HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Игорь Белисов

Невинные истории

Обсудить

Сборник новелл

 

или Сентиментальное чтиво

 

Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 28.10.2011
Оглавление

1. От автора
2. Часть первая «Мужчины». Лев
3. Часть первая «Мужчины». Попытка номер…

Часть первая «Мужчины». Лев


 

 

 

– Левчик, Левчик, это ты! – восторженно ворковала она сквозь телефонную трубку. – Любимый, ну что же ты так долго не звонил? Куда ты запропастился?

– Да, Кэт, это я, я самый, – подтвердил Лев Баранкин.

Он действительно давно не объявлялся. Впрочем, этот факт не смущал ни его, ни её. Их знакомство, хоть и было давним, не предполагало кабальной плотности общения.

– Ну, как ты, Левчик, поживаешь? Рассказывай, – растекался её фальшивый интерес.

Лев Баранкин улыбнулся. Его ничуть не коробила её манера притворного радушия. Скорее наоборот. Ему нравилась эта игра – как будто они близкие друзья, давно не виделись, и вот, наконец, созвонились, и поливают друг друга тёплым дождиком взаимной радости.

– Кэт, детка, ну что тут рассказывать: обычная угрюмая жизнь одинокого волка, – поведал он. – Давай лучше встретимся, тогда и поговорим, – и, как будто между прочим, добавил: – Кстати, ты сегодня свободна?

– Для тебя, милый, моя дверь всегда открыта.

Лев Баранкин улыбнулся ещё шире. Она с такой непринуждённостью жонглировала словами – «любимый», «милый» – всей этой сентиментальной мишурой, с какой опытный повар жонглирует приправами к давно освоенному, но неизменно популярному блюду. Это выглядело так забавно…

Лев Баранкин был в том возрасте, когда женское коварство уже не расстраивает, а веселит. Другими словами, он являл собой то закостенелое, циничное, умудрённое печальным опытом существо, которое принято называть «зрелый мужчина». Ужимки Кэт он принимал со спокойным удовольствием потребителя. Нет, он отнюдь не был законченным мерзавцем с рождения. Просто, разросшееся в его душе кладбище иллюзий не оставляло места для ложной лирики.

– Ну, так я приеду? – с той долей сомнения, которая соответствует нормам не слишком строгого приличия, произнёс он.

– Любимый, конечно приезжай!

Лев Баранкин ещё немного поиграл в телефонный флирт, поинтересовался, не изменился ли адрес, уточнил время свидания, и, весьма довольный состоявшимся разговором, положил трубку.

– Прекрасно! – констатировал Лев Баранкин. – Прекрасно!

Он прошёлся, потянулся, хрустнул суставами переплетённых пятерней и, остановившись посреди комнаты, принялся делать вялую гимнастику. Он вращал руками, вращал шеей, вращал поясницей. Он вращал всем своим ленивым, застоявшимся без активного применения, телом, и вместе с ним вращались его мысли, приятные, как бутылочка холодного пива, выпиваемая в горячей ванне. Он думал о том, что скоро встретится с Кэт и, совершенно не напрягаясь, получит свою гарантированную порцию недорогой радости жизни. Он знал, что всё будет мило и на достойном уровне. И ничто не омрачит его настроение. Кэт – девчонка проверенная. Одно слово – «профи».

 

_______

 

Лев Баранкин шёл по остывающему вечернему городу и, лениво щурясь на догорающий закат, предавался воспоминаниям. Мимо текла всё та же, что и всегда, толпа – в меру утомлённая минувшим днём, в меру возбуждённая грядущим вечером. Раздражённо сопели ползущие в перманентной пробке автомобили. Фальшивой радугой растекались огни рекламы, разбуженные надвигающейся тьмой.

Они познакомились года четыре назад. В то время Кэт ещё работала в массажном салоне. Она была молоденькой массажисткой, сочной и гладкой, как то ароматическое масло, которым она растирала своих клиентов. А Лев Баранкин был тогда приблизительно тем же, что и сейчас – стареющим юношей, судорожно цепляющимся за призрачные соломинки ускользающей молодости. Нет, он был хуже, чем сейчас, поскольку верил ещё в то эфемерное, пьянящее, наркотически губительное, что стоит за затасканным и застиранным, сильно со временем полинявшим словом «любовь». Таким образом, когда он принял приглашение своего приятеля посетить этот самый «салон» в одном из тихих переулочков, примыкающих к Тверской, он шёл на сознательное кощунство. Да, проститутка – это именно то, что было нужно тогда его скисшей, измочаленной в затяжной позиционной войне с женой, душе.

Где теперь тот приятель? И где теперь та жена? Всё ушло – как-то очень буднично и совершенно естественно, как уходит вода из иссякшего ручья. Казалось бы – совсем немного времени прошло, а теперь уже и вспомнить-то трудно: действительно ли были все те переживания и суицидальные мысли, или это лишь сентиментальная прихоть обращённой в прошлое фантазии? Теперь на душе спокойно и холодно, как в морозильной камере мясокомбината. Всякая тревожная мысль умерщвлена, обезглавлена, выпотрошена и висит на своём крюке. Полный порядок.

Что же осталось от того времени? Осталась привычка выпивать по вечерам, по пути к подъезду, бутылочку пива (в последнее время – две). Остались ишемические изменения на ЭКГ – если верить доктору, проводящему ежегодную диспансеризацию сотрудников. Осталась дурацкая книга о причинах разводов, которую он с таким доверчивым интересом читал тогда, и которая теперь используется в качестве источника бумаги, когда он, иногда, по холостяцкой рассеянности, забывает купить новый рулон бумаги туалетной.

И еще осталась Кэт.

Лев Баранкин внезапно очнулся, и резко повернувшись, сменил направление движения на строго перпендикулярное – он чуть было не прошёл магазин, в который планировал заглянуть по пути. Он всегда заходил сюда, чтобы купить чего-нибудь выпить-закусить. С некоторых пор ему было неудобно являться к Кэт с пустыми руками. С тех самых пор, как она однажды предложила отменить плату за услуги. В тот раз он отверг её предложение, поскольку оно выводило их отношения на новый, пусть иллюзорный, но всё же так приятно щекочущий одинокое сердце уровень. Между ними наметилось нечто вроде дружбы. А это уже было лишнее. Это был первый шаг на пути в ловушку. Дружба между мужчиной и женщиной – миф. Всегда лучше заплатить и поставить на этом точку. Не такие уж большие расходы. А платить всё равно надо. Так или иначе. Он это твёрдо знал. Подарков не бывает. Если ты не платишь, значит, ты – должник. Должником Лев Баранкин быть не хотел. Он уже вкусил однажды чувства долга. Вкусил сполна. С него хватит.

В винном отделе он тщательно изучил ассортимент, уточнил у продавщицы содержание сахара и алкоголя в некоторых выбранных им напитках, с традиционным недоверием вскользь подискутировал насчёт достоверности производителя и, в конце, концов, остановил свой выбор на двух, подкупающе недорогих, бутылках.

– Судя по вашему выбору, вы собираетесь на свидание? – лукаво предположила продавщица.

– Как вы проницательны! – поддельно восхитился Лев Баранкин. – Вам бы в сыске работать.

– А не хотите попробовать вот этого? Немного дороже, конечно, зато и качество…

– Нет, спасибо, не хочу.

– Напрасно, напрасно, вашей девушке понравилось бы. Грех жалеть денег на девушку.

Лев Баранкин присмотрелся повнимательней к этой словоохотливой, игривой, пухлой и потёртой, словно давно используемая подушка, женщине. Как видно, ей было скучновато, вот она и развлекала себя фантазиями по поводу того, каким образом собираются употребить алкоголь её покупатели. А заодно – и продать товар подороже.

– Моя девушка – проститутка, – сказал Лев Баранкин и растянул губы в ледяной улыбочке.

Весьма довольный состоявшимся диалогом, он вышел в бодрящую свежесть успевших сгуститься сумерек. В углу рта небрежно дымила сигаретка. По ноге легонько позвякивал полиэтиленовый пакет с провиантом дешёвой романтики. Настроение было прекрасным.

Да нет же, ему вовсе не было жаль денег на свою подружку. И это самое одиозное слово-страшилку «проститутка», которым он эпатировал болтливую продавщицу, он употребил исключительно куража ради, только и всего. Просто в своей жизни он уже научился платить по минимуму – за вещи, которые научился называть своими именами.

А Кэт – девчонка хорошая. С ней легко. Она может сыграть драматическое напряжение влюблённости, если почувствует в тебе соответствующее настроение, а может и без лишних вздохов, по-спортивному отработать положенный номер, если ты не захочешь никаких выкрутасов. В салоне на Тверской, надо думать, учили работе с клиентом. Чувствуется школа.

Вообще-то, её зовут Катя. Это он сам придумал её называть на космополитичный манер: Кэт. Этот куцый, на первый взгляд, обрубок из трёх букв, словно слоёный торт, на самом деле таил в себе бесчисленные пласты ассоциаций. В нём одновременно было что-то и от англоязычной кошки, и от радистки из фильма про Штирлица, и от какой-нибудь недосягаемой кинозвезды, вроде Катрин Денёв, и, в то же время, – от всех самых дешёвых проституток всего мира, выступающих под вымышленными, незатейливыми, лёгкими для произношения и слуха псевдонимами. Ему нравилась эта игра. И все остальные игры, в которые они с ней играли – в дружбу, в любовь…

А то, что она проститутка, так это – что ж… Она, конечно, «профи», но, собственно, проститутка она – не большая, чем все прочие женщины. С некоторых пор Лев Баранкин перестал делить женщин на, так называемых, «проституток» и, так называемых, «порядочных». Однажды, после изнурительных и опасных для здоровья терзаний, его посетило счастливое озарение. Он понял: всякая женщина – проститутка. Под какой бы личиной она ни вступала в контакт с мужчиной. Её истинное, главное, самой природой обусловленное, чаще – неосознанное, реже – откровенное, желание – продать себя как можно дороже. И, самая дорогая проститутка – та, которая, в результате изощрённых лирических приёмов становится, в конце концов, твоей женой. Потому, что за неё ты расплачиваешься по максимально возможному тарифу – всей своей жизнью.

 

_______

 

– При-иве-ет! – произнесла она с той распевной тягучестью, с какой все провинциальные девушки, даже спустя годы жизни в Москве, имитируют столичный акцент.

– Привет, детка, – буркнул Лев Баранкин.

Они стояли, каждый на своей территории: она – в мягком свете квартиры, он – в угрюмом сумраке подъезда. Стояли и смотрели друг на друга, словно не до конца узнавая, словно предполагая возможность какой-то ошибки. Впрочем, эта мимолётная тень сомнения обычно была характерна для него. Она-то всегда знала, что к чему.

– Ну, что же ты не заходишь? Не узнаёшь?

– По-моему, в последний раз ты была рыженькой…

– А ещё – светло-русой, угольно-чёрной, платиновой, баклажановой, и даже кислотно-зелёной. Ах, какой я только ни была. Ну, заходи же! – сказала она и по-собачьи тряхнула волосами, выкрашенными на этот раз в какой-то невообразимый, не то сиреневый, не то розовый цвет.

Лев Баранкин, всё ещё немного щурясь после полумрака, ступил внутрь квартиры. Постепенно адаптируясь к свету, его взгляд нащупывал опору знакомых ориентиров: вот всё та же, псевдоантикварного дизайна вешалка слева от входа, вот вазочка с сухой икебаной, вот керамический колокольчик, подвешенный к люстре, чьё скромное присутствие вспоминаешь лишь тогда, когда, по забывчивости, задеваешь его головой, и он приветствует тебя своим неожиданно звонким «дзинь». Кроме старых знакомых, появились и кое-какие новые предметы: картина на стене, дешёвая, но всё же… огромный фаллоподобный кактус… гитара в углу… Так или иначе, все здесь было, как всегда – скромно, опрятно, светло. Кэт снимала эту квартиру уже почти два года. Благодаря её стараниям, это обшарпанное, давно не знавшее ремонта, дёшево обставленное помещение выглядело приветливо и уютно.

– Что будешь пить? – без проволочек поинтересовалась Кэт.

– То, что принёс с собой, – сообщил Лев Баранкин и принялся выставлять на стол содержимое пакета.

– О! Ты, как всегда, галантен, – просияла Кэт и выудила из звенящего, преимущественно бутылочного, натюрморта скромную коробочку шоколадных конфет. – Мои любимые.

– Так же, как и ты – гостеприимна, – отозвался Лев Баранкин и, ловко изогнувшись, шлепнул ей на щеку влажный отпечаток губ.

Она игриво рассмеялась, вильнула бёдрами и достала из буфета два бокала. Она никогда не накрывала на стол заранее, как это делают трепетные барышни в ожидании своих возлюбленных. Этот почти ничего не значащий нюанс совсем не больно кольнул Льва Баранкина. Он улыбнулся.

– А ты не была уверена, что я приду?

Она посмотрела на него без тени смущения.

– А разве можно быть в чём-то уверенной?

Её спокойная готовность ко всему, чему угодно, была очаровательной. Было в этом что-то настоящее, чистое, не замутнённое безвкусной красочкой ложных переживаний.

– Ты мне нравишься, – сказал Лев Баранкин.

– В самом деле? – Кэт кокетливо округлила глаза.

Она принялась накрывать на стол. Лев Баранкин откинулся в кресле и с удовольствием наблюдал за её быстрыми, точными, как у заправской хозяюшки, движениями. Он вдруг подумал, что Кэт очень гармонично смотрелась бы в роли жены.

«Экая чушь мне лезет в голову!» – мысленно одёрнул он себя.

Кэт словно прочла его мысли.

– Как твои дела с женой?

– С женой? – Лев Баранкин невольно вздрогнул. – С женой всё нормально.

– Помирились?

– Разошлись.

Она прервала свои сервировочные хлопоты и посмотрела на него внимательно и грустно.

– Зря.

Лев Баранкин пожал плечами и, щелчком выбив из пачки сигаретку, зажал её в зубах.

– Детка, – миролюбиво процедил он сквозь зубы, – давай только ты не будешь вести со мной душеспасительные беседы, ладно?

– Извини, я не хотела тебя обидеть.

– Ты не обидела.

Кэт зашла к нему со спины и положила свои ладони ему на плечи.

– Честно?

– Честно.

Она начала легонько массировать мышцы плечевого пояса, и Лев Баранкин, чувствуя, как похрустывают задеревеневшие суставы, понял, что действительно ничуть не обиделся на непрошеную оценку Кэт. В сущности, она права. Только, что об этом говорить? Ни к чему. Пустое. Надо заниматься делом, а не болтать. Вот, сейчас она разомнёт воротниковую зону, затем попросит снять рубашку и лечь на живот, затем спустится ниже, ещё ниже, и будет вытворять с ним всякие разные изощрённые штуковины, от которых по телу побегут волны приятного озноба и в голове станет пусто и легко, а затем она перевернёт его на спину, и сама усядется верхом, и будет елозить по нему сначала руками, а затем – грудью, а затем – и своим увесистым влажновато-горячим крупом, а затем…

– А давай-ка мы с тобой выпьем, – предложил он.

Она прекратила массаж.

– Хочешь выпить?

Это было произнесено таким тоном, будто он предложил ей пройтись голыми по Тверской.

– Да, хочу выпить, что здесь такого?

– Да нет, давай, конечно, выпьем, если ты хочешь.

Лев Баранкин нахмурился. Ему не понравилась интонация Кэт. У него вдруг возникло чувство, будто она чего-то не договаривает.

– Кэт, детка, что-то не так?

Она обошла вокруг стола и уселась в кресло напротив, скрестив ноги и обхватив колени ладонями.

– Да нет. Всё нормально.

Это её заверение никак не успокоило разбуженную подозрительность гостя. Скорее, наоборот, дискомфорт лишь усилился.

– Нет, если ты не хочешь, мы можем, конечно, и не пить, – попытался он сгладить наметившуюся грань конфликта, тем более досадного, что никаких видимых предпосылок к конфликту не было. – Я, конечно, понимаю: всякий, кто приходит к тебе, норовит выпить на брудершафт, а здоровье-то у тебя – не железное. Я понимаю…

– Да нет, нет, – спешно перебила его Кэт. – Давай, выпьем. Не бери в голову. Всё нормально.

– Значит, мне показалось?

– Показалось.

Лев Баранкин взял бутылку и привычным движением скрутил ей «голову». Янтарная жидкость заплескалась в бокалах, заиграла бликами; прокатилась и щекотнула нос едва ощутимая волна коньячного запаха. Всё снова становилось на свои места. И даже сигаретка, которую Лев Баранкин так и не успел прикурить, была теперь не атрибутом раздражённой нервозности, а изящным штришком в общей картине гармоничного, ничем не омрачённого времяпрепровождения.

– Ну что ж, – сказал Лев Баранкин, – давай выпьем за тебя. За то, чтобы у тебя было побольше хороших клиентов.

Кэт затормозила встречное движение своего бокала и уточнила:

– Друзей.

Лев Баранкин иронично скривился и изобразил смущение.

– Ах да, ну конечно – друзей. Разумеется…

 

_______

 

Дым… Дым тянулся от сигареты вверх, замысловато клубился и, утомившись от собственных кульбитов, вяло растекался горизонтальными, медленно оседающими слоями. Коньяку в бутылке заметно поубавилось. Сервировка стола, совсем недавно столь изящная, напоминала поле ожесточённой, стремительно свершившейся и уже исчерпавшей себя битвы.

Лев Баранкин нёс какую-то непринуждённую чушь и стряхивал пепел на блюдечко с одиноким кружочком замешкавшегося лимона. Кэт заливалась смехом и лукаво поправляла подол халатика, который, вопреки её тщетным попыткам, задирался всё выше и выше.

– Вот такой ты мне нравишься, – хвалил Лев Баранкин. – Теперь я узнаю тебя – настоящую, живую Кэт.

– Гад, – совсем беззлобно обижалась Кэт. – Всё-таки, ты меня подпоил.

Комната уже начала медленное движение по кругу, и в какой-то, ничем особенным не обозначенный, но – совершенно чётко прочувствованный момент, Лев Баранкин понял: пора. Он затушил сигарету и, поднявшись с грохочущей неуклюжестью, отдался во власть этого кругового течения; и течение подхватило, понесло его тяжёлое и, вместе с тем, невесомое тело; и вот они уже плыли вдвоём, обнимаясь и карабкаясь друг на друга, и Кэт всё смеялась и, лениво изображая смущённый восторг, всё больше раскрывалась ему навстречу – всем своим сочным, скользким, удушливо-жарким существом.

И тут зазвонил телефон.

– Алё?! – сказала Кэт, задержав дыхание и инстинктивно запахивая халатик, будто опасаясь, что волнение её растрёпанного вида может просочиться через телефонную трубку и излиться на противоположном конце провода ненужным компроматом.

Лев Баранкин сполз на пол. Безмолвно переваривая досаду, закурил. Он не стал ничего поправлять в своём наполовину сползшем одеянии, а просто сидел, тяжело дышал и курил; курил и тупо наблюдал, как Кэт, проявляя чудеса самообладания, очаровательно нейтральным тоном разговаривает с кем-то по телефону. Он не вслушивался в разговор, который его не касался и до которого ему не было никакого дела. Он лишь смотрел, как движутся, изгибаясь причудливыми вариациями овала, её губы – влажные, налитые кровью, налитые похотью.

Между тем наблюдение затягивалось. Против воли, сквозь завесу тактичной незаинтересованности, начали просачиваться её отдельные фразы: «Нет, нет, это невозможно…», «Ты пойми меня правильно…», «Не обижайся, ну что ты, в самом деле…».

Было похоже, что это – не просто случайный звонок случайного клиента. Было похоже, что здесь есть какой-то интерес – пристальный, дотошный, заставляющий нервничать.

Наконец, Кэт положила трубку.

– Кто это? – резонно полюбопытствовал Лев Баранкин. Он имел право на ответ – если не на правах друга, то, хотя бы, на правах неудовлетворённого клиента.

– Это он, – сказала Кэт как-то потерянно.

Лев Баранкин повращал вытаращенными глазами, но это никак не помогло ему осмыслить суть того загадочного, почти пугающего, что стояло за расплывчатой формулировкой «ОН». Это мог быть кто угодно – от злобного сутенёра до ворчливого хозяина квартиры, от родного папочки до неподкупного, задёшево, участкового милиционера. Рука сама потянулась за бутылкой. Коньяк обжёг горло привычной горечью, но и это не способствовало прояснению ситуации.

– Кто – он? – переспросил Лев Баранкин.

Кэт ещё немного покусала губу, тяжело вздохнула, и, в конце концов, пустилась в объяснения:

– Понимаешь, есть тут один парень. Он живёт здесь, недалеко, в пяти минутах ходьбы. Он уже звонил мне, пока ты ехал ко мне. Я думала, что на этом разговор окончен, думала, что он больше не позвонит сегодня.

Кэт сделала паузу, тягучую, как прилипшая к штанине жвачка, и Лев Баранкин поспешил избавиться от неё:

– Ну и что?

– Да, в общем, ничего особенного. Просто, он сейчас позвонил и сказал, что у них там вечеринка, и ему нужна гитара, которую он оставил у меня. Он попросил, чтобы я принесла её.

– Гитара?

– Ну да, гитара.

Кэт прошла в угол комнаты и взяла в руку предмет обсуждения. При этом она слегка задела струну, и в комнате повис угасающий звон одной-единственной, заунывной ноты.

«Если в первом акте на стене висит ружьё, то в последнем оно обязательно должно выстрелить», – словно корабль-призрак, проплыла в тумане хмельного сознания цитата кого-то из классиков, кого именно – Лев Баранкин так и не смог припомнить.

– Да пошли его к чёрту!

Кэт покачала головой с интригующей задумчивостью.

– Нет, я не могу.

– Почему?

– Понимаешь… – начала было пояснять она, но тут же замолчала, будто сомневаясь, поймёт ли он её.

– Почему? – не отступал Лев Баранкин.

Кэт посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, в котором на мгновение полыхнул и тут же погас весь её мучительный скепсис в отношении всего мужского рода.

– Скажи, Левчик, ты ведь мне друг, правда? – начала она издалека.

– Ну конечно, – предчувствуя подвох, всё же заверил Лев Баранкин.

– Ну, если ты и правда мне друг, то ты должен понять, – она снова сделала паузу, будто собираясь с духом, и, наконец, раскрылась: – Он меня любит.

Лев Баранкин сначала затушил сигарету, затем картинно рухнул навзничь, и лишь там, на холодном и пыльном полу, отпустил тело на волю судорог безрадостного смеха.

– Что ты смеёшься? – разозлилась Кэт.

– Любит… – только и смог выдавить сквозь смех Лев Баранкин.

Кэт подошла к столу, налила себе коньяку, но на полпути ко рту передумала, вернула бокал обратно на стол.

– Зря смеёшься, – спокойно прокомментировала она. – Он зовёт меня замуж.

– Замуж… Как мило... – Лев Баранкин продолжал валяться на полу, его потряхивали разряды смеха. – Ну а ты, ты-то что ему ответила?

– Мне уже двадцать шесть, – лаконично ответила Кэт. – Принца я уже не жду. Все мои принцы – в прошлом.

Вдоволь насмеявшись, Лев Баранкин поднялся с пола, наспех отряхнулся и плюхнулся в кресло. Он наполнил свой бокал и торжественно поднял его.

– Я оттуда, а ты, значит, туда, – он сокрушённо покачал головой. – Ох, детка, детка… Ну, что ж, так или иначе, это дело стоит отметить.

– В общем, – сообщила Кэт, не реагируя на его кривляния, – мне придётся сходить к нему, отнести эту чёртову гитару.

– Зачем ходить? – радостно удивился Лев Баранкин. – Давай позвоним этому, твоему, жениху. Пусть приходит к нам. Устроим вечеринку. То-то будет веселье!

– Я не могу пригласить его сюда, – терпеливо пояснила Кэт. – Он не знает, что я занимаюсь этим…

– Проституцией? – ехидно подсказал он.

– Массажем, – ядовито уточнила она.

В конце концов, она исчезла. Остался прощальный, заунывный звон тонкой струны очевидно расстроенной гитары. Осталось лишь воспоминание – о той, что так сладко жалась, и так легко ушла, совсем не сокрушаясь об измене.

«Смешно», – подумал Лев Баранкин.

Он налил себе коньяку. Комната по-прежнему плыла по кругу. Он выпил, и течение комнаты ускорилось. Ему вдруг захотелось спать. Он снял джинсы и забрался под одеяло. Комната ускорилась ещё больше и, невзирая на его волевое игнорирование, бесовски понеслась по кругу.

Лев Баранкин свесился с кровати и освежил паркет мощными фонтанами рвоты.

«Чёрт, нехорошо как-то получилось», – угрюмо сообразил он.

Ему вдруг стало неловко, и в остром приступе пьяной ответственности он принялся вытирать пол первой попавшейся под руку тряпкой. Управившись с уборкой, он направился в ванну, неся на вытянутых руках слизкий, дурно пахнущий комок. Он ногой распахнул дверь, плечом нажал на выключатель, и тут, вместе со вспыхнувшим светом ударило по глазам нечто куда более яркое, слепящее, беспощадное – его новенькие джинсы, собственноручно пропитанные рвотой.

Это был удар похлеще нежданного звонка докучливого женишка. Это было разочарование в себе самом, в своей способности сохранять контроль над ситуацией. Это уже попахивало алкоголизмом, попахивало деградацией.

«Надо же было так напиться», – вынес вердикт Лев Баранкин.

Он безрадостно рассмеялся и принялся стирать в ванне обезображенные джинсы, и ему казалось, что вместе с ними он стирает и всю свою жизнь, которая после развода выглядела почти так же – плотная, крепкая на вид, а по сути – втоптанная в грязь, в блевотину, в прогрессирующее саморазрушение. Затем он сам залез в ванну и долго сидел под горячими струями душа, не в силах сдвинуться с места, прислушиваясь к болезненной пульсации в голове и предаваясь своему любимому, традиционному для пьяного состояния, развлечению – размышлениям на тему бренности бытия. Мысли его тяготели, по большей части, к абстрактной философии и парили высоко, но иногда, всё же, камнем падали вниз, к земле, принимая форму неожиданных импульсов, вроде навязчивого искушения заняться онанизмом или внезапного решения пойти домой в мокрых джинсах. Лев Баранкин, как мог, боролся со всеми этими наваждениями, говорил себе, что надо дождаться Кэт, в конце концов, заставил себя выбраться из ванны, кое-как вытереться полотенцем, и, прошлёпав босыми ногами по холодному полу, забраться в постель.

Последней вспышкой сознания была мысль не спать, дождаться Кэт во что бы то ни стало, вслед за которой незамедлительно последовал чёрный провал сна.

 

_______

 

Лев Баранкин проснулся и долго лежал, не открывая глаз, предаваясь той ленной истоме, которая всегда размывает границу между сном и бодрствованием, и на которой так приятно покачиваться, то погружаясь в ватную пучину дремоты, то взмывая на гребне осознанного пробуждения. Он лежал и слушал, как жизнерадостно щебечут невидимые птички, как беснуются малыши в предполагаемом детском садике, как где-то там, в незримой дымке нагреваемого взошедшим солнцем города, с тяжёлым гулом ползёт в сторону центра пёстрая лента автомобильного потока. Все эти утренние звуки сливались в его голове в один смутный шум, совсем неназойливо теребящий не желающее включаться сознание, и Льву Баранкину пока было совершенно не важно: где он, что с ним, да и вообще – слышит он реальный окружающий мир или это лишь вялые всплески всё ещё дремлющего воображения.

Но тут вдруг появился один звук – вероломный, настойчивый – который будто растолкал локтями все остальные звуки, такие мирные, такие безобидные, и вылез вперёд, демонстрируя свою наглую требовательность. И сразу стало ясно, что и все другие звуки – все эти птички, детишки, машины – совершенно реальны, и город давно проснулся, и нет никакой возможности отсрочить наступление нового дня, и пора включать сознание, и открывать глаза, и готовиться к худшему, да, готовиться к худшему, потому что это – не сон, весь этот кошмар происходит наяву, в реальном мире, в реальной, совершенно конкретной квартире, в которой он, уже проснувшийся Лев Баранкин, лежит голый на чужой кровати, и его джинсы сушатся в ванной, и из прихожей доносится громкий, однозначный, непоправимо мужской голос.

Этот голос был буднично-спокойным, ни о чём пока не подозревающим, и это его жуткое спокойствие заставляло кишечник Льва Баранкина закручиваться в тугой клубок. Голос мирно клокотал, словно горная речка, не слишком бурная, но и не слишком тихая, а средняя такая речка, в принципе – вполне дружелюбная, но несущая в себе, безусловно, скрытую мощь будущего свирепого водопада. А над ним и вокруг него порхал, увивался, словно нервный птичий щебет, другой голос – голос женщины, голос Кэт. Голоса не спешили явить хозяев, а только звучали переливчатым смутным дуэтом, и казалось, будто они нарочно играют в игру, утончённую до жестокости, призванную довести Льва Баранкина до нервного срыва.

Лев Баранкин, парализованный ожиданием развязки, лежал и смотрел, как в дверном проёме, ведущем из комнаты в прихожую, колышутся две тени, то наползая на вешалку, где одиноко висит его куртка, то откатываясь обратно. Это было невыносимо. Кишечник, скрутившись в тугую спираль, начал раскручиваться в обратном направлении. Но это было ещё полбеды. Гораздо хуже было то, что его джинсы, а заодно и трусы, висели сейчас на верёвочке в ванной комнате, и это обстоятельство было так мучительно непреодолимо...

Наконец, одна из теней качнулась совсем уже бескомпромиссно, заполнила собой весь дверной проём, и, вслед за ней появился и её первоисточник – молодой человек неопределённо-самоуверенного возраста, крупный и бугристый, словно скала. При взгляде на него Лев Баранкин почувствовал, как кишечник снова начинает своё вращение по часовой стрелке.

– Здрасьте, – произнес Лев Баранкин, словно подросток, застигнутый взрослым за каким-нибудь неблаговидным занятием – вроде игры в карты на деньги или разглядывания порнографического журнала.

Но он был давно не подросток, совсем не подросток.

Он это сразу почувствовал. Он это почувствовал бы даже, не зная своей биографии и реальной цифры настоящего возраста. Ему хватило бы одного взгляда утреннего гостя – налитого кровью взгляда самца, узревшего неожиданного конкурента.

Гость явно хотел как-то ответить на незатейливое приветствие Льва Баранкина, но вместо слов из его горла с трудом выдавилось что-то невнятное – то ли клокотание, то ли покашливание. Похоже было, он и дышать-то едва ли может. Похоже было, еще миг – и он рухнет, подкошенный внезапным приступом сложных, трудно переносимых чувств.

У Льва Баранкина вдруг закружилась голова, а потом нахлынуло ощущение предельной ясности и понимания, понимания того, что он знает наперед всё, что сейчас произойдёт; например, что скажет этот красавец, застигнутый врасплох неожиданной мизансценой, и что скажет Кэт, и что скажет он сам; и все это было так предопределено, так неизбежно, и не виднелось возможности свернуть с накатанной колеи банального сюжета, и ему вдруг стало так смешно, и вслед за этим, так спокойно... Он вдруг вспомнил, что где-то читал, будто в психиатрии описан такой феномен, когда человеку кажется, будто всё, что с ним происходит в данный момент, уже было когда-то, что всё это он уже видел и переживал. Он даже вспомнил этот термин, забавный такой, по-французски певучий и томный.

– Дежавю, – сказал он.

– Что? – подал, наконец, голос гость. При этом он скривился так, будто раскусил лимон.

– Дежавю, – глуповато хлопнув глазами, повторил Лев Баранкин.

Он был доволен. Не совсем, конечно, не так, как если бы вся эта история произошла с каким-нибудь его приятелем, а сам он выслушивал бы её, развалившись в кресле и потягивая пивко... Но, по крайней мере, тактическая инициатива была на его стороне. По крайней мере, этот здоровяк не в сей же миг примется его душить, а, может быть, повременит несколько бесценных мгновений, переваривая незнакомое словцо.

– Эй, – крикнул здоровяк в сторону прихожей. При этом лицо его стало соответствовать, как минимум, второму съеденному лимону, – что это за придурок?

Тут впорхнула Кэт.

– Это? – начала она с уверенной интонацией, обещающей незамедлительное разъяснение, которого, впрочем, не последовало. Разъяснение она заменила неопределённым движением плеч.

– Кто это? – повторил вопрос здоровяк. – Я хочу знать, что это за придурок нежится в твоей постели?!

– Понимаешь, Славик...

– Я понимаю! – нетерпеливо перебил ее Славик.

– Да нет, ты всё не так понял...

– Да нет, я всё понял именно так, как надо!

Лев Баранкин захлопал глазами ещё быстрей, едва успевая за стремительным развитием неумолимого дежавю. Он видел Кэт, весёлую беспроблемную Кэт, лицо которой исказилось от серьёзных проблем, и которой было сейчас явно не до веселья. Она сбивчиво бормотала нечто оправдательное, пошлое, лживое, и гипнотизировала Славика отчаянным взглядом, и сжимала его беспокойные руки в своих хрупких на вид ладошках.

– Шлюха! Блядь! – ревел Славик и медленно продвигался вглубь комнаты.

– Славик, ты не понял! – истерично визжала Кэт. – Здесь ничего не было, ничего не было!..

Лев Баранкин увидел, как побелели костяшки и вздулись голубые венки на ее хрупких кулачках, когда она повисла на Славике, пытаясь остановить его, но тот всё пёр вперёд, не замечая сопротивления, и его взгляд всё больше наливался безумством раненого зверя. Лев Баранкин понял, что ещё немного, и разъярённый Славик просто отшвырнёт Кэт, как котёнка, и пока та будет сползать по стенке, примется и за него самого.

– Послушай, старина, – примирительно произнёс Лев Баранкин. – Не кипятись, послушай: здесь, правда, ничего не было. Ты просто не понял.

Славик остановился и на мгновенье задумался. Не то чтобы он поверил незнакомому пройдохе, лежащему в постели его возлюбленной, но всё же, всё же... Хоть и выворачивала сердце наизнанку судорога слепой ревности, хоть и зудели ладони от нестерпимого предвкушения вражеского горла, но маленький, совсем ничтожный, но всё-таки, шанс – шанс, что есть ещё какая-то трактовка этой дикой ситуации, помимо той, которую мгновенно предложила его испорченная фантазия, – этот шанс существовал. А раз так, то, возможно, и не придётся пускать свою жизнь под откос, убивая невинного человека.

– Ну, так чего я не понял? – неохотно вступил в диалог сбитый с толку Славик.

– Видишь ли, старина, всё дело в джинсах, – начал разъяснять Лев Баранкин.

– В каких ещё джинсах?

– В тех джинсах, что сушатся в ванной.

– В ванной?

Лев Баранкин понимал, что если он сейчас, с ходу, не придумает правдоподобной версии, ситуация может принять самый неприятный оборот.

– В общем, дело было так: я шёл по городу, гулял, то есть, – бездарно врал он. – Гулял, стало быть, гулял, ну и поскользнулся, шлёпнулся в грязь.

– Вроде гололёда не было, – язвительно перебил его Славик, – вроде, на улице лето…

– Это всё – собаки.

– Собаки?

– Ну да! Знаешь, все эти придурки, которые выгуливают своих псин по вечерам. Мало того, что ты рискуешь быть укушенным, так они ещё и гадят.

– Придурки?

– Да нет, собаки. Ну, знаешь, эти оковалочки собачьего кала, которыми сплошь усеяны газоны и пешеходные дорожки…

Славику эта история явно не пришлась по вкусу:

– По-моему, ты несёшь какое-то дерьмо.

Лев Баранкин и сам это чувствовал. Но отступать было некуда. Прояви он сейчас хоть намёк на смущение, и этот ревнивый идиот может сделать чёрт знает что.

– Ты прав, старина, – сманеврировал он. – Именно – дерьмо. Собачье, понимаешь? На нём-то я и поскользнулся. Поскользнулся, на собачьем дерьме.

Славик недовольно нахмурился.

– Так, положим. И что дальше?

– Дальше? Дальше подвернулась она.

Лев Баранкин кивнул в сторону Кэт, которая с немым ужасом следила за допросом.

– В каком смысле? – сощурился Славик.

– Ну, я шёл, весь перепачканный в дерьме, а она шла навстречу.

– На какую встречу?

– Ну, в смысле, просто шла по дорожке. С гитарой.

При упоминании гитары по лицу Славика скользнула тень не то чтобы доверия, но, во всяком случае, некоторого оживления мысли, до этого пребывающей в тупом непримиримом скепсисе. Тем не менее, если гитара и была козырем в этой игре, то слишком мелким, чтобы ощутимо повлиять на исход.

– Знаешь, говнюк, я тебе не верю, – заключил Славик.

Он решительно двинулся в атаку. Лев Баранкин вскользь подумал, что в руках у Славика куда гармоничней смотрелся бы отбойный молоток, нежели гитара. Впрочем, сейчас в руках не было ни того, ни другого. Это были просто руки; просто руки, быстро увеличивающиеся в размере, и достигшие титанической величины в тот момент, когда их пальцы, словно щупальца гигантского осьминога, распростерлись над его лицом. Стали видны все их мелкие трещинки с въевшейся грязью, неровно остриженные ногти, заусенцы и волоски. Лев Баранкин понял, что цель этих рук – его горло.

– Эй, эй, полегче! – запоздало захрипел он.

Дежавю кончилось. Это уже было не «С лёгким паром!», и не «Бриллиантовая рука», и даже не «Отелло». Это было чёрт знает что.

«Как глупо...» – подумал Лев Баранкин и впился ногтями в горячее и дурно пахнущее мясо удушающих его рук. Славику это не понравилось.

– Не понял… – удивился тот, будто перед ним был не мужчина в расцвете, а какая-нибудь лягушка.

– Полегче, я тебе говорю!

Славик лишь сильнее сжал руки и потянул вверх.

– Ты что, в жопу лев? – яростно прорычал он, дыхнув на врага смрадным амбре не до конца переваренной ночи.

Лев Баранкин почувствовал, что сейчас отключится. Было так глупо, так мучительно глупо бороться за жизнь, отстаивая честь проститутки, которой, видите ли, пришла пора выходить замуж; так глупо было осознавать себя взрослым солидным человеком, и при этом – кряхтеть, сопеть, пердеть, захлёбываться в слюне, соплях, слезах, дрыгать ногами и царапаться; но еще глупее было отдавать Богу душу здесь и сейчас, при столь анекдотических, пошлых обстоятельствах. А что к этому всё и идёт, сомнений не оставалось. Ещё немножко, и...

Уже на грани потери сознания, он что есть сил двинул коленом вперед; он не знал, куда точно, но это была его последняя надежда, и не надежда даже, а безотчётный импульс к спасению... И это сработало: под коленом что-то глухо хлюпнуло, и сразу же вслед за этим звуком, подчиняясь труднообъяснимой, но бесспорной внутренней связи, начала слабеть хватка душивших его рук. Дышать становилось легче, ещё легче, вот уже – совсем легко.

Славик зажал руки в промежности и начал молча складываться; его глаза, до этого пылавшие огнём ненависти, заволоклись дымкой болезненной отрешённости. Он сложился вдвое, затем вчетверо, и, наконец, рухнул лицом на кровать.

Лев Баранкин отодвинул противника в сторону и, разминая затекшую шею, сквозь тяжелую одышку, сказал:

– Ты, конечно, будешь смеяться, но я – действительно Лев. Я – Лев Баранкин. Будем знакомы!

 

_______

 

Его трясло. Возможно, причиной болезненного состояния было перевозбуждение в результате вынужденного поединка – там, двумя этажами выше, в квартире с только что захлопнувшейся дверью, на развороченном месиве постели всё ещё лежал здоровяк по имени Славик и, собрав в пригоршню обеих рук драгоценное содержимое ушибленного паха, судорожно хватал губами воздух. Возможно... А возможно, трясло его от холода – утро выдалось на редкость мрачным; сквозь замызганные окна взирал на беглеца пасмурный город, по подъезду гулял промозглый сквозняк, мокрые джинсы холодили, казалось, не чресла, а саму душу. Или, может быть, его трясло с похмелья – возлияния минувшей ночи вполне имели право аукнуться с утра приступом абстиненции. Впрочем, не важно... Его просто трясло. Он бежал по холодным и скользким ступеням подъезда, и его тело вибрировало крупной дрожью. Он представлял жалкое зрелище. Он презирал себя – за эту дурацкую ночь, да и вообще...

«Да, одному из нас сегодня не повезло», – подумал Лев Баранкин.

Он представил, как через несколько минут Славик придёт в себя, поднимется с кровати и, с запоздалой реакцией раненного быка, ринется вдогонку за обидчиком. Да нет, пожалуй, нет. Никуда он не ринется. Лев Баранкин будет к тому времени слишком далеко. Славик, хоть и тупица, но не такой дурак, чтобы гоняться неизвестно за кем, в неизвестно каком направлении. Нет, всё будет по-другому... Славик придёт в себя, поднимется и примется выяснять отношения с Кэт. И, поскольку их знакомство, судя по всему, длится уже достаточно долго для того, чтобы он мог претендовать на монопольное обладание девушкой, но не настолько долго, чтобы этот неожиданный конфуз перетёк в поливание друг друга экскрементами взаимных проклятий, то всё, скорее всего, закончится, что называется, хорошо, а именно – страстными признаниями, пафосными клятвами, очищающими слезами, слюнявыми лобзаниями и, в конце концов, сексом – яростным и всепрощающим.

Лев Баранкин спускался все ниже. По мере удаления от злосчастной квартиры, страх отпускал, – теперь он мог честно признаться себе, что не на шутку испугался, – и на место страха приходило трезвое осознание действительности. Он понимал всё: и тревожный стук каблуков по грязным ступеням, и исписанные традиционной дебильщиной стены подъезда, и жучки пригоревших к потолку спичек, и кривые лучи разбитых стёкол, и себя – трясущегося, в мокрых джинсах, с мерзким холодком бессмысленности внутри – там, где когда-то билось горячее сердце романтика.

К тому же, чертовски хотелось помочиться. И было так смешно, и так грустно признаться себе, что именно это обстоятельство тревожило его сейчас больше всего.

Там, наверху, те двое уже наверняка слились в поцелуе, и их молодые тела уже начали неизбежные процесс растворения во взаимной страсти, а он, одинокий, никому не нужный стареющий юноша, спешно соображал, куда бы опорожнить мочевой пузырь.

Лев Баранкин решил: вот, ещё один этаж, и он разрядит нетерпение в зловонную пасть мусоропровода. Он обогнул очередной поворот лестницы, уже начал было расстёгивать штаны...

На площадке стоял угрюмый мужик и тихо дул пиво. Он смачно присосался к горлышку бутылки и неприязненно смотрел на Льва Баранкина.

Лев Баранкин невольно замедлил шаг. Он с тоскою подумал о том, что все приличные люди сейчас спешат на работу. Он подумал о том, что приличные люди не хлещут пиво с утра, уединившись в подъезде. Он подумал о том, что у него самого, должно быть, такие же красные глаза, как у этого случайного алкаша. Он подумал о том, что сейчас, вот-вот, совсем немного, и по ноге побежит горячая струйка мочи.

В это время распахнулась дверь одной из квартир, этажом выше, и недовольный женский голос окликнул мужика по имени. Тот что-то проворчал, аккуратно поставил недопитую бутылку на подоконник, и поплелся наверх, по направлению зовущего его голоса. Когда он проходил мимо Льва Баранкина, в его взгляде была безысходность.

То был – не просто взгляд. Это было отчаянное послание внешнему миру, и Лев Баранкин мгновенно расшифровал его. Он вдруг увидел в нём всю бездну одиночества метущейся души, так и не нашедшей умиротворения в тусклой стабильности лживого семейного счастья. В этом взгляде была тихая скорбь человека, пришедшего к пониманию того простого факта, что женщина приходит в нашу жизнь лишь для того, чтобы мы поняли, насколько мы одиноки. Более того – она приходит именно затем, чтобы показать нам всю бессмысленность наших попыток это одиночество преодолеть.

Шаги затихли. Дверь захлопнулась. Остался лишь холодный ветерок, вяло колышущий паутину на разбитом окне. И недопитая бутылка пива на усеянном окурками подоконнике. Осталась сосущая пустота внутри. И готовый лопнуть мочевой пузырь.

«Да, одному из нас сегодня не повезло», – снова подумал Лев Баранкин и, выгнув губы в торжествующей улыбке, добавил вслух:

– Но только не мне!

Он решительно расстегнул молнию и, прицелившись, пронзил горлышко бутылки напористой горячей струёй.

 

 

2002г.
Редакция 2011г.

 

 

 


Оглавление

1. От автора
2. Часть первая «Мужчины». Лев
3. Часть первая «Мужчины». Попытка номер…
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!