Из цикла “Джимми”

Меня захлестнули воспоминания. Прошёл год с тех пор, как я потерял Лили, а я всё восстанавливал череду событий, повлёкших эту потерю. Вот и сейчас я окунулся в свою молодость, лёжа на корме своего барка и глядя на странно низкое небо, раскинувшее свой шатёр над Индийским океаном.

«Вы позвонили Джиму и Сэлли (радостный писк Сэлли на заднем плане), мы перезвоним вам, если вы оставите своё сообщение».

– Джим, возьми трубку! Мы оба знаем, что ты меня слышишь, хватит пялиться в камин, поговори с племянником.

Телефон молчал. Я тихо вздохнул: возможно, я не прав, и Джимми сейчас где-то вне дома.

– Джим, ты мне нужен. Джимми, я потерялся… Я… Я снова влюбился, Джимми… мне так кажется.

– Эка невидаль… – ворчливо протянул дядя на другом конце провода. – Мой мальчик, ты влюбляешься по семь раз на неделю. Чем ты пытался меня удивить?

– Джимми, ты здесь, – я задохнулся от избытка эмоций и стал вываливать всю гамму ощущений на Джимми – Джим… Это совсем, совсем другое. Ты понимаешь. Тут всё как-то неправильно. Я чувствую эту неправильность каждой частичкой себя, Джим… Она, она – дьявол! И, в то же время, она – ангел. Джимми, она соблазняет и остаётся холодна одновременно. Я сгораю от желания, но элементарно боюсь её коснуться.

– Ты псих, Сэм, – ироничный тон дяди явно доказывал его хорошее настроение. – Ты боишься женщину, которую хочешь. Быть может, я многого не понимаю в жизни, но это – слишком. Что в ней такого пугающего?

Тогда я что-то ему втолковывал про различие мироощущений, про то, что я был для неё чем-то ещё менее значительным, чем пустое место на просторах её мира.

– Ещё бы. Зачем ей трусливый заяц в кустах? Я б тоже не заметил такого. Эй, Сэм, почему бы тебе не решиться на какой-нибудь великий подвиг? Скажем, поздороваться при встрече? – Я физически ощущал тяжёлый дядин взгляд, его холодную саркастическую улыбку. Он злился на меня, он знал, что я боюсь даже подойти к ней, знал, что я неловко прячу глаза, стараясь не встретится с ней взглядом. Он понял это каким-то шестым чувством. Как? Элементарно: мне было двадцать три, а ему – тридцать восемь, он чувствовал мою слабость нутром. И она претила ему. Когда я был мальчишкой, он таким же тоном отчитывал меня, если я спускал кому-то явное оскорбление, нанесённое семье. Именно, не мне лично, а Семье.

Ох, как я тогда ухватился за идею зайца в кустах. Я кричал Джиму, что я даже хуже того самого жалкого в мире зайца. Что я и есть тот самый ничтожный куст. Поток моего самобичеванья Джимми прервал всего одним коротким вопросом:

– Какой куст?

Тогда от удивления я даже заморгал. Сейчас, глядя в поразительно синее индийское небо, я вспоминал тогдашнюю свою растерянность и тихо смеялся.

– Сэм, вопрос простой, по-моему, какой куст?

– Ну, я не знаю, – в растерянности я сел на пол и уставился в стену напротив, – скажем, жимолости… или шиповника.

– Ложь. Будь она хоть трижды дьяволом, но она – женщина. Цветы замечает любая женщина. Это запрятано у них в подсознании. Даже если она равнодушна к цветам, она заметит такой куст. Думай!

– Дядя, это ведь неважно! – не выдержал я.

– Думай!! – дядя яростно громыхнул по столу кулаком где-то под Цюрихом, но я вздрогнул, будто удар пришёлся мне в солнечное сплетение. – Это важно, Сэм. Ты должен понять каждую мелочь, отделяющую тебя от её мирка. Ты позвонил услышать совета. Думай!

– Хорошо. Может… Тогда, может, терновник? Вполне неприглядный куст. Ты доволен?! – я начал приходить в ярость. Я позвонил единственному в мире человеку, способному мне помочь, но он отворачивается от меня, он бьёт меня словами, он выпивает остатки моего самоуважения по капле.

– Лучше... – Я почувствовал, как дядин взгляд рассеялся, перестав видеть этот мир. Он думал. – Скажи мне, Сэм, что может заставить тебя оглянуться на терновник?

– Ничего, – я сдержал болезненный стон, но не сумел сдержать горчинку в голосе.

– Ты дурак, Сэм. Она – женщина. Ты должен её понять. Что может заставить оглянуться её, королеву её мирка, на даже более посредственный куст, чем ты? – Я молчал, погружаясь всё сильнее в ощущение своей жалкости. – Это элементарно. Ты должен её чем-то зацепить. Любая женщина оглянется, если её зацепит. Просто инстинкт самосохранения. Человек – это банальное животное. Большую часть жизни он держится на инстинктах.

Я удручённо вздохнул. Как дядя не понимает? Мне нечего ей дать. Я бы бросил к её ногам весь мир, если бы мог. Но я не могу даже крупинку этого мира поколебать, не то, что куда-то бросить весь его. А она и так, не напрягаясь, имеет весь мир. Мне нечем её «зацепить». Я «ничто» на её пути, меня не существует. Я ничтожен и жалок. Из меня полился новый поток проклятий на собственную голову.

– Ты не обязан ей нравиться, Сэм. Ты должен стать этой женщине интересен, должен выделиться из массы, запомниться. Поверь, это гораздо важнее. Расскажи мне о ней.

– У неё безумно чувственные губы, такие тёплые, притягательные, мягкие, сексуальные, мне так хочется…

– Не то. Дальше.

– В её глазах тают вековые льды, и сталкиваются друг с другом. Это будто страсть севера…

– Нет, Сэм!!! Я прошу рассказать о ней, а ты описываешь мне её внешность. Да меня меньше всего волнует размер её бюста или длина ног! Мне нужно понять, что она за человек.

О, тогда я отличился сообразительностью, отвечая дяде:

– О чём ты, Джим? – вопросил я.

– Сэм, Сэм… Вот она, твоя глупость мальчишеская. Никогда просто не говори женщине с «вековыми льдами в глазах», что она безудержно красива. Ты будешь в лучшем случае сотым. Скажи ей… Хм, ну я не знаю. Её хобби, быстро!

– Ну… она часто бывает на литературных встречах. Знаешь, эти странные сборища, где собираются «только избранные непризнанные гении» и читают друг другу жуткие стихи…

– Ты хуже куста. Я разочарован. Дальше.

– …стихи собственного сочинения с минимумом смысла и рифм… Так, почему это я хуже куста? – я искренне обиделся.

Теперь я уже катался по палубе от хохота, представив себе весь идиотизм того разговора.

– Судьба у тебя такая – быть хуже куста. Скажи ей, что в её глазах ты видишь ответ на вопрос, мучавший тебя всю жизнь. Скажем, куда уходят несыгранные симфонии.

– Куда?..

– Ты безнадёжен. Попрактикуйся на манекенах, что ли! Тебя к женщинам нельзя допускать. Они тонут, растворяются в глубине её глаз, мальчик мой. Разве тебе не было это очевидно? – дядя иронично улыбнулся, улыбка пролетела тысячи километров и повисла тёплым облаком в моей комнате. – Учись думать, Сэм. Женщина – это, прежде всего, маленький зверёк, она любопытна и хитра одновременно, она цепляется лапками за всё новое и оригинальное. Научись видеть мир глазами этого зверька, и весь её томный смех, её тепло и вся она – всё это будет в твоих руках.

– Спасибо тебе, Джимми.

Ответом мне, как, впрочем, и всегда, послужили гудки в трубке. Как побитая собака, я забился под плед и уснул. Спустя неделю она стала моей. Я призираю сам себя до сих пор за банальность. Это был её мирок, я дал ей то, чего ей не хватало. Но... В загадочной леди не было ничего стоящего, ни ада, ни рая – ни-че-го. Она оказалась просто красивой дурой. Я понял это спустя несколько месяцев. Но за это время я научился терпению и взгляду изнутри. Я стал куда более внимателен. Научился чувствовать других людей и говорить нужные людям вещи. Стал редкостной всезнающей сволочью на долгих пять… На этом моменте меня обволокла грусть – Лили вернула меня к жизни, она показала, что порой интересней верить людям и жить мигом ожидания сказки, привнесённой от чистого сердца, чем строить отношения на взаимодополнении, бартере чистой воды, если на то уж пошло. Эй, Джимми, я, и правда, был хуже куста… Но чем я стал, пойдя на поводу у людских желаний?