Полынь и Надежда

На чтение потребуется 10 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

Адель, для тебя.

 

 

Мягкий оранжевый шар солнечного золота медленно опускался за край города. Казалось, ему было неуютно среди переплетения дорог и улиц, остывающих человеческих обид и разочарований.

– Ты веришь в любовь?

– Не знаю, скорей всего, это выдумка, вроде Деда мороза и снежного человека. Людям ведь надо верить чудеса, иначе жить было бы совсем скучно.

Маша замолчала и посмотрела за окно, где фонари пускали свой тревожный свет. Короткая юбка открывала её бледные ноги с синяками, а оранжевая рубашка делала её похожей на маленькую взъерошенную птичку. Неважно, юбка на ней или джинсы, мне кажется, ей всё подходит. Сейчас она сидела на подоконнике, болтала ногами в кроссовках, а я мог бы слушать до утра её звонкий голос.

На стене картина в потёртой раме. На ней нарисован играющий на саксофоне музыкант. Сколько помню, эта картина всегда висела на одном и том же месте, на лестнице, между первым и вторым этажом. Может, про неё все забыли, а может, просто никому нет дела до старого одинокого музыканта. Скорей всего, он и рад был бы сбежать, но куда сбежишь от холста?

– Я верю в музыку. Пойдём ещё поиграем.

Она соскочила с подоконника и, точно как воробушек, запрыгала вниз по лестнице. Я пошёл вслед за ней.

 

Несколько дней назад мы договорились с руководителем музыкального училища, что будем приходить по вечерам и репетировать. Пётр Фёдорович в принципе был только «за», при условии, что мы согласимся выступить на ближайшем празднике в музыкалке. Выступать всё равно пришлось бы нам, потому что все остальные, скорей всего, отказались бы, сославшись на дела, так что выбора у нас не было.

Маша играет на гитаре и поёт песни, которые сама сочиняет по ночам. Надеется когда-нибудь стать известной, но в узких кругах ценителей настоящего искусства. Не хочу скатиться в мейнстрим, так она это объясняет. А я стучу по барабанам. Мне кажется, у нас хорошо выходит. Даже придумали название для своей маленькой группы – «Полынь», голос у Маши немного хриплый, когда она поёт, поэтому музыка у нас получается такая же горькая и дикая, как это растение.

Ненавижу маленькие душные комнаты, но эта комната особенная. Всё здесь: и шкафы с нотами, и пианино в углу, и пыльные стулья с красной обивкой обладало волшебством. Здесь жила музыка.

Мы поставили для себя два стула у окна, так у нас появлялось ощущение свободы, да и просто, чтобы было не так жарко. В открытом окне красиво мигают городские огоньки, ветер приносит запахи и звуки.

Мне нравится смотреть, как Маша играет. У неё на лице в этот момент можно прочитать все чувства, для которых человек придумал название, и даже больше. Спокойная и даже сдержанная в обычной жизни, здесь она не стеснялась своих самых мучительных переживаний. И не дай вам бог сказать, что музыка это просто сочетание звуков, и есть более важные вещи в жизни, уйдёт, хлопнув дверью, и перестанет с вами общаться, возможно, даже навсегда.

Мы взяли в руки инструменты и вновь наполнили серый воздух жизнью. Музыка беспощадно крошила закостеневшее пространство. Она не хотел мириться с тишиной и спокойствием. Не хотела оставаться в этой комнате, если бы ей разрешили, она бы… Но музыканты устали.

Где-то около часа ночи мы закончили, мокрые от пота, уставшие, но счастливые.

Мы жили недалеко от училища. Я проводил Машу до самой двери её квартиры. Звонок прокашлял несколько раз, наконец, дверь открылась. Изнутри выглянула женщина с жёлтыми волосами. Халат с цветами висел на её худых плечах.

– А, это ты…

И она равнодушно снова исчезла внутри квартиры.

– Я позвоню, – Маша улыбнулась и оставила меня одного в холодном сумраке подъезда.

 

Проводив Машу домой, я отправился к себе. Идя между тёмными силуэтами домов с яркими квадратиками окон, я думал о том, что за каждым окном скрывается своя история, история семьи, о которой я никогда не узнаю. А было бы интересно стать невидимкой, пройти сквозь бетон стен, и посмотреть на чужую жизнь. Как ужинает эта семья, как они обсуждают проблемы, как смотрят вечером кино, обнявшись или сидя поодиночке.

Неожиданно меня вырвали из тёплых мыслей.

– Дай денег.

У меня на пути стоял мальчишка лет двенадцати. По злому блеску в глазах я понял, что он хорошо знает законы улицы. Но мне совсем не хотелось отвечать ему грубостью. Мне даже было его жалко.

– На, вот, всё что есть, – я выгреб из кармана всю мелочь и высыпал ему на ладонь.

– Угу. А в рюкзаке что? – и он показал на мою спину грязным пальцем.

– Барабан. Я музыкант. Хочешь послушать?

Он недоверчиво смотрит на меня. Наконец кивает.

– Только подожди, я сейчас за пивом сбегаю.

Пока его не было, я достал дарбуку, устроился на бордюре.

 

Вот и мальчишка, облился пеной на ходу.

Ладони привычно ударили, начали отбивать причудливый ритм. Мне всегда нравились барабаны, они напоминают мне о жаркой Африке. Даже зимой можно носить с собой саванну в рюкзаке.

Странно чувствовала себя музыка здесь, возле остановки, усеяной мусором, возле рекламы колы и чипсов. Но я видел, что-то неуловимо меняется у этого мальчишки в лице, значит, музыка здесь не зря. Она всегда там, где нужна.

– Угу, – снова сказал мой единственный слушатель, когда я закончил.

Чувствовалось, что он хочет как-то отблагодарить, но совсем не умел этого делать.

– Там дальше Вовик стоит, скажи, что от меня, пусть тебя не трогает. А я Слива.

И он исчез в темноте, откуда и появился.

Я усмехнулся про себя и пошёл домой.

 

На следующий день около девяти меня разбудил звонок от Маши. Голос у неё был приподнятый, даже немного весёлый.

– Давай встретимся после обеда на пруду.

– Ок.

– И барабашку не забудь захватить.

И она быстро положила трубку.

Значит, что-то задумала.

В любом случае надо было вставать. Я позволил себе ещё несколько минут полежать с закрытыми глазами. В такие минуты внутренней тишины в голову часто приходит или обрывок мелодии, или строчка из будущей песни. Но сегодня ничего такого не было. Вместо этого завалился мой внутренний критик, уселся вальяжно в кресло посреди головы.

– Странная штука жизнь, не правда ли? Только что беззаботность стучала в окно по утрам, а самой большой проблемой было упавшее на землю мороженое, и вот… Все уже говорят, что пора тебе повзрослеть. Тебе уже двадцать два, а чего ты добился? Думаешь, твоё музицирование чего-то стоит?

Нет, так нельзя. Я вскочил, пытаясь вытрясти этого наглого гостя из своих мыслей. То, что я делаю, чего-нибудь да стоит, я видел это вчера.

 

Отец как всегда сидел на кухне в это время, пускал дым от сигарет по всей кухне и пил кофе без сахара.

Пока я возился с водой и кофейными зёрнами, он делал вид, что смотрит в газету, но на самом деле поглядывал на меня.

– Всё хорошо?

Не знаю, как он замечает моё внутреннее беспокойство.

– Да. Хотел с тобой поговорить.

Я поставил кружку с кофе на стол, сел напротив него.

– Ты помнишь, как был молодым?

– Ты что, меня в старики записал? Конечно, помню. Но знаешь, так, как будто склеили киноплёнку. Много-много разных кадров. Хороших, конечно, больше. Почему такие странные вопросы?

– Просто подумал… Ты веришь в любовь?

– Вот ты к чему вёл. Конспиратор.

И он засмеялся своими синими глазами.

– Конечно, верю, но она же бывает разная. Невозможно любить одинаково бутерброды с сыром и весь мир.

 

Когда стрелка часов перебралась за двенадцать, я уже шёл к городскому пруду. За спиной висел рюкзак с дарбукой.

Мне кажется, нет ничего вкусней летнего города. Всё смешивается в нём невероятный коктейль: запахи травы и цветов, гудки машин на перекрёстках, улыбки девушек, идущих навстречу. Летом всё приобретает объём, все чувства. Всё кажется неслучайным. Вот и у меня сейчас было странное предчувствие чего-то важного. Такое бывает обычно в новогоднюю ночь, когда все обязательно верят в чудо. А мне это кажется глупым, в детстве я даже специально в полночь старался ни о чём не думать, когда все пили шампанское.

Маша уже ждала меня. Задумчиво дёргала струны, сидя прямо на каменных ступеньках возле воды. Увидев меня, она сощурилась и улыбнулась.

– Привет. Вот, подумала, что стоит поиграть на улице. Мы же так много репетировали.

– Хорошая идея. Давно хотел попробовать.

Неподалёку был переход, ведущий на другую сторону пруда. Это было своеобразное культовое место для уличных художников, музыкантов, всяких творческих неформалов и всех, кто более или менее причислял себя к ним. Придя сюда, вы могли ненадолго почувствовать себя творческой личностью, бунтарём, даже если держали кисточку последний раз в детском саду. Здесь повсюду были надписи вроде «Цой жив!», «Последний герой». А на одной из стен был нарисован большой и грустный портрет Цоя, сделанный чёрной краской. Он смотрел на проходящих мимо людей и, казалось, хотел что-то сказать, но не мог.

Туда мы и пошли.

 

Ещё издалека мы услышали металлические звуки гитарных струн. Чем ближе мы подходили, тем сильней становилась музыка, она буквально забиралась внутрь, не спрашивая разрешения, волновала.

И вдруг оборвалась.

Прямо напротив цоевского красно-жёлтого солнца курила девушка. Кольца дыма красиво закручивались вокруг её немного нестандартного лица. На девушке была клетчатая рубашка с закатанными до локтей рукавами, джинсы, потёртые до белизны, на голове чёрная шляпа с розовой ленточкой. Через плечо на жёлто-зелёной плетёной верёвочке висела гитара, такая побитая, что можно было удивиться, как на ней вообще можно играть. У ног девушки лежал чехол от гитары, куда она собирала металлическую и бумажную мелочь.

– Народу мало.

Было понятно, что обращалась она к нам, но можно было подумать, что к разноцветной стене напротив.

– Надель, можно просто Надя, – и она неожиданно протянула ладонь, испачканную в краске, сначала мне, а потом Маше.

И она засмеялась вдруг ярким, цветным смехом. Стало понятно, что человек с таким смехом просто не может иметь серых уголков внутри.

Вообще у Нади почти всё было «вдруг». Внутри у этой девушки был целый мир, состоящий из стихов, полыни и чувств, постичь разгадку которого никому не было под силу. И каждый, кто с ней встречался, оставался в лёгком недоумении и очаровании.

– А мы поиграть хотели, – Маше Надель тоже понравилась.

– Предлагаю трио, – Надель забавно тренькнула по струнам.

– А называться оно будет «Полынь и надежда», – я как участник трио имел право голоса.

– Годится. Занимайте места!

Я и Надель предпочли стоять, Маша постелила куртку на бетонный выступ у стены, где и устроилась.

Музыка весело запрыгала по переходу, подгоняя прохожих, рассыпалась как конфетти.

 

Наше только что созданное трио «Полынь и Надежда» играло до вечера. Маша и Надель пели по очереди, но голос у Маши всё же был более резкий. Большинство людей в смущении проходило мимо, некоторые останавливались и слушали, тогда я понимал, что всё это не зря, а мой внутренний критик шипел от злости. Время от времени нам подкидывали мелочь.

Вечером, когда улицы уже начали пустеть, мы посчитали заработанные деньги, оказалось не так уж плохо.

В магазине продавщица с грустным и усталым лицом продала нам пирожки с капустой. Тут я заметил, что Надель, видя печального человека, сталкивалась с неразрешимой для себя проблемой. Мир для неё был полон красок, музыки, как можно грустить, да и зачем?

Забравшись в случайный двор, мы наконец-то могли поесть.

– Мммм… блаженство! Человеку немного надо для счастья, иногда даже один пирожок. – Надель с таким видом жевала свой пирожок, будто это был изысканный деликатес.

– Ты веришь в любовь? – я решился всё же у неё спросить.

– Я думаю, что да. Любовь есть, смотри.

И Надя показала на росток, пробивший асфальт.

– Разве это не любовь к жизни?

– Простая биология. – Маша искала, обо что вытереть жирные пальцы.

Я промолчал.

– Я не верю в биологию, я верю в силу любви, которая заставляет этот мир вращаться.

 

Большой чёрный жук приземлился мне на ногу и никак не хотел улетать, как я ни пытался его стряхнуть. Может, он был влюблён и не думал о том, что его могут прихлопнуть?

Надель осторожно сняла его бумажкой у меня с джинсов. Жук сидел на самом краю пропасти, шевелил усами и был вполне доволен тем, что на него обратили внимание. Наконец, затрещал крыльями и улетел.

– Вот попробуй, обними меня, – Надель встала со скамейки.

– Зачем? – это было неожиданно для меня.

– Мне интересно, что ты почувствуешь.

Я подошёл к ней и осторожно прижался к её теплой, пыльной рубашке. Это оказалось на удивление приятно. Какое-то забытое с детства электрическое ощущение близости.

Маша хмыкнула, но тоже решила попробовать. Они долго стояли, обнявшись, словно сёстры после долгой разлуки.

Наверху, в небе, громыхнуло.

И вдруг мы одновременно взорвались, радуясь первым каплям.

Мы прыгали как дикари, кричали и обнимались, а дождь лил всё сильней.

Странно мы, наверно, выглядели со стороны.