и в платки тихо скулили, ожидая большой беды. Все страшились Димитриевых разбойников.

На седьмой день после отъезда подьячего на той стороне послышалось лошадиное ржание, скрип телег и шум гудящей толпы. С гиканьем появились на берегу казаки, выкатились телеги с пушками. Толпа пеших людей в высоких меховых шапках, в цветных шароварах и разноцветных накидках со звериными хвостами рассыпалась по заросшему высокой травой берегу Оки. У многих в руках были видны бердыши и пики.

Следом из леса показалась группа всадников. То были разодетые в яркие кафтаны люди с обритыми головами и длинными отвисшими чубами. Между всадниками попадались закованные в латы воины в широких плащах и мохнатых шапках, с пышными перьями. Всадники были вооружены пистолями, и у каждого сверкала на боку сабля. Конные, что без перьев, трясли своими чубами и, целясь из пистолей в нашу сторону, гоняли лошадей вдоль берега, грозно размахивали нагайками. Мои мужички таких вояк и не видывали.

Старосты и я сидели по кустам и считали, сколько же людей скопилось на том берегу по наши души. Некоторые пешие воры взбирались по гнилым доскам на сваи, старались попробовать переправу, проваливались в воду и, сильно матерясь, выбирались обратно на берег. Отряд все шёл и шёл из леса. Уже и казаки спешились, подошла ещё ватага с мушкетами, а люди всё прибывали. Тут дали они залп в нашу сторону из ружей и пистолей. Ну, думаю, пришёл и мой час, пора показываться. Чуть помедлив, взял я с собой одного старосту подряхлее да слугу, что всегда при мне ходил, и вышел на берег. На той стороне, у реки, собралось больше сотни пешего и конного воинства. Конница самозванца, теснившаяся к воде, увидев нас, еще больше распалилась. Казаки с гиканьем и свистом носились на лошадях у самой воды, стреляли из пистолей в воздух и грозили нам саблями и булавами. Чуть поодаль от них, в червлёных золотом латах, на отменных, холёных скакунах, восседали поляки. Они молча и надменно глядели на чудачества казаков, покачивая перьями на своих высоких шапках.

Вся пешая рать самозванца, что вышла к реке, разбрелась по ближним кустам и сложила оружие под телегами. Я и староста стали как можно ближе к воде, чтобы на том берегу видели, кто с ними разговаривает.

Наконец от поляков отделился грузный воин на белом коне, в позолоченном шлеме с острым оконечником. Он долго всматривался в нас, потом привстал на стременах и прокричал:

– Кто из вас господин?

Отвечая, мне пришлось перекрикивать шум воды, бьющей своим потоком по оголённым сваям:

– Я хозяин здешних мест, а то холопы мои. Чем можем служить вашей милости!?

– Я князь Мосальский, боярин царя Димитрия, слыхал про меня? – Князь ждал ответа.

– Как не слыхать, князь, как не слыхать! Давно вас поджидаем, все глаза проглядели... – Я не успел договорить.

Боярин прервал меня и зычно, изо всех сил, прокричал:

– Так что же ты, пёс, переправу разобрал, вор?!

– Не я, милостивец, не я! Паводком весь настил смыло; лютый был паводок, волны так и ходили, так и ходили! – Я упал на колени и начал ползать по берегу, истошно крича: – Господь нас наказывает за грехи наши, всё подчистую смыло!

– Так что ж ты снова переправу не сладил? Кову царю строишь, сука! – крикнул боярин.

– Не успел, батюшка, не успел; только собирался мужиков поставить брёвна мастырить, а тут ты пришёл. Разреши, ватагу пришлю! Мои работники за неделю брёвнышки обтешут да до твоего берега покидают; обвяжут крепко, надолго хватит. – Я застыл на четвереньках у самой воды.

Услышав такие посулы, боярин как ошпаренный завертелся на коне, да так, что его холопы бросились держать скакуна.

– За неделю?! Да я тебя в яме сгною!

– Не губи, князь! – снова запричитал я. – Не губи, раньше не сладим. Меня уж и воевода торопил, всё оковами стращал, а потом сам уразумел, что раньше нипочём не успеем! Там уж и подьячего послали по реке меленку искать, чтобы к твоему приходу успеть, да вишь ты, подзадержался человек: далече, видать, мель.

– Так гони мужиков, поганец, сейчас же, и начинайте работу! Да передайте мне сюда зерно лошадям и крупы с мукой людям, хоть вплавь, хоть как!

– Будет, князь, исполнено, будет исполнено; ты только не гневайся, а мы дело своё справим! Сей же час ватагу налажу – и сюда. – Я начал кланяться и, пятясь, толкнул локтем слугу: – Беги в слободу, готовь мужиков на завтра с топорами на берег, да пусть сейчас же дюжину бревен сюда притащат.

С сотником было заранее оговорено, что, когда он услышит долгий стук топоров, подождёт ещё день и ночь, а под утро второго дня сделает вылазку на стан самозванца. Было видно, что отряд Мосальского собран наспех, нестроен и отряжен кому-то на подмогу. Значит, шибко спешит боярин и мешкать ему здесь не с руки. Скорей бы с бродом решилось. Где же застрял мой подьячий с его обходным путём? А ведь просил я Данилыча поторопиться.

Наутро староста пригнал на берег мужиков и велел им тесать брёвна да чаще стучать топорами, и чтоб передыху в этом деле не было. Я же, чтобы не злить Мосальского, отрядил ему корму для лошадей и все съестные припасы, что просил. Лодку подобрал хлипкую, только что не худую. Доверху нагруженная кулями, она погрузилась в воду почти до краёв и еле держалась на реке. Казаки встретили её выстрелами и свистом, испугав тем самым до смерти моего мужичка, перевозившего груз через реку. Сильно струхнув вооружённых воров, детина, когда таскал из лодки мешки с крупой, потерял у берега портки. Казаки с хохотом и гиканьем погнали его голяком по берегу. И ещё долго смеялись, глядя, как незадачливый перевозчик неуклюже лезет в лодку, тряся срамным хозяйством.

Мосальский, видевший, что я всё это время неподвижно стоял на берегу, наблюдая переправу лодки, помахал мне рукой и прокричал в мою сторону:

– Ты слуга господаря своего али роду какого?

– Княжеского, – откликнулся я. – Моя эта вотчина, боярин, – всё, что после опричнины осталось.

– Так иди ко мне в полковники, зараз земельки приберёшь. – Мосальский опёрся о свою саблю.

– Такой, как у меня, нигде нет, а других не нать, боярин; я лучше тебе к вечеру мёду пришлю крепкого.

– Ты своих холопов поторопи, не можно нам долго на месте топтаться: вон шляхта волнуется, того и гляди, сама уйдёт налегке, а что мне без конной рати? – Князь плюнул под ноги.

– Так делают, князь, ей-богу, стараются, как могут, ладят. – Я указал в сторону плотников.

Боярин махнул рукой и пошёл в свой шатёр, поставленный у воды. За шатром виднелись вековые деревья, уходящие в густую чащу леса. Где-то там засел мой сотник с ратниками. Сдюжат ли они завтра, нагрянув под утро во вражий стан, уцелеют ли? Мысли мои были тяжелы. А пока мужики не торопясь торочили к сваям брёвна, вовсю стуча топорами. Я пошёл в село приказать тащить из погребов крепкую брагу и мёд:

– Давай, ребята, грузите хмель на лодку, да как солнце заходить станет, переправляйте казачкам, пусть повеселятся вдоволь.

Получив брагу, в лагере устроили пир. В сумерках было слышно, как буянили захмелевшие казаки и польские драгуны горланили свои песни.

Наступала роковая ночь. Наконец-то прибыл подьячий из дальних деревень. Мы скрытно добрались до берега и засели в камышовых зарослях у воды.

– Ну, когда они надумают в обход идти, небось, когда твои людишки им петуха красного подпустят. – Данилыч зорко глядел на тот берег, пытаясь что-нибудь увидеть в темноте.

– Побойся Бога, казённая душа, какие людишки? Разве что лихие люди пограбить их придут, так то нам не ведомо. – Я подтолкнул плечом подьячего.

– Пограбить! – передразнил Данилыч. – Такая орава сама кого хошь ограбит да на суку вздёрнет. Не дай-то Бог дознаются нехристи, на кой мне тогда новый дом, нешто для поминок? Ты, князь, меня им не сразу показывай, пускай от заварушки отойдут, а то, не ровён час, зашибут сгоряча.

– Ладно, ладно, ты сам-то не оплошай, воеводин гонец! Дальний брод-то помнишь, где искать? – покосился я на подьячего.

– Крюка они у меня сильного дадут. Их дед тамошний поведёт, я его к ним на полпути пристрою, а сам по ближнему броду – и в город. Всё как надо дьяку представлю, а он уж... – Данилыч заёрзал в камышах. – Скоро светать начнёт. Ну что же сотник, где его леший носит?

Над рекой стояла плотная пелена тумана; лёгкий студёный ветерок шуршал по высокой прибрежной траве, еле шевеля стебли как гребёнкой проходясь по густым кустам. В таком предрассветном тумане видеть мы ничего не могли, но тишина, стоявшая вокруг, позволяла слышать любой шорох. На том берегу раздавался храп перепившихся польских шляхтичей и казачков да было слышно редкое фырканье лошадей у воды. Мы ждали хоть каких-то признаков налёта на отряд князя.

Вдруг сухой треск разнесся по реке.

– Что это? – напрягся подьячий, подставляя ухо ветру. – Ветка, что ли, хрустнула, или казаки стрельнули? Ох, выдали себя твои разбойнички, ох...

Не успел Данилыч договорить, как ещё несколько таких же сухих щелчков разорвали тишину. И следом на всю округу, отдаваясь эхом по реке, завыли, закашляли и застонали человеческие голоса. Замерев, почти не дыша, прислушивались мы к каждому крику с той стороны. По всей реке неслась отборная ругань, ржанье коней и громкая шипящая речь польских командиров.

– Ох, мать его, о-о-ох, ма-ать! В круг, в круг телеги давай! Стёпка, Стёпка! Пали разом! Вон они, в ельнике!

Это северские воры стонали и охали, взятые врасплох моими лазутчиками, понял я. Сотник со своими ребятами густо палил по ним из лесу. А на том берегу уже стоял сплошной треск, и гарь от ружейного пороха разносилась ветром по берегу.

– Не подведи, робятушки! С левой руки заходи, конницу береги, скачите к полкам, здесь засада!

– Это сотник орёт, точно! – От радости я сильно ткнул подьячего в бок.

– Да не тычь ты локтем, больно! Какая конница, откуда у него кони? – Данилыч вытянул шею, всматриваясь в туман.

– Да стращает он их, стращает, силу свою показывает, за царских дозорных себя выдаёт! – радовался я за смекалистого слугу. Но тут разом, стройно пальнули пищали.

– Эхма! Ивана убило! Крепко целься, пали! – истошно орал кто-то с той стороны.

Сабельный звон рассёк треск пальбы. Ну, всё; видать, очухались ратники Мосальского, понял я.

– Сейчас нашим туго придётся; поляки, поди, моих мужичков вовсю рубят.

– Уходить им надо, уходить! – завыл подьячий.

– Да тихо ты, бес! – Я ткнул подьячего в шею. – Уйдут, нешто своей опасности не зрят?

Ещё сильнее ударили пищали. Били от берега; значит, казаки. Одна надежда – туман густой, не попадут. Ответный залп был глуше и уже издалека. Экий сотник молодец: отходя, сумел ладно пальнуть; ну, воин, ай да командир!

Всё стихло, и в наступившей тишине стали слышны кряхтенье и стоны раненых да злые окрики раздосадованных польских шляхтичей. Захлюпала вода. Вроде как в реку забрались казачки.

– Эко их зашибло! – Я уже понял, что мои ратники укрылись в лесу.

– Мушкеты, мушкеты подберите, сучьи дети! Уводи коней к воде! – слышались окрики воровских командиров, и пугливый храп взнузданных лошадей раздавался над тихой рекой.

– Как бы по нашему берегу с испугу из пушки не пальнули! Всё, Данилыч, теперь ноги в руки – и дуем отсюда в село, будто ничего не ведаем, а то солнце взойдёт и туман, не ровён час, распадётся.

Мы с подьячим так прытко рванули через камыши, что чуть не посбивали друг друга. Пихая Данилыча в спину, я вытолкал его к дороге. У обочины, немного отдышавшись, торопливым шагом направились мы в село. Там я нашёл старосту, обсказал ему, как и что, приказал быть с людьми и держать всех в узде, пока всё не уляжется.

Пора было возвращаться на берег. Я перекрестился и, взяв подьячего за кушак, потащил обратно к переправе. Туман рассеялся, и мы увидели на той стороне бегающих по берегу людей. Несколько тел северских бродяг валялось около воды. Между ними скакали на лошадях поляки с пистолями наперевес и целились куда-то в лес. Толпа казаков пряталась за телегами, выставив вперёд мушкеты и пики. Оглядев пристальней широкий берег, мы увидели и Мосальского.

Возле своего шатра, с обнажённой саблей, он указывал казакам, как встать, стараясь соорудить вокруг себя живую изгородь. В стане боярина была видна растерянность и неразбериха.

Подождав, пока нас заметили, я начал махать руками и, тряся бородой, громко причитать, чтобы было слышно на том берегу:

– Боже ты мой, неужто бунт у тебя в войске, боярин?

Мосальский перестал размахивать саблей и, увидев нас, заорал во все горло:

– Холопы, сучьи дети, на куски порублю! Где переправа, где твой проводник, мать его?! У меня враги в тылу!

– Не гневись, боярин! – Я кричал громко, чтобы князь все понял. – Ежели ты переправы дождаться не хочешь, то к нам подьячий от владимирского воеводы прибыл и готов тебе брод показать, но далече идти надо, боярин.

– Где твой провожатый? Давай сюда этого прощелыгу, не то я его кровью умою!

Князь тряс клинком. Я не стал испытывать его терпенье и потащил к воде вконец оробевшего Данилыча, который от слов Мосальского не устоял на ногах и упал возле меня на колени. Таща подьячего за ворот, я шипел ему на ухо:

– Не плачь, сиротинушка! Ты же государеву волю сюда исполнять прислан, так исполняй смело, да нас смотри не выдай, а то точно не по своей воле на колени встанешь, а там и голова под топор ляжет.

Подьячего слова мои вразумили, и он уже сам, поднявшись с колен, пошёл к воде и заорал что есть мочи:

– Я подьячий Разбойного приказу Тимофей, сын Данилы Уступьева, прислан сюда воеводой володимирским, чтобы всякое вспоможение вашему войску оказывать и местных господ к присяге Димитрию Ивановичу привесть.

Тут я перебил подьячего и, не дав боярину опомниться, завопил:

– А мы, боярин, ужо все как есть крест за Димитрия целовали. До последнего холопа. А уж как теперича молимся за царя, как молимся...

Меня нетерпеливо оборвал Мосальский:

– Да погодь ты, дура, что он там орёт?

Данилыч опять закричал князю:

– Вспоможение, говорю, вам оказывать должен!

– Так ты так, собака, нам вспоможение оказываешь! Переправу разобрал, нас здесь на погибель определил, а сам сбежал, вор! – опять кипятился князь.

– Не сбежал, не сбежал! – замахал руками подьячий. – Что ты, князь, бог с тобой! Не сбежал я, а по причине разорения переправы отбыл на поиски брода для твоей милости, каковой нашёл и готов тебе, боярин, оный показать.

– «Оный показать»! Ишь, собака! – Князь погрозил Данилычу саблей и ударил ногой по земле. – Мне, может, сейчас с мятежными полками Василия биться придётся. Видал, как нас его пластуны ночью атаковали?

– Бог с тобой, боярин, то лихие люди вас, наверно, за купцов приняли и поозоровать решили! – вдруг разболтался подьячий.

– А хоть бы и лихие люди, что мне теперь, гоняться за ними? Где брод? Давай веди скорей, а то попадёшь здесь с вами... – Мосальский с досады воткнул саблю в песок.

Данилыч, уже успокоившись и придя в себя, внятно и медленно прокричал:

– Сейчас мужики лодку поставят – и сплаваю к вам. Мне бы ещё грамотку дьяку отписать требуется, чтобы знали, когда вас ждать, а так я зараз, только грамоту вот...

– Да чёрт с тобой, пиши, только быстро! Мне каждый день дорог, быстрей бы отсюда... – Не договорив, боярин развернулся к лесу и пошёл к горланящим непотребное казакам, чтобы успокоить их и подготовить к походу.

Видно, дело было решено. Отряд князя отстанет от переправы и пойдёт другой дорогой. Теперь голова болела за сотника и его людей. Много ли убитых, сколько живых осталось после ночной сечи, как они и где схоронились? Надо было дать знать сотнику, что северские бродяги с ляхами уходят, и я начал торопить подьячего, чтобы не раздумывая плыл к боярину. Данилыч и сам не стал более мешкать, сел в лодку и, понукая мужиков грести шибче, поплыл на тот берег. Потом, опомнившись, повернулся, протянул руку в мою сторону и обеспокоенно крикнул:

– Лошадь мою через два дни к Еловецкому скиту приведи, там заберу!

Я кивнул головой и перекрестил подьячего:

– С Богом!

Солнце поднималось над лесом, заполняя теплом и светом речной простор. От тумана не осталось и следа. Прозрачный воздух дрожал над водой, распускаясь по реке свежим ветерком. Весь противоположный берег был как на ладони. Серые камни у воды облепили казаки; они сидели на них и осматривали ближние кустарники и деревья, всё ещё ожидая вылазок сотника. Только сейчас стало ясно, что боярин не зря волновался. Несколько телег из обоза были перевёрнуты и разбиты. Как оказалось, прицельными залпами из пищалей люди сотника ухлопали не только десяток казаков, но и лошадей поляков. Семь или восемь лошадиных трупов бездыханно валялись по берегу, а оставшиеся без коней польские кавалеры пересаживались на телеги. Лес плотной стеной стоял перед военным обозом князя, показывая ему только одну дорогу – назад в просеку.

Над лагерем заходился жаркий день. Запаренные казаки скидывали с себя рубахи и, голые по пояс, поворотив телеги обратно в лес, набрасывали на плечи сумки с порохом, прилаживали к поясам пистоли и подбирали прочий военный скарб. Холопы князя готовили упряжь для лошадей, вязали на земле шатёр и укладывали его на повозку с пушками. У берега равнялся строй мужиков с мушкетами; ими распоряжался польский драгун, осматривая их амуницию и указывая на недочёты в оружии. Польская конница Мосальского, собравшаяся у места, где стоял шатёр князя, ждала, пока пешие отряды казаков и северских бродяг не повернут к просеке и не начнут движение в сторону дороги.

Наконец отряд боярина двинулся с места и потянулся в лес. Сам князь, окружённый польскими драгунами и боевыми холопами, ушёл с берега последним. Пристроившись за спиной одного верхового из окружавших князя поляков, ускакал с ними и подьячий. Скрылась за деревьями последняя ватага казаков; замолк тревожный птичий гомон, оглушавший всё это время беспокойный вражеский стан. Опустел берег.

Из села подошли старосты. Мы долго стояли и смотрели, не осталось ли где-нибудь на той стороне зазевавшегося у воды казака или отставшего от своих польского шляхтича. На берег уже прибежали ребятишки, бабы, подошли дворовые холопы, таща на себе заранее приготовленные лодки для переправы сотника и его людей. У воды собралась целая толпа селян. Все стояли и слушали лес. Пока всё было тихо.

Я подозвал своих людей и дал им знак. Те набрали в грудь воздуху и начали пронзительно свистать на все лады, выводя особую трель, известную только им да укрывшемуся в лесу сотнику. Просвистав так с полчаса, холопы стихли и, тяжело дыша, повалились на песок. Оставалось только ждать.

Прошёл ещё час, и в лесу послышался хруст сухих веток и приглушённый гул. С каждой минутой шуму становилось всё больше, а гул превратился в протяжные звуки песни. Песня была поминальная; она струилась по лесу, всё ближе и ближе к берегу.

И вот наконец на той стороне появились люди. Они медленно выходили из чащи леса, неся на руках носилки с ранеными и таща по земле волокуши, нагруженные телами убитых. Оставшиеся в живых, кто в кольчуге, кто в бахтерце, обвешанные топорами, пищалями да самострелами, по пути скидывали с себя всё это тяжёлое оружие и широко крестились.

Выйдя на берег, мужики прервали песню, опустили носилки у воды и оставили чуть поодаль волокуши с погибшими. Все замолчали. Снова воцарилась тишина. Так мы стояли друг против друга, разделённые широкой полноводной рекой. И каждый, кто был на нашей стороне, всматривался в горстку людей на том берегу, надеясь увидеть живым своего родича. Мужики с той стороны тоже смотрели на нас, они были усталые и спокойные.

Сотник с перевязанной рукой, пошатываясь, вышел вперёд. Оглядел собравшийся на нашем берегу народ и отвесил всем поясной поклон. За ним стала кланяться и вся его немногочисленная дружина. И тут бабы начали голосить, а мужики, кто был рядом со мной, выкрикивали родные имена, желая услышать живой голос близкого человека. Кто-то смеялся, кто-то плакал, видя загубленных и увечных родственников, и все кланялись и крестились, крестились и кланялись друг другу в пояс.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в мае 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: