Невинные истории

 

или Сентиментальное чтиво

 

 

 

 

 

 

Запах нарастал. Сначала это был едва уловимый обонятельный дискомфорт, затем – все более тревожное предвкушение, и наконец – отчетливый наплыв гари. Водитель затормозил у кромки дороги. Шипящие створки дверей раздвинулись, впуская спасительный воздух. Динамик хрипло рявкнул, что троллейбус дальше не пойдет.

Вместе с толпой раздосадованных пассажиров Вера оказалась под открытым небом. Она опустила сумку на асфальт, осмотрелась. Внеплановая высадка настраивает человека неприязненно – звезды над головой показались ей слегка мрачноватыми. Впрочем, место было, в принципе, знакомым: фонарный столб, увешанный гроздьями рекламных вывесок, зеленый крест аптеки с отравленной змéем рюмкой – все это она изо дня в день наблюдала, проезжая мимо на одном и том же троллейбусе. Но была в пейзаже и какая-то тайна, недобро мутнеющая загадка. Так человек, с которым ежедневно всуе здороваешься, однажды вдруг затягивает рукопожатие, и ты с содроганием понимаешь: вот, сейчас, пред тобой распахнется непредвиденная бездна чужой души.

Большинство пассажиров устремились вперед. Кое-кто поплелся назад. Вера прикинула шансы тех и других. До следующей остановки было далековато. Остановка предыдущая располагалась поближе, но возвращаться не хотелось. Женщина задумчиво вздохнула – легкие наполнил острый холодный воздух; и через это мимолетное ощущение в нее разом проникло очарование вечера – прозрачного и чистого вечера, подсушенного морозцем, скованного безветрием, звенящего каблуками и покалывающего далекими звездами, – кристального вечера преддверия зимы. Неожиданно всплыло решение: прогуляться пешком. Именно прогуляться – не доползти до ближайшей остановки и зябнуть там в ожидании троллейбуса, а своими ножками протопать остаток пути. Вера подумала, что пойти вдоль дороги, дублируя маршрут общественного транспорта, это, пожалуй, слишком долго. Транспортная магистраль огибала микрорайон широкой дугой, и лишь где-то там, в самом конце, у петли троллейбусного разворота, находился ее дом. Прогулка может занять минут сорок. А вот если пойти напрямик, сквозь дебри дворов и проулков, может выйти гораздо короче. Вера неплохо ориентировалась на местности, и незнакомое пространство ее не пугало. Слегка мрачновато – да. Но страх?.. Нет, нет. С некоторых пор она ничего уже не боялась.

Зеленый крест уплыл за угол. Фонарь запутался в ветвях и померк. Улица сузилась до глухого стука каблуков по едва различимой дорожке. Иногда мимо проскальзывали тени – безразличные встречные, и назойливые попутные. Люди с сигаретами. Собаки с ошейниками. Живой запах мусорных баков. Мертвый запах уснувших автомобилей.

Несмотря на свое бесстрашие, Вера всегда носила с собой баллончик с нервнопаралитическим газом. Этакая портативная торпеда, которую, в случае чего, можно запустить одним нажатием кнопки. В море нетерпимости и порока, в котором мы все суетливо витаем, точно жалкие рыбки, всегда нужно быть готовой к внезапной атаке хищника. Особенно, если ты – одна. А Вера была одна – необратимо, беспросветно… Правда, баллончик давно был просрочен, и его заряд, должно быть, давно уже выдохся. Но Вера все равно носила его с собой – едва ли как средство самозащиты, а, скорее, в качестве талисмана, мистического оберега. Она верила: если баллончик с ней, никто ее не атакует. Практика подтверждала правомочность женского суеверия – до сей поры нападений не было. Баллончик защищал ее. Вера знала, почему. Пока баллончик с ней, она неприкасаема. Ведь баллончик – это память о муже.

Вера миновала один длиннющий дом, затем – другой длиннющий дом, затем – черный провал какого-то пустыря, автостоянку, спящую школу, снова какие-то дома – хмурые, огромные, чужие – и, наконец, вышла к дороге. Здесь уже было поживее: улица, залитая оранжевым светом, пестрые торговые павильончики, снующие пешеходы, летящие автомобили. Перейти дорогу, преодолеть еще один угрюмый квартал, а там – и ее дом.

И вдруг она увидела ЕГО.

 

_______

 

– Петечка?…

Он был все такой же, что и тогда, много лет назад. Ну или почти такой же. Время – этот добросовестнейший из скульпторов – на славу поработало над его обликом. Волосы, конечно, поредели. Вместо непослушной темной шевелюры – жидкие сосульки, безропотно зачесанные назад. Морщин прибавилось. Впадины углубились, выпуклости заострились. Весь его облик обрел какую-то брутальность, тяжеловесную грубость монумента. И только глаза – две перезрелые вишенки – глядели пронзительно и строго. Как тогда…

– Вера?! Ты?!

– Петечка!

– Вера!

Они вертелись на месте, словно борцы, готовые вступить в схватку. Они шли по кругу и с яростной радостью пожирали друг друга глазами.

Он осторожно прощупал ее плечо – не призрак ли?

– Вера, неужели это ты?..

Она задумчиво провела ладонью по его щеке – серебристой, колючей.

– Петечка…

Так они еще долго кружили в причудливом танце взаимного изумления, на разный манер выкрикивая имена друг друга и собирая любопытные взгляды прохожих, – пока вдруг не обнаружили себя бодро шагающими вдоль дороги; при этом Верина хозяйственная сумка уже утвердилась в Петечкиной руке, а ее усталая зябкая ладонь – в уютном изгибе мужского локтя.

– Как ты здесь оказался?

– Вообще-то, я здесь живу.

– Вот как? И давно?

– Да уж лет пятнадцать, наверное.

Вера закатилась истерическим хохотком. Тут же испуганно осеклась: она вдруг осознала, что смеется в первый раз за целый последний год.

– А ведь я тоже живу здесь неподалеку, – сообщила она. – Вон за теми домами. – Неопределенный взмах руки в сторону мерцающего квартала.

Петечка ностальгически улыбнулся и покачал головой.

– Выходит, мы всю жизнь прожили по соседству и даже не подозревали об этом…Сколько же мы с тобой не виделись?

Вера пожала плечами.

– Всю жизнь.

Они молча шагали по тротуару. Их каблуки стучали в унисон. Каждый о чем-то думал, поглядывая то под ноги, то на город, то – друг на друга.

– И что, – прервал молчание Петечка, – ты каждый день проходишь здесь?

– Да нет. Никогда здесь не хожу. Вообще-то я всегда езжу на троллейбусе. – Она назвала номер. – Ну, ты знаешь, который огибает наш район с той стороны.

– Наш район… – повторил Петечка, точно пробуя слово на вкус.

– А сегодня, просто, сломался троллейбус. Уж я не знаю, что там случилось, кажется, загорелось что-то. В общем, пришлось пойти пешком.

– То есть, если б не эта поломка, то мы, пожалуй, и не встретились бы?

– Пожалуй.

– Странно жизнь устроена, правда?

– Еще как странно.

Петечка переложил сумку в другую руку, и Вере пришлось совершить рокировку к противоположному локтю.

– А куда же мы идем? – спросил Петечка с внезапной собранностью, будто вмиг сбросил хмельное наваждение.

Вокруг шуршали какие-то люди, завывали машины; город вопросительно пялился бесчисленными огоньками окон.

Вера подняла голову к своему попутчику и посмотрела на него с неожиданной робостью, почти с ужасом.

– Ты проводишь меня до дома?

Тот нахмурился, скользнул взглядом в сторону, почесал нос...

– Конечно. Почему бы и нет.

Ее лицо тут же утратило вопросительную напряженность. Уголки глаз рассыпались теплыми лучиками.

– Тогда нам сюда… – она резко скорректировала маршрут, ступая на проезжую часть. – Ну а ты-то как? Расскажи мне о себе. У тебя семья?..

– Ну… – неопределенно промычал Петечка.

И тут что-то произошло, – Вера не успела понять, что именно, – какая-то мощь, какое-то внезапное дуновение, ослепительное, оглушительное…

Она лишь почувствовала на своем плече стальную хватку мужских пальцев и жесткий рывок назад, – окатив плотным ветерком, с воем промчался шальной автомобиль, – и Вера упала в объятья.

– Вера, Вера… что с тобой?! – испуганно бормотал Петечка.

– Что такое?

– Ты совсем не смотришь на дорогу!

– В самом деле?.. Да, действительно...

Она рассеянно огляделась. Только теперь, увидев кормовые огни удаляющейся легковушки, она поняла, насколько близко та проскочила. Вера почувствовала неожиданный прилив тошноты.

– Ты знаешь, – медленно проговорила она, с трудом отрываясь от уютного драпа чужого пальто, – а ведь именно так он и погиб…

– Кто погиб?

– Мой муж… Его сбила машина.

 

_______

 

Остаток пути они проделали в молчании – если не считать разговором сдержанные междометья провожатого, перекладывающего сумку из одной руки в другую, и смущенные попытки женщины эту сумку отобрать.

– Ну, вот мы и пришли, – вдруг сообщила Вера, остановившись у подъезда. – Здесь я и живу.

Петечка вернул ей сумку и с преувеличенным интересом туриста обвел взором ничем не примечательную хмурую девятиэтажку.

– Спасибо, что проводил…

Петечка кисло улыбнулся и развел руками.

– И вообще… – Вера вспыхнула неожиданным румянцем. – Я рада, что мы встретились.

Петечка спешно достал сигарету и сосредоточился на прикуривании. Зажигалка дала несколько раздражительных осечек, прежде чем явить огонь. Наконец, зарделся уголек, заклубился дым – много, много дыма…

– М-да… – сказала Вера, насильственно вращая глазами, точно пытаясь заглянуть внутрь самое себя. Неожиданно она вперила взгляд в Петечку, в упор, пытливо, бескомпромиссно, – Слушай, а что это мы с тобой так разволновались?

– Разве? – тревожно откликнулся курильщик, делая вид, будто полностью поглощен сигаретой.

– А разве нет? – Вера вновь позволила себе рассмеяться, на этот раз – уже без ложного ужаса. – Ведь теперь мне полагается пригласить тебя на чашечку кофе… Ведь так?

– Думаю, шансы – пятьдесят на пятьдесят, – осторожно спрогнозировал Петечка и поспешил спрятаться за дымовую завесу.

Вера принялась раскачиваться на каблуках. Они у нее были низкими, упражнение не требовало акробатических усилий. Усилия требовались для другого – исхитриться сохранять невозмутимость.

– Вообще-то, если я приглашу тебя на кофе, это будет пошлым… – размышляла вслух Вера.

Петечка кивнул в знак согласия.

– А если не приглашу, это будет пошлым вдвойне...

Петечка снова кивнул – согласие в квадрате.

– Ты ведь ничего ТАКОГО не подумаешь?

– А что я должен подумать?

– Ну, все-таки мы с тобой когда-то…

– Дружили, – подсказал Петечка.

Вера улыбнулась – благодарно и грустно.

– Да, ты прав. Ведь мы тогда были почти детьми. Нам, конечно, казалось, что мы уже взрослые, и понимаем, что к чему… – она вздохнула и махнула рукой. – На самом деле это была именно дружба.

– Зато теперь мы уж точно взрослые, без натяжек, – констатировал бывший друг.

– Да уж, взрослее не бывает.

– И теперь мы уж точно знаем, что к чему.

Вера кокетливо повела бровью.

– А вот в этом я не уверена.

Петечка стушевался.

– Вообще-то, я – тоже.

Из подвального окна вылезла кошка. Она была странной масти – черная, в беспорядочных рыжих клочках. Просверлив мужчину и женщину внимательным взглядом хищника, она легонько спорхнула наземь, прошмыгнула мимо подъезда и засеменила прочь.

– Смешная… – оценил Петечка.

– А по-моему, противная, – уточнила Вера и, проводив глазами кошку до угла дома, вернулась к своему спутнику. – Ну что, пойдем?

– Все-таки, решилась меня пригласить?

– Конечно, да, – тут Вера притворно насупилась. – А ты что, думаешь отказаться?

Петечка высосал из сигареты остатки дыма и запустил окурок в урну.

– Конечно, нет.

 

_______

 

И только дома Вере стало по-настоящему страшно. Ей почему-то казалось, что родные стены должны ей помочь, но, вышло наоборот. Как раз-то на улице, в декорациях открытой во все стороны бесконечности, все было легко и непринужденно. Но стоило им войти в подъезд, как зауженность пространства тут же наметила зауженность перспектив. Когда они поднимались в лифте, – молча и сконфуженно улыбаясь, – на Веру накатило внезапное удушье мысли: перед ней стоял ЧУЖОЙ мужчина; он появился из ЧУЖОЙ жизни; от него исходил пугающе ЧУЖОЙ запах. Был миг, когда она остро пожалела о своем приглашении… но, лифт уже прибыл по назначению, пальцы уже нащупали звенящую связку ключей – и дверь квартиры мягко отворилась.

– Ты извини, у меня тут такой бардак, – оправдывалась Вера, впуская Петечку, – тыщу лет не принимала гостей.

Сбросив плащ и сапоги, она начала суетливо метаться по комнатам, перекладывая с места на место случайные предметы – что, должно быть, символизировало экстренное наведение порядка. Она так увлеклась этим занятием, что на время забыла о Петечке: тот продолжал стоять в прихожей, беспокойно поглядывая то на снующую хозяйку, то на свое отражение в зеркале гардероба.

– Ну, что же ты стоишь, – наконец, опомнилась Вера. – Давай же, проходи.

Она провела его в бóльшую из двух своих комнат, которая, судя по наличию дивана и кресел, а также – широкого столика на низких ножках, играла роль гостиной. Никаких достопримечательностей комната не содержала – кроме, пожалуй, огромной, чуть не в полметра ростом, куклы, которая восседала в одном из кресел. Кукла обладала кричащей прической шлюшки, скромным платьицем школьницы, наивными башмачками девственницы и бархатистым телом ребенка. Корме того, у куклы были неожиданно живые, внимательные глаза, и она рассматривала гостя с той жутковато-холодной беззастенчивостью, на которую способен только немигающий взгляд.

Петечка присел на корточки перед этим чудом полимерных технологий.

– У тебя – дочь? – задумчиво предположил он.

– Да нет, вообще-то – сын.

– А эта игрушка – чья?

– Эта? – Вера смущенно усмехнулась. – Моя.

– По-моему, в нашем детстве таких кукол еще не было…

– Верно. Я недавно ее купила.

Петечка поднял глаза на Веру.

– Кому-то в подарок?

Из соседней комнаты выглядывал угол кровати с кучей неглаженного белья – и Вера, перехватив взгляд гостя, поспешила закрыть дверь.

– В подарок… – подтвердила она смятенно. – Себе.

Петечка медленно расправился в полный рост. Он выпятил нижнюю губу в выражении предельно драматического понимания и уставился на Веру приблизительно тем же взглядом, каким на него самого пялилась кукла.

– Ну ладно, – сказала Вера, – ты здесь располагайся, отдыхай, смотри телевизор, а я пойду на кухню что-нибудь быстренько приготовлю.

Петечка уселся было в кресло, напротив немигающей пластмассовой бестии, но, тут же поднялся:

– Я лучше пойду, пока, покурю на балконе…

 

_______

 

Режим одинокой жизни приучил Веру к непритязательности в еде – распахнутое нутро холодильника сияло голо и бессмысленно. Но Вера была женщиной талантливой. Из каких-то пищевых кусочков и клочков, – что-то из холодильника, что-то из хозяйственной сумки, – она в считанные минуты соорудила аппетитный кулинарный натюрморт, хоть и без изысков, зато – вполне съедобный. Загудела «микроволновка». Зашипел чайник. На кухню возвращалась жизнь.

Вера вытерла руки о передник и посмотрелась в зеркало. Ей показалось, будто щеки слегка зарумянились, а глаза заблестели. Она подмигнула себе, тут же молча обозвала себя нехорошим женским словом и, ухватив поднос с яствами, поплыла в гостиную.

Гостиная неуловимо изменилась: все те же обои, люстра, мебель… – но из-за надутых сквозняком занавесок в комнату вползал непривычный запах. Сам по себе этот запах ничего не значил – обычный табачный дым, – но, помещенный в контекст ее вдовьего проживания, будил тревожные ассоциации. Теперь это был – запах мужского присутствия в ее доме.

– Петечка, ну что ты все куришь да куришь? – шутливо отчитала Вера гостя, который туманно маячил на балконе. – Вредно столько курить!

Петечка сдвинул занавеску, нерешительно ступил в комнату. Его глаза были вспучены изумлением.

– Вера, а почему у тебя столько водки на балконе? Это что – твой бизнес?

Он расплылся в улыбке. Он хотел пошутить…

Вера болезненно нахмурилась.

– Да нет. Это осталось от мужа. От его поминок.

Теперь пришла очередь хмуриться Петечке.

– Извини…

Вера опустила поднос на столик. Прикусила губу. Потерла руки – они, почему-то, оказались влажными.

Петечка принялся закрывать балкон. Ему это не удавалось: тюлевая занавеска, перевесившись через верхний край двери, никак не хотела соскальзывать на законное место.

Неожиданно Вера оживилась:

– Постой-ка, а ведь это – идея!

Она ринулась к Петечке. Тот смятенно отступил.

– Почему бы нам не отметить нашу встречу, а? Закуска есть, выпивка – тоже…

Откинув занавеску, Вера нырнула на балкон… и тут же вынырнула – с водкой в руке. Бутылка влажно блестела, сочно пестрела этикеткой.

Вера прошагала через комнату и торжественно водрузила бутылку в центре настольной композиции. Затем подошла к серванту, с дрожащим звоном распахнула дверцы, извлекла две хрустальные рюмки. Простой – до пошлости – прием оказался самым верным средством сдвинуть с места забуксовавшую, в своей изощренной неоднозначности, ситуацию. Теперь Вера улыбалась. Теперь ей не было страшно.

– Ну, что же ты стоишь? – сказала она с мягким вызовом.

Петечка сморщился и потер нос. Что-то его смущало.

Вера проявила настойчивость:

– Ты можешь хотя бы откупорить бутылку?

Петечка медленно подошел к столу. Остановился, тупо глядя на сияющий предмет обсуждения.

– Вер, – наконец, подал голос он, – ты знаешь, я вообще-то не пью…

Вера недоверчиво склонила голову на бок.

– Что, совсем?

Петечка закивал.

– В рот не беру.

– И давно?

– Три года. Даже, чуть больше.

Вера перестала улыбаться и тоже закивала. Было похоже, что ритмические движения головы помогают ей в движении мысли.

Она слышала, что иногда встречаются люди, которые в своей жизни полностью отказались от алкоголя. Но она скептически относилась к такого рода историям – как и ко всякому аскетизму, возведенному в культ, – принимая сии выкрутасы за нездоровое схимничество, придурковатое шаманство, несвойственное мужчине. Ее покойный муж не был, что называется, пьющим – в исконно русском, разрушительном понимании этого слова – хотя и «употреблял» по праздникам. Вере казалось, что такая модель – наиболее приемлема для человека нормального. И, уж во всяком случае, она никак не ожидала встретить в Петечке истого адепта трезвенничества. Уж он-то – со своим жизнелюбием, со своей залихватской удалью, которыми так славился в молодости, и память о которых навек приковали Веру к прошлому – никак не походил на человека, рожденного для пут «завязки».

– Понимаешь… – начал было Петечка.

Вера всполошилась:

– Нет проблем! Не хочешь – как хочешь. Я не настаиваю. Я и сама практически не пью. Я ведь чисто символически предложила. За нашу встречу.

– Все не так просто…

Он взял бутылку в руку и принялся разглядывать этикетку. Он прощупывал взглядом броские тисненые литеры и мелкие буковки, словно археолог, пытающийся раскрыть загадку древних начертаний. В его темных глазах покачивалась зыбкая хлябь сомнения. Вдоволь наглядевшись, он вернул бутылку на стол.

– Тут дело непростое… – Он вскинул глаза на Веру. – А помнишь, как мы в подъезде? Помнишь, еще не было стакана?..

– Ну, я-то в этом безобразии не участвовала, – уточнила Вера, ностальгически улыбнувшись.

– В каком же это было году?…

Они смотрели друг на друга. Они смотрели в свое прошлое – теплое, радостное, сквозь толщу прожитых лет уже искаженное золотистой дымкой романтики.

– Ты тогда был – орел, – напомнила Вера.

Петечка закивал в знак согласия, продолжая витать в воспоминаниях.

– Все девчонки были в тебя влюблены…

Кивки продолжались…

– Что же тебя сейчас останавливает?

Петечка вдруг стряхнул с себя наваждение юности, сделался собранным, серьезным.

– Тут надо решиться… О! – В знак внезапного озарения он вытянул указательный палец. – Надо бросить монетку.

– Монетку?

– Да, именно – монетку. Если выпадет орел – так тому и бывать, – выпью. Ну, а если решка – не судьба.

Он запустил руку в карман и начал бороться с его содержимым.

Вера рассмеялась:

– Ты что это, серьезно? Или валяешь дурака?

Но Петечка и не думал шутить.

– Дураки – в прошлом, – сказал он, вытаскивая монетку на свет.

Маленький металлический кружок лежал на ногте большого пальца, прижатого к изгибу пальца указательного. Петечка несколько раз перевел взгляд с монетки на Веру – и обратно. Монетка тускло поблескивала. Пальцы руки, собранные в готовую к выстрелу катапульту, едва заметно подрагивали. Вера ободряюще улыбнулась. Петечка проглотил слюну.

Беззвучный щелчок – сверкнувшая дуга полета – и нервное дребезжание катящегося по паркету колесика...

Петечка упал на четвереньки, преследуя убегающую монетку.

– Ну что там, что?! – нетерпеливо выкрикнула Вера.

– Вот Черт! Закатилась под шкаф.

– Ну, хотя бы видно, что там выпало?

– Да нет же, легла к самому плинтусу. Ох, сколько тут у тебя пыли…

Вера опустилась на пол рядом с Петечкой. Между шкафом и полом была щель, высотой сантиметра два, не больше. Даже ладонь не пролезала. Нечего было и думать, чтобы разглядеть что-нибудь в этом узком и пыльном склепике.

Когда окончательно стала ясна бесперспективность гадания по монетке, Вера вдруг осознала, что стоит на четвереньках на холодном полу, а рядом, точно в такой же позе, находится Петечка. Ее бывший друг…

Вера осторожно скосила глаза… и увидела встречное движение глаз бывшего друга. Она прочла в них замешательство. И что-то еще – отчего замешательство мгновенно передалось ей. Она давно не видела ничьих глаз ТАК близко. Она давно не видела так близко глаз МУЖЧИНЫ.

– Дурацкая затея, – медленно произнесла она.

– С монеткой?

– С монеткой – и вообще…

Время исчезло. Это был – краткий миг, длинною в вечность. Они молчали. Они смотрели друг на друга, сгорая и леденея в клокочущей жути непроизнесенного вопроса: что дальше?

Наконец, Петечка проявил приличествующую мужчине решительность. Он шарахнулся прочь и прохрипел:

– Надо выпить.

Он так резко скрутил водке «голову», словно боялся передумать. Булькающая струйка всколыхнула тишину. Хрустальная нота озвучила соприкосновение.

– За нашу встречу, – вкрадчиво прошептала Вера.

– Ага, – согласился Петечка, и, надевшись ртом на рюмку, выгнулся в конвульсивном броске.

Вера тоже выпила, по-женски сморщилась, кинулась спешно закусывать. Петечка шумно продышался и с достоинством опустил рюмку на стол.

– Боже, сколько же лет прошло… – умиленно промолвила Вера.

Петечка затампонировал рот помидором и уточняюще промычал:

– Три года. С лишним.

Вера мимолетно задумалась, подернулась грустью.

– Да нет, я, Петечка, – о нас.

В коридоре раздалась телефонная трель. Еще и еще…

Вера виновато развела руками и метнулась в направлении звонка. Удаляясь, она извинилась и пообещала, что – мигом. Петечка угрюмо сосредоточился на закусках.

Ну конечно, это была она – Натэлка. Она всегда звонила в это время. Каждый вечер. Почти. Они много лет работали вместе и были очень дружны. Подруги и раньше злоупотребляли телефонной болтовней, но после гибели Вериного мужа, вечерние сеансы связи приняли характер регулярной психотерапии, – состоящей, в основном, из общеизвестных светских новостей с лирическими отступлениями в засекреченную зону частных сплетен. Натэлка обладала замечательным талантом собеседницы: даром что они с Верой пробалтывали все рабочее время, так она еще умудрялась находить темы для регулярной вечерней трескотни по телефону. Таким образом, Натэлка поддерживала в Вере боевой дух. Вера всегда была рада ей.

Но только не сегодня.

Натэлка атаковала Веру новостями – да так энергично, что та и слова не могла вставить. Какое-то время Вера внимала массе прущей на нее информации. Сегодня Натэлка была в ударе, как никогда: ее слова наступали плотными рядами; невозможно было обнаружить хотя бы маленькую щелочку для встречной фразы. Наконец, подруга перевела дух, и Вера ринулась в образовавшийся просвет:

– Слушай, Натэлка, я сегодня не очень расположена обсуждать все это.

Но этот намек оказался для Натэлки слишком прозрачным. Она прошла сквозь него, точно сквозь невесомую паутинку. Снова потек ее журчащий монолог.

Вера поняла, что остановить Натэлку не так то просто, и, судя по всему, придется терпеть, пока та слегка не подустанет. Теперь ничего не оставалось, кроме как ждать.

Пока Натэлка источала словоохотливость, Вера прикрыла трубку рукой и заглянула в гостиную. Петечка встретил ее вопросительным взглядом. Она ответила ему взглядом извиняющимся. Петечка пожал плечами, поприветствовал ее поднятой рюмкой – дескать, желаю удачи! – и выпил в ординаре.

– Натэлка, ты знаешь, я себя не очень хорошо чувствую, – притворилась Вера, вернувшись к трубке.

Ее подруга поняла это по-своему и разразилась пространным экскурсом в мир народной медицины. Она так и сыпала воззрениями, методиками и рецептами. Вера с тоской подумала, что энергия Натэлки достойна лучшего применения. Она посмотрела на свое отражение в зеркале гардероба и заключила, что выглядит она действительно – так себе. Пожалуй, сегодняшняя дружеская психотерапия возымела обратный эффект. Пожалуй, Натэлка слишком много на себя берет, считая себя обязанной не оставлять Веру наедине с собой. Пожалуй, ни черта она не понимает в вопросах дружеского участия. И вообще – пожалуй, надо как-то проредить сорнячное буйство их тесного общения.

Вера вновь навестила брошенного гостя. Петечка помахал ей ладошкой. Вере показалось, что выражение его лица как-то изменилось – распарилось, разрыхлилось, обрело маслянистый блеск. И еще ей показалось, что водки в бутылке заметно поубавилось.

– Натэлка, ты только не обижайся, но я больше не могу с тобой разговаривать.

– Что-нибудь случилось? – справилась чрезмерно обеспокоенная Натэлка.

– Да нет, все нормально.

– Ты заболела?

Ее заботливость была настолько избыточной, что Вера не могла это больше терпеть. Она поняла, что еще немного – и придется послать подругу ко всем чертям. В то же время, совершенно не хотелось посвящать Натэлку в подробности непредвиденного события. С ее избыточной общительностью даже самая невинная информация могла принять форму опасной сенсации.

Вера решительно свернула разговор:

– Я устала, я хочу спать, завтра увидимся, все, пока!

Едва она заткнула телефону рот, как тот вновь заверещал. Изготовившись рявкнуть что-нибудь ядовитое, Вера сорвала трубку.

Но это была совсем не Натэлка. Это был сын. Неожиданность его звонка обезоружила Веру. Сын служил в армии. И, хотя отбывал он свою повинность в ближайшем Подмосковье, звонки от него носили характер исключительно редкой случайности. Безусловное счастье матери мгновенно остудило кипяток женской досады. С сыном Вера не могла прервать разговор на полуслове. Сын имел приоритет – перед какими угодно неотложными обстоятельствами.

Рутинный интерес сына Вера наспех удовлетворила сообщением, что у нее все нормально, без перемен – после чего выслушала его подробный рассказ о том, как приезжал командующий дивизией, как прошли зачетные стрельбы, и как накануне с одним прапорщиком случился приступ белой горячки. Прапорщик бегал по территории части в трусах и сапогах на босу ногу, при этом кричал, что в его комнате прячутся чеченские террористы. Дело было перед самым приездом комдива. Прапорщика ловили всем полком.

Вера смотрела в потолок, накручивала на палец телефонный провод и думала о том, что люди, в сущности, звонят друг другу лишь затем, чтобы произносить монологи.

Когда бесноватый прапорщик был, наконец, отловлен и приторочен ремнями к койке лазарета, Вера осторожно перебила рассказчика:

– Сынок, когда ты уже приедешь в отпуск?

– Не знаю, мама, – вздохнув, ответил сын. – Это уж – как повезет.

На этом разговор забуксовал. Несколько заключительных фраз напоминали последние такты глохнущего двигателя: вымученные, обрывающиеся в безмолвие. Прощание вышло каким-то неуклюжим, даже фальшивым – словно каждый из них должен был что-то сказать, но так и не нашел слов.

Вера медленно опустила трубку на рычаг телефона. И снова накатил этот, щекочущий сердце, ужас. Пока телефон домогался ее общительности, ей казалось, что звонки нарушают ее планы. Теперь же оказалось, что никаких планов не было. Из серебристой бездны зеркала на нее взирала женщина, которая не знает, что делать дальше. В соседней комнате ее дожидался МУЖЧИНА. Сейчас ей предстояло вернуться к нему. Что она ему скажет? Что?

Собрав все свои страхи, – неуверенность увядающей женщины, назойливый интеллигентный такт, достоинство одинокой хозяйки и бесправие добровольной жертвы, – собрав все это в одно нерешительное, ироническое выражение лица, Вера шагнула в комнату.

Петечка ждал ее. Он ждал ее самым безобидным, обескураживающе безопасным образом. Он лежал, вытянувшись на диване. Его ноги в носочках с трогательным орнаментом из ромбиков были аккуратно сложены она на другую, его руки покоились стопочкой на размеренно вздымающемся холмике живота, и его розовые губы нежно пузырились на волнах безмятежного храпа.

Вера окликнула гостя. Ответа не последовало. Тогда она осторожно потормошила его за плечо. Тот сладко зачмокал губами, повернулся на бок и поджал ноги.

Вера долго сидела рядом с выбывшим из строя Петечкой и вспоминала подробности их сегодняшней встречи. Она предприняла еще несколько попыток его разбудить– но, за исключением однократного поворота на другой бок, он оставался недвижим. В конце концов, Вера сокрушенно вздохнула, укрыла Петечку пледом и принялась убирать со стола.

Покончив с посудой, Вера устало опустилась в кресло. В кресле напротив расположилась кукла. Она смотрела на Веру холодно и надменно. А может быть – и осуждающе. Вере стало неуютно. Она взяла куклу, отнесла на балкон и оставила там мерзнуть.

 

_______

 

То, что это – ошибка, Вера поняла только во второй половине дня. Поначалу все казалось вполне невинным: то, что она не стала будить поутру разоспавшегося гостя, представлялось вполне естественным продолжением их безгрешной ночи. Он так и остался похрапывать на оккупированном с вечера диване, а она, переночевав в соседней комнате и проворочавшись всю ночь в обнимку с душными мыслями, с утра пораньше шмыгнула за дверь. Перспектива рабочего дня не оставляла времени для реверансов, а пугающая неясность всей ситуации – для каких бы то ни было объяснений. Щелкнуть ключом в замке и бежать – это было так просто, так легко… А теперь, когда в офисе набрал обороты привычный будничный гул, к ней вдруг пришло ужасающее озарение: там, в ее беззащитной вдовьей квартирке, заперт мужчина. Практически незнакомый и, уж во всяком случае, ЧУЖОЙ мужчина. Зачем он там? Зачем она заманила его в свою невольную ловушку? Зачем она сама попала в западню этого дикого положения? Зачем? Неужели она и правда была готова? Неужели одиночество настолько умопомрачительно?

– Верунь, что случилось?

Натэлка. В ее глазах – такая озабоченная, такая беспощадная пристальность. От нее не отвертишься.

– Да ничего, Натэлка, с чего ты взяла?…

– Слушай, Верунь, не дури. Я же вижу: что-то произошло. У тебя на мониторе вот уж час, как одна и та же страница.

– Я работаю с документом.

– Я вижу, как ты работаешь, – скептически скривилась Натэлка. – даже не нажмешь ни на одну клавишу.

Вера принялась наугад молотить по клавиатуре. На экране заплясали рваные фразы какого-то бреда. Вера поняла, что не может работать. Она поняла, что все ее мысли – там, в квартире. Она поняла, что ненавидит Натэлку – и не может без нее обойтись.

– Слушай, Натэлка, – сказала Вера, кусая губу, – подстрахуй меня сегодня, а? Мне нужно пораньше смыться.

Верная подруга оживилась безрассудной готовностью авантюристки:

– Конечно, Верунь, нет проблем. Но ты скажешь, наконец, что у тебя стряслось?

Вера крутанула «мышью», выделила только что отпечатанный текст и стукнула пальцем по кнопке delete.

– Понимаешь, тут появился один…

– Мужчина?! – закончила Натэлка радостным шепотом.

Вера сконфуженно заулыбалась:

– Ну, не то чтобы… Ну, в общем…

– Верунь! – воспарила Натэлка в потоке вскипающих бабьих фантазий. Ее глаза засияли порочным озорством, а ладони затрепетали, готовые сойтись в рукоплесканиях. – Верунька!..

– Натэлка, ты только ничего такого не подумай…

– Да ты чё, Верунь, как я могу что-нибудь подумать?.. Но ты – молодец! И когда только успела? Вроде: дом – работа, работа – дом… А смотри-ка… Я так рада, так рада!..

– Послушай, да там совсем другое…

– Конечно, конечно… Теперь у тебя все, все будет совсем по-другому. А я еще смотрю: сегодня с утра на тебе новая кофточка. Я, поначалу, не придала значения, а потом смотрю: этот твой отсутствующий взгляд. Ну, думаю, все ясно. Ты же понимаешь: для женщины новая кофточка, в сочетании с отсутствующим взглядом – это симптом.

Вера нахмурилась.

– Симптом чего?

Натэлка самодовольно ухмыльнулась.

– Того, что кое-что произошло.

Безапелляционная проницательность подруги начала Веру раздражать. Отстаивать свою безгрешность было глупо, послать Натэлку куда подальше – опасно. Оставалось нейтрализовать ее, повязав доверием страшной тайны.

– Ладно, ладно, думай, что хочешь. Только тс-с!

– Да ты чё, Верунь? Могила!

– Ну, значит, я могу на тебя рассчитывать? Ты прикроешь меня, если шеф спросит – а я потихоньку исчезну?

– Конечно, о чем разговор!

Вера молча собралась и незаметно заскользила к выходу. Она уже почти растворилась в дверном проеме, когда Натэлка крикнула ей через весь отдел:

– Между прочим, тебе подошла бы помада поярче! Тебе обязательно нужно выделить губы! Они у тебя такой чувственной формы! Верунь, подумай об этом!

 

_______

 

Конечно, можно было позвонить с работы и по телефону выяснить, как там себя чувствует невольный постоялец. Но делать этого при Натэлке не хотелось. Поэтому пришлось пережить еще час тревожного ожидания, тянущегося через толкающийся и наступающий на ноги город.

Но, похоже, ничего страшного не произошло. По крайней мере, с улицы окна ее квартиры ничем не выделялись. И дверь не имела следов повреждений – открылась при законном посредничестве ключа. В прихожей мирно дожидался знакомый интерьер. И даже назойливый силуэт чужого пальто, вкупе с увесистыми мужскими башмаками, покоились на тех же самых, уже как бы привычных, со вчерашнего вечера, местах.

Вера включила в коридоре свет и осторожно заглянула в гостиную. Она почувствовала, как меж лопаток скатился холодок готовности к ужасу, который, достигнув ягодиц, тут же растекся теплом облегчения. Она увидела объект своих треволнений: откинув плед, он поднимался с дивана навстречу. Он радостно улыбался и приглаживал рукой всклокоченные сосульки волос.

– Вот, прилег, вздремнул немного, пока тебя дожидался, – произнес Петечка, будто в чем-то оправдываясь.

В сущности, оправдываться ему было не в чем. Это, как раз-то, Вере следовало бы поискать объяснение для всей этой безумной ситуации, в которую она опрометчиво поставила своего старого знакомого, – который, между прочим, за годы разлуки, превратился в совершенно НЕ знакомого.

К чести гостя, вел он себя практически безупречно. Его вчерашний неожиданно ранний отход ко сну вполне можно было уложить в рамки милой алкогольной передозировки вследствие чрезмерного волнения, и сбросить со счетов, как слегка досадное, но все же недоразумение. В остальном он вел себя сущим джентельменом: дожидался хозяйку с безропотностью пса, и готовился к встрече с беспокойством любовника. Полы были подметены, посуда вымыта, на плите громоздились аппетитно пахнущие кастрюли, а на столе дожидалась готовая к ужину сервировка.

И только два – только два, совсем неброских, но, все же, обстоятельства, привлекли внимание настороженной Веры. Во-первых, это голые ноги гостя, которыми он шлепал по полу с сочным, жизнеутверждающим звуком; недостающую деталь – носки с ромбовидным орнаментом – Вера вскоре обнаружила сохнущей на змеевике в ванной. А во-вторых, это тот неинтеллигентный, островато-мерзкий запашок, который исходил от рассыпающегося в любезностях Петечки. Вера старалась принюхиваться как можно незаметнее, чтобы ненароком не обидеть гостя, и за мгновение до того, как тот качнулся на повороте, она уже поставила свой диагноз; две пустые бутылки из-под водки, которые она нашла по соседству с мусорным ведром, были печальным подтверждением ее догадки.

– Вер, я ждал тебя, – весело объявил Петечка, громыхая кастрюлями и раскладывая яства по тарелкам.

От Веры не укрылась та чрезмерная размашистость, которая сопутствовала всякому движению непрошеного кулинара. Она подумала, что две бутылки водки за сутки – это не шутки. В довершение ко всему, Петечка торжественно выставил на стол очередной запотевший пузырь – благо водки на балконе оставалось все еще много. Дело принимало неприятный оборот.

– Вер, ты чего? – перехватил ее осуждающий взгляд Петечка.

– Мне кажется, водки не нужно, – скорее жестко, чем робко, сказала Вера.

– Да ладно тебе! Мы – по маленькой, – и все. Делов-то…

– Мне кажется, ты за сегодня уже достаточно выпил.

– А-а, вот ты о чем… – Петечка изобразил обиду: – Ты что, пожалела?

– Ничего я не пожалела. Просто, мне все это не нравится.

– Постой, постой, что тебе не нравится? Ведь ты сама пригласила меня в гости… Или я что-то сочиняю? И, между прочим, сама первая предложила выпить… Или – нет? Или, может, это Я запер себя изнутри, пока ты пропадала на работе?..

Петечка говорил это с суровым видом прокурора, и Вере становилось все больше не по себе. Она видела перед собой довольно крупного, раздраженного мужчину, который, в принципе, мог с нею сделать все, что угодно. Она подумала, что, пожалуй, стоит быть с ним попокладистей.

Наконец, Петечка улыбнулся, и у Веры отлегло от сердца: он просто шутил.

– Ладно, – сдалась Вера, – Наливай. Только, чуть-чуть. Я ведь почти не пью.

– Ты – почти, – уточнил Петечка, разливая водку по рюмкам, – а я совсем не пил… Пока не встретил тебя.

– Извини, что тебе повстречалась.

Петечка поднял рюмку к глазам и задумчиво посмотрел сквозь нее.

– Не за что извиняться. Мы просто учились в одном классе.

Вера рассмеялась.

– Да я не об этом. Я – о нашей вчерашней встрече.

Петечка остался серьезен и, нацелившись рюмкой на Веру, сказал:

– Рано или поздно, она все равно бы произошла.

Они чокнулись и выпили. Деловитое позвякивание вилок и ножей на время прервало вереницу лирических ассоциаций.

– Ого, вкусно! – оценила Вера Петечкину стряпню. – Да у тебя просто кулинарный талант.

– Всего лишь – практика, – без тени лукавства сообщил Петечка. – Долгий стаж нелегкой семейной жизни обучил меня этому искусству.

Вера вздрогнула. Ей вдруг почудилось, будто этой фразой Петечка ненароком сковырнул корку невозмутимости со своей израненной души. Петечка, как ни в чем не бывало, продолжил двигать челюстью, тщательно пережевывая пищу, а Вере казалось, что он скрипит зубами от невысказанной боли по неудачно сложившейся жизни. Словно в подтверждение ее догадки, он потянулся за бутылкой и вновь наполнил рюмки. На этот раз Вера не стала его останавливать.

– Скажи, – ты любишь свою жену? – неожиданно для себя самой спросила она.

Петечка поднял на нее усталый взгляд вьючного животного.

– Моей дочери – восемнадцать лет, – сказал он с весомостью, исключающей комментарии.

Вера потупилась.

– Моему сыну – тоже.

Петечка вопросительно приподнял наполненную рюмку, но Вера закачала головой. Тогда он выпил один. Ущипнул кусочек какой-то закуски и вновь налил себе водки.

– Ох и разбередила ты мне душу… – неопределенно произнес он, поднося рюмку ко рту.

– Ты что, будешь пить один? – испуганно поинтересовалась Вера – но очередная доза уже исчезла в недрах разбереженной души.

– А почему бы и нет? – сказал Петечка, опуская рюмку и наполняя ее вновь. – Ты думаешь, мне привыкать? Да я, чтоб ты знала, всю жизнь пью один. И не потому, что не с кем выпить. Просто, я – один. Понимаешь ты? Ты знаешь, каково это, когда ты – один?

Вере становилось не по себе. Ей становилось страшно. Петечка набирался у нее на глазах, и его сентиментальные восклицания все больше обретали черты пьяного бреда.

– Я знаю, знаю… – заверяла Вера, пытаясь своей солидарностью прервать Петечкино алкогольное безумие. – Я вот уж год, как похоронила мужа.

– Год! – презрительно хмыкнул Петечка. – Да я всю жизнь один!

– Ну что это ты такое говоришь? Ведь у тебя – жена, дочь…

– А-а-а, – отмахнулся от ненавистных образов Петечка. – Две бляди… Старая и малая… Их интересуют только мои деньги. Только деньги. А самого меня как бы и нет. Одиночество – вот что подарила мне моя семейная жизнь. О-ди-но-че-ство!

– Ну, а друзья?.. Ведь у тебя всегда было столько друзей…

– А-а-а… Алкаши одни…

Словно для усиления смысла последних слов, Петечка потянулся за бутылкой. Но Вера перехватила его ослабевшую уже руку.

– Не надо, Петечка, не надо больше…

Она отобрала у него бутылку, и тогда он вдруг зарыдал в голос. Сидел, упершись локтями в стол и ревел, словно раненный зверь. Его речь клокотала и булькала, в горьком потоке утопала вся его трухлявая жизнь, ничего невозможно было разобрать в пенистом водовороте эмоций, и лишь иногда, словно обломки корабля над волнами, мелькали отдельные слова: «бляди», «алкаши», «одиночество»…

Вера аккуратно взяла Петечку под локотки и отвела в комнату. Он не сопротивлялся, следовал предложенному маршруту с восковой податливостью сомнамбулы. Вера уложила его на диван – теперь уже, ЕГО диван – и заботливо, словно мать, принялась гладить по жидким прядям. Петечка долго всхлипывал, бормотал, но, в конце концов, затих.

Укрыв его пледом, Вера вздохнула и отправилась убирать со стола.

 

_______

 

Она все еще на что-то надеялась, еще тешила себя какими-то смутными иллюзиями, но, когда и третья тайная вечеря закончилась тем же самым, – плед, вздох, уборка со стола, – Вере сделалось дурно. Ей показалось, будто весь мир плывет по кругу, и это дьявольское коловращение давило на глаза и вызывало тошноту. Хрупкая неопределенность странной ситуации, которую она, поначалу, склонна была трактовать романтически, вдруг обнажила перед ней свою вопиющую суть: вот уж трое суток, как в ее квартире живет практически чужой мужик, жрет ее продукты, хлещет ее водку, дрыхнет на ее постели и, что самое неприятное, не предпринимает никаких шагов – ни к ней, ни от нее.

Впрочем, никаких формальных претензий к гостю она не находила. Вел он себя вполне прилично, и, если пренебречь досадой взволнованной женщины, то его пребывание в доме вполне можно было оценить положительно. По вечерам Веру неизменно ожидал готовый ужин, педантичный порядок интерьера и, непременно, какая-нибудь милая отметина мужской руки: починенная искрящая розетка, прибитая к стене вешалка, настроенный телевизор, прочищенный водосток… Кроме того, Петечка, даже будучи в сильном подпитии, не позволял себе ничего такого, что могло бы ненароком задеть пугливое достоинство хозяйки. В конце концов, ведь это она затянула его к себе в гости, – а не наоборот, – и в соответствии с логикой диспозиции, вел он себя безупречно.

С одной стороны, он, похоже, был пьющим, но с другой – нелюбимая жена, нерадивая дочь… Кто – кого здесь губит? Кто всему виной? Водка? Или – женщина?

А ведь он был настоящим – этот чужой, незнакомый Петечка – золотые руки, бриллиантовая душа…

Верины сомнения качались, будто чаши весов. То встреча с Петечкой казалась ей чудесной улыбкой удачи, а то – кошмарной гримасой наказания. Она, словно Фемида с завязанными глазами, никак не могла определить: какой правде довериться, какой открыто взглянуть в лицо?

Между тем, наступил четвертый день неуправляемого гостеприимства. В квартире витал тошнотворный запах перегара. Петечка сладко посапывал, завернувшись в плед. Глядя на его отечную физиономию, Вера поняла, что так дальше продолжаться не может. Надо что-то решать. Выгнать на улицу человека, с которым у нее уже завязались ниточки взаимного доверия, она не хотела, от души не могла. Но и наблюдать, как тот выходит на очередной круг своей безостановочной пьянки, она тоже категорически не собиралась.

Для начала, Вера решила исключить из их общения алкоголь. А там – видно будет. Она прошла на балкон и, стараясь не шуметь, уложила всю водку в хозяйственную сумку. Затем, на цыпочках прошмыгнула мимо Петечки. После кратких размышлений позвякивающая сумка была упрятана за технологическую дверцу в туалете. Заряженная страхом и надеждой, Вера отправилась на работу.

Но работа не клеилась. Посетители казались на редкость докучливыми, сослуживцы – болезненно постылыми, шеф – издевательски въедливым. Особенно досаждала Натэлка – с ее проницательным молчанием и каверзными вопросиками. На экране монитора плясали бессмысленные слова; и из каждого предложения, каждой фразы, каждого знака препинания глядел на нее Петечка – беспокойный, требовательный. Вере казалось, что происходит нечто ужасное. Ей казалось, что она сходит с ума.

Это было облегчением, – словно лопнул нарыв, – когда Натэлка, отвечая на очередной телефонный звонок, выразительно округлила глаза и сказала:

– Тебя…

Вера, дрожа от нетерпения, гадая, кто бы это мог бы быть, и предчувствуя, что звонить больше некому, схватила трубку…

Конечно, это был ОН.

– Как ты нашел меня!? – испуганно прошептала она.

Оказывается, обнаружил номер в записной книжке, которая лежит на полке в прихожей, рядом с телефоном.

– Как твои дела?

Оказывается, он весь горит. Оказывается, он умирает. Оказывается, если она не скажет, куда спрятала водку, он не знает, что с собой сделает…

– Возьми себя в руки, – заклинала Вера. – Будь мужчиной.

Оказывается, он и так уже терпит полдня. Оказывается, он больше не может.

– Потерпи еще немного. Я отпрошусь с работы. Я скоро буду…

Офис плыл по кругу. Будничный гул давил на мозг. Суета рабочей обстановки вызывала тошноту. Все вдруг показалось Вере далеким и чужим. Ей нужно было домой. Срочно. Безотлагательно.

Ее подруга была тут как тут. Как всегда, все понимающая без лишних слов. Кроме нее, довериться было некому.

– Натэлка, ты прикроешь меня?

Кривая ухмылочка. Хитрые глаза.

– Конечно, нет проблем.

Вера отдала ей пульсирующую гудками трубку. Со стола посыпалась стопка деловых бумаг. Белые листы веером разлетелись по полу. Вера кинулась собирать. Натэлка помогла ей.

Справившись с бумагами, Вера поднялась с пола. Она уже собралась уходить, когда вдруг задержалась, и, глядя в неопределенную, одной ей видимую даль, спросила:

– Натэлка, ты знаешь, что такое запой?

Ее подруга ответила без тени удивления, будто это был – ничем не примечательный вопрос.

– Конечно.

– И что же это?

– Это, когда мужик пьет изо дня в день и никак не может остановиться.

– Неужели такое бывает?

– Еще как бывает.

Вера взглянула на подругу с интересом.

– Откуда ты все это знаешь?

Натэлка грустно пожала плечами.

– Мой первый муж пил, как последняя скотина.

– И чем все кончилось?

– Я с ним развелась.

Вокруг кишели какие-то люди. Кто-то изучал выуженный из факса лист. Кто-то о чем-то спорил. Кто-то цедил кофе. Кто-то вытирал платочком пот.

Вера нахмурилась. Какая-то назойливая мысль вращалась в ней болезненным волчком.

– Постой-ка… Ты, кажется, рассказывала мне, что это твой ВТОРОЙ муж пьет…

Натэлка откинулась на спинку кресла и принялась раскачиваться на его шарнирной ножке.

– Не помню… Возможно… Он ведь тоже пьет, как последняя скотина.

Вера медленно вернулась на свое место.

– Но с ним-то ты, я надеюсь, пока не развелась?

Натэлка качалась в кресле и задумчиво смотрела на Веру. В ее взгляде задиристо светилась ирония. В ее взгляде тускло мерцало смирение.

– Конечно, нет, – вздохнула она. – Надо же с кем-то жить. В наше время живой мужик на дороге не валяется.

Вера видела перед собой красивую, полную сока и огня женщину – и не могла поверить услышанному. Ей казалось, что Натэлка над ней издевается. Ей казалось, что все ее россказни – нелепая, злая шутка.

– Как же ты можешь жить с пьяницей!?

– Очень просто, – поведала Натэлка. – Я его закодировала.

Вера захлопала кустистыми ресницами. Сегодня они были накрашены у нее с чрезмерностью, достойной девственницы. Так же, как и губы.

– Это как это?

Натэлка усмехнулась:

– Ты что-нибудь слышала о «Торпеде»?

– О «Торпеде»?

– Ну да… Только – не о той, которой стреляют по кораблям, а – о той, которую вшивают под кожу?

Вера молниеносно облизала напомаженные губы и вплотную придвинулась к подруге.

– Натэлка, расскажи …

Натэлка смерила Веру оценивающим взглядом, точно прикидывая, стоит ли посвящать ее в таинство противоалкогольных заговоров.

– Ну ладно, – наконец, снизошла она, – ты только скажи мне: это ты для своего нового хахаля стараешься?

Вера смущенно потупилась.

– Никакого хахаля, в общем-то, нет…

Натэлка вновь откинулась на спинку кресла и принялась делать вид, будто поглощена разглядыванием своего маникюра.

– Натэлка, ну ладно тебе…

Но подруга была непреклонна:

– Откровенность – за откровенность…

Будничный рой офиса показался Вере невыносимым. Дома ждал Петечка. Надо было срочно выбираться отсюда. Надо было на что-то решаться.

– Ну, ладно, – сдалась она. – Все так и есть. Ты сама обо всем давно уже догадалась.

Натэлка вытянула подбородок с гордым видом знатока жизни и покачала головой. Затем нагнулась к Вере и, глядя в упор, сказала:

– Мой тебе совет: не связывайся. Брось, пока не поздно.

Вера разочарованно отстранилась.

– Вообще-то, я не для этого открылась тебе. Я думала, ты правда поможешь…

– Чем же я могу тебе помочь?

– Расскажи мне о «Торпеде».

Натэлка вновь одарила Веру критическим взглядом. Она долго молчала, точно надеялась на победу разума. Но разум безмолвствовал. Так обычно бывает: на перекрестке, где сходятся пути мужчины и женщины, именно в этот момент красный свет не работает.

– Ладно, так и быть, подскажу тебе один телефончик, – нехотя согласилась Натэлка. Она порылась в звонком хаосе сумочки и извлекла слегка помятую визитку. – Есть у меня один доктор. Опытный нарколог. Он – профи по таким делам. Просит не дешево, зато – работает с гарантией. Думаю, он тебе поможет. Бери ручку, записывай…

 

_______

 

Выглядел Петечка ужасно. Рыхлое, одутловатое лицо напоминало каучуковую маску из популярного телешоу «Куклы»: скорее шарж, нежели копия оригинала. Недружественный, отвратительный, жуткий шарж. Потрескавшиеся губы. Седая щетина. Мутные глазки заколотой свиньи. Вера смотрела на него и с трудом узнавала в нем того благородного красавца, которого повстречала на улице четыре дня назад. Всего четыре дня? Ей казалось, что прошла вечность.

– Вера, помираю! Налей хоть чего-нибудь! Хоть глоточек! – хрипел Петечка и в порыве рабской надежды тщился поцеловать ей руку.

Вера брезгливо отдернула.

– Петечка, ты рассказывал мне, что три года не пил. Я, поначалу, не обратила на это внимания. Я хочу сказать, что не осознавала, насколько все это для тебя серьезно. А теперь, кажется, начинаю кое-что понимать… Скажи, ты запил? Скажи мне правду: у тебя – запой?

Петечка сконцентрировал волю, и его трупные глазки налились кровью все еще живого бычка. Это были – две черные дыры отчаянья. Две перезрелые вишенки.

– Вера, ты – моя единственная надежда. Если б ты знала, как мне хреново. Ты, конечно, можешь подумать, что я жалуюсь, но это – не так. Я никогда никому не жалуюсь. Никогда… Никому… Но мне так хреново. Пойми: мне очень, очень хреново!

– Я понимаю, понимаю… Но надо что-то делать, надо как-то выбираться из этой ситуации...

– Вера, помоги мне, помоги мне…

– Я помогу, помогу… Я вызову врача.

Петечка рывком вскочил с дивана, будто ужаленный внезапным электрическим разрядом.

– Какого еще врача?

Вера подошла к нему вплотную и провела ладонью по щеке – бугристой, наждачной щеке. Это была нежность женщины. Но не самки. Матери.

– Нарколога, – тихо сказала она.

 

_______

 

Надо было чем-то отвлечься самой, а главное – отвлечь Петечку, который, словно кукла-неваляшка, то заваливался навзничь, то столбенел дрожащей вертикалью. Он трясся, обхватив себя руками, и жалобно поскуливал. Он натурально умирал.

Вера включила телевизор – наугад, без какого бы то ни было интереса. Просто нажала кнопку пульта – и на экране закопошилась пестрая картинка. Какие-то люди, какие-то слова… Это было хоть каким-то заполнением их пустого и тягостного ожидания.

– Выключи! – неожиданно взмолился Петечка. – Выключи эту гадость!

Вера удивилась:

– Гадость? Почему?

Ей пришлось посмотреть на экран теперь уже с осмысленным вниманием, пришлось вникнуть в суть пестрого копошения.

Это была передача «Найди меня». Ее развлекательная фабула состояла в том, что разные люди, некогда друг друга потерявшие в дебрях запутанной жизни, при посредничестве ненавязчивой режиссуры вновь встречались в уютной студии, под прицелом телекамеры, чтобы продемонстрировать зевакам свои улыбки, слезы и душераздирающие лобзания.

– Почему – гадость? – вторично спросила Вера.

– Нельзя, – простонал Петечка, – нельзя делать шоу из человеческих трагедий!

Вера потянулась к пульту, но, едва коснувшись кнопки, тут же испуганно отдернула руку – дверной звонок был неожиданным и резким…

Петечка застыл в стойке испуганной кобры. Вера устремилась к двери. Секундное единение с глазком обернулось металлическим пощелкиванием замка. Темная прихожая, скрипнув, разверзлась бледным прямоугольником с мрачноватым силуэтом незнакомца.

– Доктора вызывали?

Вера услужливо попятилась.

– Да-да, проходите, пожалуйста.

Он вошел, щурясь на включенный хозяйкой свет. Был он среднего росточка и не слишком представительной внешности. Его стриженная ежиком голова и гладкое лицо производили впечатление скорее затяжной спортивно-студенческой молодости, нежели зрелой солидности опытного эскулапа. Добротное кожаное полупальто едва ли добавляло веса его облику – тем более что из него легко выпорхнула худощавая фигура, затянутая в черный свитер и джинсы. Ни тебе благородных седин, ни борозд умудренного чела, ни, на худой конец, откормленного животика. Не доктор, а беспечный случайный прохожий – причем, из той породы мужчин, к которым вплоть до откровенной старости обращаются не иначе как «молодой человек». Пожалуй, только чемодан – черный, как и все остальное, не большой, но и не маленький, с сочным блеском металлических клавиш – молча свидетельствовал о серьезности миссии безликого анонимного пришельца.

– Ну, где наш больной? – жизнерадостно спросил доктор и сам себе ответил: – Вот наш больной.

Он присел на край дивана и мягко взял Петечку за запястье. С полминуты демонстрировал свои стильные часики. Затем раскрыл чемодан, извлек из его угрожающего нутра тонометр. Ритмичные качки груши и ее последующее шипение оживили прибор. Доктор смотрел на ползущую по циферблату стрелку и хмурился. После этого попросил показать язык. Петечка вывалил смердящий орган вкуса. Доктор нахмурился еще больше. Он принялся щупать Петечке живот, причем делал это со знанием дела: пациент корчился и постанывал. Далее последовал короткий допрос. Сколько дней пьете? Сколько выпиваете в течение суток? Что пьете? Уверенны ли в качестве напитка? Как аппетит? Как сон?

Вера наблюдала за обследованием с тревожной надеждой. Петечка стоически терпел.

– М-да… – наконец, разрешился диагнозом доктор. – Дело серьезное…

Вера подалась вперед.

– Что с ним?

– Предделириозное состояние.

– А что это такое?

– Еще немного и ваш муж начал бы гонять чертей по квартире.

– Мой муж умер, – зачем-то уточнила Вера.

Доктор понял ее реплику по-своему: тихую скорбь вдовы он принял за желчную метафору озлобленной жены.

– Ну что ж, – сказал он, – стоит признать, что большинство людей умирают еще при жизни, – он едко усмехнулся и добавил: – причем, многие мертвецы благополучно доживают до глубокой старости.

Никто не оценил его погребального юмора. Врачебная ирония была слишком тонка для атмосферы грубого страдания, что царила в квартире.

Доктор, тем временем, начал выкладывать из чемодана атрибуты непростого своего ремесла: бутылки с инфузионными растворами, ампулы, шприцы… Мрачное изящество всех этих предметов внушало священный трепет и настраивало на самый строгий лад. Доктор, как ни в чем ни бывало, с расслабленной элегантностью фокусника манипулировал своим хозяйством. Его непроницаемое лицо, в сочетании с легкомысленным мотивчиком, который он едва слышно напевал, заставляло Веру учащенно хлопать ресницами, а Петечку – бледнеть в тягостном предвкушении.

Доктор вскрыл несколько ампул, набрал их содержимое в шприц, прыснул мгновенной струйкой.

– Ну, – скомандовал он, – снимайте штаны.

Петечка повиновался. Глядя, как обнажается его белая ягодица, Вера вдруг поймала себя на кощунственном скачке фантазии, которую поспешила в себе подавить. Она видела перед собой больного человека, и только в этом аспекте возможно было трактовать его вынужденный стриптиз.

– Что это у вас? – вдруг спросил доктор.

Он мягко провел пальцем вдоль коричневого рубца на коже.

– Это? – Петечка повернул голову, скорее, чтобы увидеть доктора, нежели свой зад. – Это «Торпеда».

Вера встрепенулась, будто ее внезапно разбудили.

Доктор опять нахмурился.

– Как давно вам это делали?

– Да уж, больше трех лет прошло?

Вера пугливо шагнула к мужчинам.

– Доктор, он не умрет?

– Непременно умрет…

Вера побелела.

– Когда-нибудь, – добавил предсказатель и улыбнулся с удовольствием черного юмориста.

– Ведь в нем же «Торпеда»!

– Ясное дело, с ядерной боеголовкой.

Вера никак не могла предаться шутливому тону, который навязывал ей беззаботный доктор. Она видела перед собой его лукавые глаза профессионала, но в них было куда больше усталости, чем надежды.

– Не волнуйтесь вы так, – сказал доктор и улыбнулся настолько широко, насколько только мог. – Заряд давно выдохся. Уже не рванет. Даже если и был настоящим.

Не смотря на сомнительное шутовство манер, он, похоже, крепко знал свое дело: через четверть часа после укола Петечка начал заметно успокаиваться, а спустя полчаса из его распахнутого рта поплыл умиротворенный храп. К этому времени в вену страдальца уже вовсю бежали частые капли инфузионного раствора, и таинственное содержимое еще доброго десятка ампул было отправлено по его живительному течению. Быстро расправившись с первой бутылкой, доктор повесил вторую. Затем он принялся раскладывать на столе какие-то таблетки. Их строгая упорядоченность смутно напоминала некую шахматно-шашечную расстановку. Как выяснилось чуть позже, сыграть в эту игру предстояло самой Вере – против Петечки: в течение последующих двух суток она должна выдавать таблетки своему подопечному, неукоснительно соблюдая поведанную доктором инструкцию.

Минул час, и все было кончено. Щелкнули клавиши чемодана. Скрипнул пол в прихожей. Шуршащий гонорар нырнул в докторский кошелек, а его обладатель – в кожаное полупальто.

Вера наблюдала за прощальным копошением визитера и бессознательно комкала использованное полотенце.

– Доктор, скажите, он не будет больше пить?

– Зависит только он него.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что алкоголизм неизлечим.

Вера зашла со стороны входной двери, точно опасаясь, что доктор попытается улизнуть, утомившись ее женской дотошностью.

– Неужели все так безнадежно? Но ведь бывают же случаи?

– Чего? Чудесного исцеления?

– Ну, что человек останавливается, перестает пить…

– Это не амнистия, а всего лишь отсрочка приговора.

– А вы – циник.

Доктор угрюмо сморщился.

– Всего лишь – профессионал.

Вера смотрела в глаза профессионала и видела, как в их темной бездне тают ее скудные женские шансы.

– Ну, а если вшить «Торпеду»? Это возможно?

Доктор кивнул – молча и как-то без энтузиазма.

– Сколько это будет стоить?

Он сухо назвал сумму и тут же пояснил:

– Вообще-то, чтоб вы знали, «вшивают», как вы изволили выразиться, не «Торпеду», а «Эспераль».

– Как? Спираль?

Доктор снисходительно усмехнулся.

– Это для женщин придумана СПИРАЛЬ, а для мужчин – Э-СПЕ-РАЛЬ.

Вера понимающе закивала, и по ее озабоченной серьезности было ясно, что врачебный юмор вновь угодил мимо цели.

– А что же такое «Торпеда?»

– Это такая страшилка – для тех, кто в нее верит.

– Ну, а эта, ваша, «спираль»? Она – настоящая?

– Как сказать…

Вера проницательно нахмурилась.

– Значит, все это – обман? Вы продаете за деньги обман?

Прокурорская агрессия вопроса ничуть не смутила допрашиваемого.

– Вы не правильно понимаете нашу работу, – вздохнул он. – Мы продаем самое, может быть, важное для человека – надежду.

– Ну а есть хоть что-нибудь на что можно рассчитывать наверняка? – взмолилась Вера. – Что-нибудь, что дает хоть какаю-то гарантию?

Доктор взглянул на женщину с холодным раздражением, которое тут же спрятал за маской утомленной флегмы.

– Это, уважаемая, на бытовую технику дают год гарантии или две недели на замену. А что касается человеческого организма, тут уж – воля Всевышнего.

Вера подняла разочарованные глаза к потолку.

– Вы верите в Бога?

– Я верю в неизбежность.

Он решительно скользнул мимо Веры и взялся за ручку двери. Вдруг обернулся:

– Если надумаете рискнуть, – я имею в виду, так называемую, «Торпеду», – позвоните мне где-нибудь через недельку.

Вера благодарно улыбнулась. Вялый шанс на надежду показался ей уже свершившейся победой над роком. Она поняла, что готова за это платить.

– Доктор, а вдруг, ну, мало ли какие бывают чудеса… Вдруг он больше не будет пить? Всякое ведь случается…

Доктор уже ступил в бледные сумерки подъезда, но, чтобы ответить на женский вздор, не поленился вернуть на свет свое худое, усталое лицо.

– Алкоголизм – не случайность, а болезнь, – сказал он. – Серьезная болезнь. Помните об этом. А все, что случается с человеком всерьез, случается однажды – и навсегда.

 

_______

 

То незабываемое утро было удивительно светлым. Правда, когда Вера открыла глаза, она еще не знала, что это утро навсегда останется в ее памяти. Просто ее поразило то впечатление света, который мягко озарял потолок, стены, мебель... Она поднялась с кровати и подошла к окну. Там все было белым. За ночь выпал снег, и знакомый город стоял чистый, смиренный, точно наряженная под венец невеста.

В это утро Петечка наконец-то смог передвигаться по квартире без посторонней помощи. Все самое ужасное – и похмельная трясучка с извержениями рвоты, и медикаментозная вялость с недержанием мочи – осталось позади. Теперь он самостоятельно покинул диван и довольно бодро дошлепал до санузла. Упругое журчание струйки, сливной грохот воды, шипение рукомойника – все эти утренние звуки несли в себе здоровый дух и внушали оптимизм.

Во время завтрака Вера ухаживала за Петечкой, но это уже была не изнурительная забота сиделки, а необременительное радушие хозяйки. Гость хоть и был молчалив, но его руки довольно уверенно справлялись с чашкой, а глаза смотрели пусть и тускло, но осмысленно. Но, самым важным было то, что Петечка даже не заикнулся об алкоголе. Все становилось на желанные места. Жизнь брезжила светом надежды.

Вот только, надежды на ЧТО?

Пока Петечка был невменяем, пока болезнь держала его своими цепкими щупальцами, неотвратимость ситуации не требовала никаких объяснений. Вера знала, что обязана помочь больному человеку – коль уж так, смешно и грустно, все сложилось. Но, вот он уже был в себе, сидел и тянул кофе порозовевшими губами. Позади осталась неделя такого неожиданного и такого… живительного для Веры кошмара. Теперь кошмар закончился. Все было чистым и светлым, – как тот снег, что выпал прошлой ночью.

Вот только, ЧТО ДАЛЬШЕ?

Этот злой вопрос, этот неизбежный возврат к исходной точке, по мере того, как убывал в чашке кофе и близилось дно, все больше являл свою непроизнесенную требовательность. Вера старалась пить кофе как можно медленнее. Петечка тоже не спешил. Но это не могло длиться вечно, и их обоюдоострое молчание уже начинало звенеть пустотой.

Надо было что-то делать. Надо было делать хоть что-то. Какое-то движение… Какой-то шаг… Шаг навстречу – кому? чему? – просто жизни.

– Как ты себя чувствуешь? – осторожно спросила Вера.

Петечка поднял глаза от чашки.

– Я?.. Лучше. Сегодня мне гораздо лучше. Сегодня – и вообще…

Он потянулся через стол и мягко взял Веру за руку.

– Спасибо тебе. Правда, спасибо.

Вера чувствовала тепло, исходящее от тяжелой мужской ладони, от этих грубых пальцев, сжимающихся с пугливой нежностью; она видела его взгляд, исполненный благодарности и страха; она осознавала разом всю свою квартиру, обнаженную холодным светом белого дня – и словно упиралась в стену, – невидимую, непонятную, непреодолимую…

– Может, пойдем прогуляемся по улице? – с фальшивым задором предложила она. Высвободила ладонь.

Петечка нахмурился, потерянно убрал руку.

– На улицу?

– Да, на улицу. Просто прогуляемся, подышим воздухом. Надо же как-то выбираться наружу. Там сейчас так здорово, так свежо. Сегодня ночью выпал первый снег.

– Там, наверное, холодно?

Вера покачала головой. Улыбнулась.

– Нет. Там светло.

 

_______

 

Снег всегда несет обновление. Все то хмурое, грубое, заунывно некрасивое, чем так угнетает пропитанный осенью город, вдруг куда-то исчезает; и все дома, котельные, автомастерские, фабричные развалы и магазинные задворки, рынки и пустыри, оставаясь в прежних нетронутых контурах, словно омолаживаются, укрыв свои морщины и язвы под слоем белой пудры.

Вера шла, широко раскрыв глаза, радостно впитывая в себя посвежевший город, словно видела его впервые. В честь выпавшего снега она надела свою дорогую, почти новую шубу, которую не надевала с позапрошлой зимы. Минувшей зимой шуба оказалась не востребованной, и смиренно кормила моль в шкафу – пока ее хозяйка упивалась депрессией внезапного вдовства. Да, той зимой Вера обошлась без роскоши. Той зимой роскошь казалась ей оскорбительной. Ведь у нее еще была старенькая дубленка – и этого вполне хватало на все морозы да вьюги.

Но сегодня был – особый случай.

Рядом шел Петечка. Едва заметно раскачиваясь с непривычки, он беззвучно печатал шаг по пушистому снегу. Его темная фигура плыла на фоне белого города, и в этом было что-то триумфаторское. Внушительный вид спутника щекотал самолюбие Веры, и она с удовольствием льнула к галантному изгибу мужской руки.

Мимо перемещались люди. Кто-то попутно обгонял, кто-то двигался навстречу. Все они были – случайные прохожие, анонимные статисты безымянной сцены. Вера рассеянно скользила взглядом по их будничным лицам, но ни в ком не находила любопытства. Никто не подозревал о том светлом празднике, что цвел в ее смущенной душе. Этот праздник имел немного нервный оттенок. Еще бы: ведь в первый раз за свое затянувшееся вдовство она появилась на улице с мужчиной. Но Вера не боялась повстречать кого-нибудь из знакомых. Совсем не боялась. Ей было просто хорошо.

По проезжей части ползли заиндевелые автомобили. Дорогу еще не успели расчистить от снега, и транспорт двигался очень медленно. Пешеходы безбоязненно сновали перед самым носом у машин. Машины сами боялись пешеходов.

Вера не сразу поняла, почему ее взгляд привлекла эта незнакомая женщина. Она шла навстречу, – шла, как и многие другие, – и ни в ее фигуре, ни в одежде невозможно было отыскать хоть малейшую зацепку для глаза. Была она приблизительно одного с Верой возраста, и, если стоила какого бы то ни было рассмотрения, то лишь с позиции той мгновенной и беспощадной женской оценки, которой безмолвно обмениваются встретившиеся на улице ровесницы. Судя по изощренной ухоженности, женщина все еще верила в свою молодость, но сквозь ее косметическую оборону уже отчетливо проступали явные признаки капитуляции перед неизбежностью.

Женщина, почему-то, тоже смотрела на Веру. Смотрела неотрывно и, как будто, чуть прибавила шагу…

Женщина была не одна. Рядом с ней упруго вышагивала юная девица, судя по размытым нюансам внешности – ее дочь. Она тоже смотрела на Веру… Или – на Петечку?.. Веру чем-то поразили ее глаза…

– Это – конец, – неожиданно прошептал Петечка.

Его шаги начали тормозить, вязнуть, заплетаться… Вере показалось, что еще немного – и Петечка всей своей массой повиснет на ее хрупкой руке.

– В чем дело? – спросила она, не успев даже испугаться.

– Сейчас поймешь... – выдавил Петечка.

Когда Вера отвела от Петечки взгляд, мерзкая незнакомка оказалась совсем уже рядом; ее дочурка чуть приотстала...

Петечка окаменел.

Это был краткий миг, но именно в этот миг Вера поняла, почему ее так поразили глаза этой малоинтересной девицы, почему она так прикована именно к дочке, а не к мамаше, что надвинулась угрожающим силуэтом и уже отвела руку с растопыренной пятерней… Вера видела только эти глаза, – две перезрелые вишенки, – точно такие же, однозначно, неопровержимо такие же… как и у Петечки.

Верину щеку обожгла хлесткая ладонь ровесницы – и белый город полыхнул черным.

 

 

2003г.
Редакция 2011г.