Иван Иваныч

 

Купить в журнале за октябрь 2016 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 40 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Как-то ночью Дружок вдруг истово залаял, заметался, забегал от окна к окну, к двери, запертой на крючок, и обратно – будил хозяина, толкал мокрым носом: «Вставай! Чужой кто-то идёт сюда...»

Разоспался Толик, никак не проснётся, глаза открыл, лишь когда уже напуганный Лёшка за плечо его трясти начал, а в уличную дверь стали колотить и кричать:

– Здесь Толя Павлов живёт? Искал по старому адресу, а там гарь одна! Толя!

Голос мужской был, вроде смутно знакомый, а может, и показалось. Пошёл хозяин открывать, а сам Дружка придерживает:

– Тихо, – говорит, – Дружок! Как будто свои...

Открыл дверь, всматривался в длинную нескладную фигуру – долговязый оказался гость, в бежевой ветровке, в джинсах тонких, обут не то в туфли, не то в тапочки, тоже какие-то голубые, и весь этот светло-синий низ был сплошь в репейных цеплючих катышках. На плече плоский деревянный ящичек, и горбом на спине – рюкзак. А лицо знакомое – всё тот же крупный, как вытянутая слива, нос с тонким горбиком. Лёнька питерский!

– Толя? – говорит.

– Здравствуй, Лёнчик! Давно не виделись, – приветствовал хозяин нежданного гостя.

– Толик, я там... Найти не мог, стены одни обугленные стоят, дорога со станции заросла. Брёвна чёрные торчат, печи... Пожар был, да? Хорошо, соседи подсказали, а то бы не нашёл тебя. Страшно там.

– Там страшно, а здесь ещё страшнее, – еле разомкнул зубы Толик. – Молодец, Лёня, что приехал. Проходи... Да тихо, Дружок, свои...

– Когда пожар-то был? – спросил Лёнчик.

– Семь лет уже...

– А мать?

– Погибла, – ответил Толик, неопределённо махнул рукой в сторону не то пепелища, не то кладбища.

– Н-да-а... А это чей малец? – И на Лёшку кивает.

И хотел уж было Толик сказать: «Да сын это твой! Не узнаёшь?» – Но то ли сейчас, когда сразу на обоих Леонидов одновременно смотрел, сходства в них никакого не увидел, то ли при маленьком Лёшке не решился, – сказал по-другому:

– Брат это мой.

Иначе представлял себе Лёнчик эту свою поездку после стольких лет, совсем другим ему запомнился померанцевский быт. Было в старой избе, при живой Толиковой матери, и чисто, и выкрашено, и уютно, – белела тогда горница шторками, рюшами, покрывалами на заправленных, каждая в три взбитых подушки, койках. Вкусным супом пахло раньше, блинами со свойской сметаной и мятным чаем с конфетами. А сейчас Толик Павлов с братишкой жили в доме, отписанном им покойной бабушкой. Их изба, рубленная ещё задолго до того, как посёлок Померанцево стал просто Гарью, стояла на отшибе, на новом планту, и поэтому, как и десяток соседних с ней домов, уцелела, убереглась от пожарища. Каждый вечер, дождавшись, когда брат Лёшка сморится и по обыкновению уснёт не в своей койке, а где придётся – то на сундуке в сенцах, то прям на полу, свалив, скомкав под себя какую-нибудь одёжу, – Толик поминал Лёшкиного отца недобрым словом.

 

Как-то раз, ещё до пожара, в канун своего семнадцатилетия, Толик ходил в деревеньку Артемьевку. Ходил встретиться с Вадькой Румянцевым и расспросить его о северной столице – Вадька пропадал там целый месяц на своей первой рабочей вахте, и вот, сказали, вернулся. Вернулся не один, привёз с собой приблудного питерского паренька – вроде и культурного, и с образованием, но какого-то нежизнеспособного, что ли, вялого да ещё и изрядно подспитого. Толя-то привык, что местные алкаши все – или старые доходяги или здоровые красномордые кабаны вроде Вадьки, и тем, и другим поорать бы да подраться, а таких, как этот, он ещё не видал. Назвался питерец Леонидом. Хоть и было ему около двадцати пяти, может, и побольше, но то ли парень, то ли мужик – на вид не поймёшь, для таких хорошее слово в народе придумали – малый. Ростом малого Лёнчика бог не обидел, вытянул каланчу на метр девяносто, но мяса не дал, и Лёнчик смотрелся подростком-девятиклассником, который за каникулы вымахал, а заматереть не успел, остался большим дитятей. Не шло Лёнчику ни пить, ни с похмелья болеть, и, как Толик помнил, дрожал тогда этот питерец мелкой дрожью, думки мрачные гонял по лицу, морщинки ранние на лбу в гармошку складывал, и глазик один у него подёргивался – болел человек, видно было, что или выпить ему хотелось, или, если нет, то уж поскорей от пьянки выходиться. Вадька в Питере подобрал это чудо случайно, когда сам проснулся в парке на скамеечке, после празднования долгожданной зарплаты, и очень удивился, что находится не в милиции и что большая часть денег всё ещё при нём. На соседней скамейке как раз сидел Лёнчик, совсем как тот сказочный зайка, из лубяной избушки выгнанный, плакал и тянул дешёвенькое пивцо.

– О! – сказал Вадька. – Спиртное? Дай глоток!

И Лёнчик, сперва напугавшись простецкой наглости незнакомца и приняв его за местного гопника, отдал всю бутылку. Но в завязавшемся разговоре выяснилось, что парень, хоть и не без гнильцы, но просто такой же слабый на алкоголь бродяга, как и сам Лёня, да ещё к тому же из деревни, – это успокоило, и страх потихоньку уступил место красноречию.

– Уволили? И выгнал отец из дома? За пьянку? – переспрашивал Вадька, вклиниваясь в жалостливый лад Лёнчикового повествования. – А сам он не пьёт, что ли? И пойти некуда? А бабло есть? Чё, последний косарь? Дела-а... А поехали к нам в деревню, – вдруг вырвалось у Вадика. – Поживёшь, на рыбалку походим, поработаешь на свежем воздухе, а? Воздух-то у нас какой!

И Лёнчик – деваться некуда, не привык он, видно, как его собеседник, на скамейках спать, неприспособленный он – взял да согласился, купил билет до Твери, отложил ещё, сколько Вадька сказал, на дорогу дальше до нужной станции, и в аккурат осталось средств на то, чтобы, если доведется, вернуться обратно.

И поехали.

 

В поезде Вадька пытался устроить диско-бар, бегал по вагону с голым торсом, буянил, – от проводника и милиции спас его Лёнчик вежливой речью и теми своими деньгами, что заначил на обратную дорогу. А торс у Вадьки был интересный – разлинованный в частую бордовую полоску. Как раз перед тем, как устроиться в парке на ночлег, летал пьяный Вадька кубарем по эскалатору глубокого питерского метро, и острые рёбра ступеней оставили на коже отдыхающего вахтовика следы – на долгую память о городе на Неве.

В Твери буян успокоился, и транзитный московский состав довёз двоих мытарей до места без приключений. Прибыли в Померанцево среди ночи – было темно, и ожидаемой картинки с крашеными, в наличниках, домиками, коровьим стадом, крупной россыпью белых кур, как это расписывал Вадик, Лёнчик не увидел. Не слышал он и петушиного кукареканья – один только собачий лай.

– Днём, днём сюда сходим, всё посмотришь, – успокаивал гостя Вадик.

Воздух, правда, – с этим он не наврал, – шибанул в нос, в гортань, влился в лёгкие, – разнотравьем, хвоями, мёдом опохмелил путников, очистил от городского угара. Пока долго шли до нужной хаты, то тут, то там в бурьянной темноте кричал-дёргал коростель – с таким звуком, наверно, отрывают от забора штакетник, прибитый толстыми ржавыми гвоздями.

В Артемьевке Вадькины мамка да отчим встретили поначалу весело, хорошо, налили чинно чего-то свойского, угощали. «Гости из Питера – говорили Лёнчику, – редко у нас бывают. Давай, Леонид, пей да закусывай, на тебе огурец! Курева нет? Так бери табачку, скручивай!»

И отчим Вадимов доходяжный – рёбра да лопатки, да на рёбрах синий куполок – пакет здоровый целлофановый рубленного своими руками самосада на стол шмякает и кладёт старую пожелтелую газетку. Тут и народу набежало, как будто и не спят в Артемьевке по ночам: кореши Вадькины Егор да Петька Струнята, соседи лесник Ершов да бабка Верица, сиротка Юрка Сидор – все пришли про Питер послушать и помочь вахтовику побыстрее расправиться с остатками зарплаты. А, когда рассвело, ещё и Толик на велосипеде со станции подтянулся.

– Лёня, отведай сала, – Вадькина мамка внесла откуда-то завёрнутый в грязную марлю шматок.

– Чтоб ссыкулька стояла! – добавил прибаутку отчим, и, пока Лёнчик дивился народному юмору, к салу потянулась дюжина рук. Леньке не досталось, он растерянно хлопал глазами, оглядывая голодную и проворную деревенскую братию.

 

Весь гурт этот, то сидя за столом, то передвигаясь таборным выплясом по улице, одних соседей пугая, других – наоборот, вовлекая в свой босяцкий размах – «смотри, народ, как Артемьевка гулять умеет!» – к вечеру все имевшиеся деньги прикончил. Три раза за день на Толином велике Юрку Сидора посылали то в Померанцево, то в Пылинку за добавкой. И тут, когда посылать стало не на что, и поредевшая компания вернулась в дом, Вадька выдал:

– Эй, питерский, давай свои билетные! Деньги ведь остались? Не жмись!

– Какие деньги? – Лёнчик удивился так, что опять у него задёргался глаз.

– Да ты чё? Выпить хотим, давай, а то искать начнем, хуже будет!

– Да я ж, дак ведь...

– А ну, выворачивай карманы, – Вадька, видать, про свои выкрутасы в поезде ничего не помнил, а может, думал, что у Лёньки ещё какая заначка имеется.

– Тебя же проводник хотел в милицию сдать, я ведь за тебя откупных дал этими деньгами! – Лёнчик готов был заплакать, но Вадим уже распалился, не помнил, не верил и хотел лишь одного: если уж не допиться до полусмерти, то хотя бы подраться.

– Крыса! Гость хренов! На Вадькины пить – так он горазд, а свои – так зажал! – заорал на Лёнчика тощий отчим.

– Некультурно так делать, – подвякнула мужу Вадькина мамка, – у нас принято последней рубахой делиться! Мы к тебе как к человеку, даже последнее сало на стол, а ты....

Юрка Сидор, вместе с котом карауливший на полу мышь, исхитрился схватить гостя за ноги и дёрнул, – Лёнька упал, разбив головой кошачье блюдце. Обшарить питерцу карманы всё никак не удавалось, и Вадик уже взялся пинать лежачего ногами, но тут произошло то, чего никто не ожидал – Вадьке прилетело по морде от невысокого Толика, который из любопытства всё ещё ошивался у Румянцевых. Прилетело сильно и с хрустом – так, что Вадька сел на пол и притих. Тяжёл на руку оказался юнец...

– Ну неужели не понятно, что денег нет у человека? Тут про крыс ещё чего-то! Сами хуже крыс! – Толика трясло от негодования, пока он взывал к справедливости.

Притих почему-то и отчим, сказал сразу:

– Ну если нет денег, то и не надо. Отдыхать надо ложиться всем.

Мамка вдруг решила, что Вадьке необходимо перед Леонидом срочно извиниться, но ничего не добилась – Вадька, пуская носом кровяные пузыри, уже захрапел и смотрел сон про питерский эскалатор. Всех лежачих, как трупы, свезли за ноги в комнату и положили на полу на два матраца.

 

Встал Лёнчик, ходит по кухне туда-сюда, кушать захотел, – да нечего, одни подсохшие куски чёрного хлеба остались. Взял со стола, пожевал немного, а проглотить толком не может – в горло сухой кусок не лезет. Водички зачерпнул из ведра кружкой – громко скрежетнула эмаль об эмаль. Воды-то уж – на самом дне осталось, нагрелась она и тёплой тиной отдаёт.

Попил и забылся сном на корточках у печи, в комнату не пошёл больше. Когда проснулся, в голове било как кувалдой об рельс – отстукивало ритм вчерашней гульбы, трещали дергачи, кукарекал петух. Нет, петух был настоящий – вместе с косым лучом розового солнца его раскатистое «кукругукуу» поднялось над соседским забором, преодолело двор, по брёвнам вспорхнуло на стену Вадькиного дома и, пробившись через оконную грязь, клюнуло Лёнчика в макушку. Ноги затекли, мутило, встать получилось не сразу. Утреннее солнце наполнило светом, как лампу, полупустой пакет с самосадом – он так и лежал на столе в луже огуречного рассола. Лёнчик неумело – только вчера научили – скрутил самокрутку, поджёг, посыпалось всё на пол, брови опалило от цветной горючей газетки. Попить бы! Ведро стояло уже пустое, подхватил его питерец и пошёл на воздух искать колодец. Хоть ещё в себя не пришёл, а понял: красота была в деревне! Накануне в пьяном их хороводе ничего Лёнька вокруг не замечал, а если и видел что, то сегодня не узнавал, смотрел как впервые на сказочные избушки. В два ряда избы эти, вчера ещё серые, а сегодня уже в рассветных розовых да фиолетовых пятнах, тянулись вдоль высушенной солнцем земляной дороги, упирались в синюю полосу леса. В конце улицы над колодезным срубом высился журавль, держал в клюве цепь с ведром.

Туда Лёнчик и побрёл, только перемудрил он с колодцем, не приходилось ещё журавлями воду доставать. Нет чтоб легонько за ведро вниз потянуть – журавлик бы сам опустил плавно свою длинную шею, – начал Лёнька с тыльной стороны короткий конец жердины кверху толкать, вытолкал из пазов, что-то заклинило, и журавля перекосило. Баба какая-то увидала, голосить начала.

Лесник Ершов, злой с похмелья, в форменном кителе да тренировочных штанах – на работу, видно, поднялся рано – подскочил с матюками, начали вправлять жердь вдвоём, как ей должно стоять по конструкции. Вправили. Бросив на прощание: «Выпить не осталось?», лесник досадливо махнул рукой и двинул на делянку.

 

Напился Лёнчик холодной колодезной воды, отлегло, повеселел немного. Потащил, поплёскивая, ведро, вспотел и на кухне уже взялся со всем тщанием за самосад. Полегче стало, но думки тяжёлые о жизни спасу не дают, мучают. Вышел он, сел на лавочку под окном, сидит, водичку из кружки отглатывает, цигарки всё накручивает да цедит.

И услыхал, что в избе встали, что уже разговор пошёл не из приятных о нём, о Лёнчике.

– Это что ж у тебя за друг такой питерский? – Это отчим Вадьке выговаривает. – Денег нету, хлеб весь поел, табак мой курит – не поперхнётся! Где ты такого друга выкопал?

– Да ла-адно, поищем халтуру, поработает, поживёт...

– Халтуру? Самим халтуры нету! А жить он тут собирается, у нас? Вы тут гуртом вьётесь, из дома вас не выпинаешь. А я... А я... У меня в штанах уже колом, а мы с мамкой с твоей никак вдвоём остаться не можем! Жрёте все здесь, пьёте, спите все здесь, да ещё и...

Ленчик звук какой-то услышал – видимо, теперь пострадавший от Толика Вадька отыгрался на отчиме.

Вскоре подошёл и Толик с удочкой – рюкзак на одной лямке на плече:

– Вадька! Лёнчик! Пойдёте на рыбалку?

«Просто как у них! – подумал Лёнчик. – Как будто это не Толя вчера Вадьке по морде съездил. Ночь прошла, и на рыбалку зовёт».

– Не, Толян, тут дома надо вопросы решать, – отозвался Вадька, – Вон, Лёнчика бери, если захочет.

Лёнчик хотел. Не просто хотел, но жаждал – убраться из этого гостеприимного дома, забыть сюда дорогу и не брать в рот больше ни капли спиртного. И с какой лёгкостью он сорвался с незнакомым Вадькой из Питера в не известную ему деревню, с такой же сейчас поспешил за Толиком на реку.

 

Жителю такого большого города, как Петербург, проще найти высокооплачиваемую работу и продвигаться по карьерной лестнице, зная иностранные языки. Начать их изучение никогда не поздно, если есть искреннее желание и профессиональный преподаватель. Тем, кто выбирает английский для начинающих в Питере, с педагогами повезло. Дело только в желании.

Толик Павлов вёл питерского гостя через чащу к речке по знакомой тропе.

Тропа эта никогда не высыхала полностью, ни в какую жару, и по следам на влажной землице хорошо было видно, кто здесь ходил чаще всего – кабан, медведь да лесник Ершов. Широкая и открытая в начале лета, к августу она успевала густо зарасти крапивой, спрятаться под папоротником, большими зелёными оладьями лопухов, и вела к делянке и редкому молодому леску, за которым сейчас ждала хорошая чистая речка с плотвицами.

Устал Лёнчик за Толей в своих кроссовочках городских через траву сырую да папоротник к речке пробираться, взопрел, обессилел, насобирал репьёв и собачек, да в животе ещё урчать начала вода колодезная – похлебать бы ему сейчас чего-нибудь тёпленького! Чем угрюмее становился Лёнчик, тем больше веселился его провожатый.

– Ну ты вчера башкой о блюдце и шарахнул! Блюдце пук только – и пополам! – ржал впереди Толик, а Лёнчик лишь улыбался немощно, как мученик, не нравилось ему вспоминать о себе плохое. И когда смеялись над ним, терпеть не мог.

И вышли на бережок, чистый, утоптанный, Толя костерок быстренько сложил из веток с хворостом, берестой разжёг, воды из речки в котелок зачерпнул и над огнем повесил. Рюкзак развязывает, и оттуда – ух ты! – банку сгущёнки достаёт, макароны и пачку древних, высушенных временем болгарских сигарет с фильтром.

– Для тебя специально раздобыл, – говорит, – сам не курю.

Получилось, что удочка, в общем-то, зазря на берегу пролежала, а наварили рыбаки вместо ушицы сладкого молочного супчика, и вкусноты такой Лёнчик не едал, наверно, с самого детства. А наевшись, задремал у костра, и разбудил его только гром с неба.

Молнии располосовали дальний горизонт, сырой ветер первыми своими порывами погнал на речке рябь, Толик в спешке покидал всё добро в рюкзак и намотал леску на удочку.

– Бежим, – кричит, – пока не намочило!

Подгоняли их всю дорогу первые крупные капли настигающего ливня, и каким-то чудом удавалось от него всё время отрываться. Долго бежали, умаялся Лёнчик, неразвитые, утомлённые пьянкой лёгкие жгло ему от натуги.

– Ну что, Лёнчик, давно, поди, трёшечку не бегал? Нормально, в норматив точно уложились! Жди здесь, я сейчас...

 

Оставив питерца на крыльце дома, Толик скрылся за дверью и долго не выходил. Лёнька слушал, как ливень барабанит-гремит по козырьку. Даже не спросил, куда они прибежали. Может, это Толин дом? Что ж, они уже до Померанцево добрались? Всё-то здесь не так, как казалось ночью, когда они с Вадькой вышли из поезда и проходили по станционной улице. Дверь отворилась:

– Заходи, Лёнчик, разувайся, – Толик тапочки подаёт, а в сенцах уже стоит женщина серьёзная, в косынке – мама Толина. Смотрит на гостя питерского цепко, внимательно. Долго, видать, Толику просить за него, за Лёнчика, пришлось, чтобы разрешила родительница приветить чужака в своём доме!

– В баньку его своди первым делом... И пусть постирается, своё ему что-нибудь дашь, если налезет на такого длиннолытого, – с усмешкой говорит мать – голос грудной, приятный – и, оценив на глаз возраст гостя, представляется: – Татьяной меня зовут.

– Мам, были газовщики? – Толик спрашивает.

– Были, – говорит Татьяна и Лёне поясняет: – На следующий год будут газ нам проводить. Приходил инспектор печь смотреть – забавный мужик! Долго мы тут с ним чаи гоняли – советовал, как кладку переделать, чтобы можно было топить газом. Вот такие у нас заботы!

 

Помылся Лёнчик, отпарился с веником, и овин нестриженный да нечёсанный, петухами торчавший, распушился одуванчиком – чистенький Лёнчик за столом сидит-возвышается, бутерброд с колбаской варёной благодарно уплетает. Выслушала его Толина мамка, сделала выводы:

– Значит, Леонид, у тебя две основные печали – с жильём да с работой?

И хоть не хочет пока об этом Лёнчик ни говорить, ни думать – слаб ещё, да и думки эти уже измучили, – а говорить приходится.

– Тётя Таня, я вам вот по гроб жизни буду благодарен, что приняли, что накормили. И банька у вас – чудо!

– Какая я тебе тётя Таня? Ты же мне не племяш. Сказала ведь – просто Татьяна. А благодари Толика – он за тебя головой поручился, и за баню тоже его – он истопил, он же и строил. Ну, жильё, работа – ясно. А вообще, потом что? Учиться не пытался?

«Ну, строга, ну серьёзна женщина! – оценил Лёня. – И молодая ещё, симпатичная».

– Учился я, бросил только. И восстановлюсь на вечерний, как уладится всё.

– Ты, главное, не пей больше, – завершила этот разговор Татьяна.

Постелили ему около печи – на Толиковой койке, а Толик на печь полез. Стеснил Лёнька хозяев, чувствует – ненадолго его приветили.

 

Утром Татьяна вдруг и говорит:

– Обкосить бы надо вокруг дома и по дороге к огородам. Кто пойдёт?

– Я. – Лёнчик сразу вызвался, лишь бы угодить, лишь бы не гнали отсюда до поры.

Выдали ему инвентарь, схватился за косовище, да не так как-то: машет, машет, смотрит только, чтобы косу в землю не загнать да ноги себе не укоротить ненароком, травку подсекает, валит, но не скашивает.

– Стоп! – Татьяна командует. – А теперь ты, Толька, крестьянский сын, покажи, на что горазд.

Подхватывает Толик косу, будто с ней родился, плавно идёт, траву в ровный рядок укладывает. Лёнчик завидует, даже злобно как-то на Толика глядит.

– Ладно, – мать говорит хитро, – из вас из обоих косцы никудышние. Сходите прогуляйтесь до Бородовых дочек, мешки не забудьте взять с лопатами. И сыну подмигивает.

– Тут недалеко, – Толик протягивает Ленчику дерюжный мешок.

– А что за Бородовы дочки? Красивые?

– Как Барби! – присвыстывает Толик. – Там этот, Борода, фермер он, только бедный, и у него пять дочек. Две мелкие, а три – самое то!

Смотрит Толик, а Лёнчик-то оживился, повеселел, улыбочка появилась, расчёску откуда-то выудил, приглаживает свой одуван, прихорашивается. Потом насторожился:

– А лопаты зачем, мешки?

– Так девки ж одни, мужиков-то нет копать картошку-то. Мы им поможем, а они нас, может, поцелуют или в баньку с собой возьмут попариться... Во, вот здесь их участок.

И Лёнька опять что-то своё вообразил, похабное, заулыбался, даже пару раз как-то неприятно, по-козлиному, хохотнул. Выкопали пару грядок, по полмешка набрали.

– Хорош, – Толик говорит, – а то не дотащим.

– А далеко тащить? Дом их где?

– Да здесь, – и вниз, в землю показывает и ржёт. – Не докопали до их дома. Глубже надо!

И заливается:

– Да наш это участок под картошку. Ну, не обижайся, Лёнчик... Ой, не могу! Поверил, да? И расчёсочку достал, умора!

 

Татьяна к питерцу стала привыкать, интересно он рассказывал о городе и обходительный был, комплименты у него гладко получалось говорить, таких приятностей она и не слышала никогда. И отвечала ему тоже комплиментами, как могла: то скажет, имя у него красивое – Леонид, то нос его, сливкой, похвалит – орлиным назовёт.

И, даже когда Толик звал новоявленного друга на рыбалку или прогуляться по лесу, мамка уже не отпускала гостя, говорила, что ещё хочет что-нибудь интересное послушать.

Через неделю, когда Лёнька уже настолько окреп, что даже стал потихоньку наглеть – выуживать себе лучший кусок курятины из супа, покрикивать на Толика и, нет-нет, да называть Татьяну просто Таней, – Толик тогда, частично подкалымив и остальное заняв, отложил гостю денег на билеты и чаёк в поездах, купил ему в магазине пачку курева и сказал деликатно:

– Тебе, Лёнчик, наверно, уже ехать надо...

Провожали его и сажали в вагон вместе.

– Деньги обязательно вышлю, Толик! – обещал на прощание питерец.

– Ладно тебе… – Толик отмахнулся.

– Приезжай ещё, как устроишься! – звала мамка.

– Хорошо, Таня! Спасибо за всё!

– Ладно-ладно, счастливого пути! – уже вслед вагону крикнула Татьяна. – Не пей больше!

Толик задумчиво провожал взглядом уходящий состав.

Лёнчик, пересев в Твери с московского поезда на питерский, и правда, счастливо добрался до своей северной столицы, где, как оказалось, очень переживали за него – искали уже по моргам и больницам, и даже поседели и расхворались за это время родители. Сын, которого, как в евангельской притче, приняли, обняли и простили за всё, поклялся никогда не прикасаться к спиртному и вскоре даже восстановился в институте. О деньгах, которые для него искал и зарабатывал Толик, о гибельной запойной Артемьевке, о спасительном станционном посёлке и его жителях Лёнчик быстро забыл.

 

Месяца через три Толик заметил, что мать пополнела, а ещё через месяц уже весь посёлок дразнил парня, что он сын гулёны, которая беременна невесть от кого. И он, один в Померанцево точно знавший, кого благодарить за позор, согласился с мнением большинства и ушёл жить к бабушке на плант. Когда Толик узнал, что у него родился братик, которого мать ещё в роддоме сразу назвала Леонидом, идти вместе с бабкой смотреть на новорождённого отказался – ушёл вместо этого в Артемьевку и впервые в жизни до беспамятства напился.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за октябрь 2016 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению октября 2016 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.