Скульд

 

 

 

Тропинка вьется по камням, туда, на самый верх.

Оттуда доносятся бряцанье оружия, смех и голоса. Я бегу со всех ног, спотыкаюсь и падаю временами; подскакиваю, наступая на мелкие острые камешки.

Викинги, приплыли викинги! Я видел с холма их корабли во фьорде.

А с ними вернулся отец и старший брат.

Сейчас уже, наверное, режут коз и варят пиво; выкатывают из погреба бочки с вином. Мать и сестры достанут сегодня свои лучшие одежды, распустят волосы, а мне дадут куртку из крашеной кожи и – возможно – настоящий отцовский кинжал! Ведь мужчина не может быть без оружия на пиру.

Надо быстрее, быстрее бежать наверх!..

Я уже явственно слышу голос брата: он что-то говорит матери, а та смеется в ответ.

Уже показались острия копий над частоколом, воротные столбы, увитые резьбой… вбегаю во двор и вижу – Хельги. Вот он – опирается на меч, и как раз повернулся в мою сторону.

Как он переменился!

Он был – мальчишка, когда всходил на борт драккара. Он уплывал старшим братом, к которому можно подбежать сзади и плеснуть за шиворот ледяной воды из ковша, можно крикнуть: «Эй, Хельги Деревянный Меч! Выходи биться!»

А сейчас он – воин.

Диковинная черная кольчуга… шлем, по краю которого скачут кони, переплетаясь гривами. Не нашим кузнецом он ковался! Красный плащ, расшитый золотом. Все это, верно, снято с убитого врага.

И шрам. У него на лице – самый настоящий боевой шрам.

Да…

– Эй, Лейф, дубина, закрой рот. Не ровен час, злой дух залетит, – ухмыльнулся он.

– Хельги… А ты сколько воинов зарубил?

– Кто ж знает, братец. Как будто их считает кто, когда рубит.

– О, брат, я в этот раз с тобой пойду. Я так метко кидаю камни, что убиваю лис на бегу, и уже резал коз этой осенью.

– Резать коз – это тебе не с бриттами биться. Сначала научись отбивать удар, а потом уж хвались, что кого-то зарезал. Враг тебе шею не подставит.

И Хельги, сняв шлем, зашел за матерью в дом.

Там уже посреди комнаты в очаге разгорелся огромный костер – на таком можно изжарить быка. Гудрун, высокая и статная, беседовала в углу с незнакомцем в богатых одеждах; младшая, Торгерд, ставила на длинный стол сыр и масло из кладовой.

На высоком деревянном стуле, обращенном к полдню, уже сидел отец. Новый раб подавал ему эль, с ненавистью косясь на резные навершия кресла, изображавшие Одина и Тора.

Отец стал еще суровей… еще больше седины в волосах. Он невидящим взглядом смотрит в огонь, слушает, что говорит ему собеседник – рослый рыжебородый викинг с секирой за поясом.

После светлого двора в доме сумрачно, как в пещере. Отблески огня пляшут по стенам; выхватывают то насечку на щите, то украшенные золотом длинные ножны. Хмурятся лица богов и героев. Этими красивыми полотнищами мать и сестры завешивают стены только в особенных случаях. Ветер пробрался под картины, заставляя восьминогого коня Слейпнира в самом деле перебирать копытами.

Вот отец замечает меня и манит к себе рукой. На его пальце неярко блеснул перстень – боевой трофей, а, может, памятный знак дружбы?

– Подойди ко мне, Лейф.

Я подхожу, с замиранием сердца. Хотя знаю – не следует мне бояться никого, тем более родного отца. Но он всегда пробуждал во мне большое почтение… Почти как Слепой со своими воронами.

– Смотри, Сигурд. Вот еще один подрастает в нашу дружину. Клянусь молотом Тора, он не посрамит мое имя.

– Сколько зим твоему сыну, Хродмар?

– Десять уж будет, коль жена не врет.

– Десять… А на вид все тринадцать можно дать. Хороший у тебя сын, большой, здоровый. И волосы у него густые, как у твоей Бергторы… Он будет славным воином. Скажи, Лейф, ты умеешь биться?

– Да, господин. Но мать не дает мне меч.

Отец и рыжебородый Сигурд хохочут так, что сажа сыплется с потолка.

– Ну, воин не спрашивает матери, когда хочет взять свое оружие, – сказал Сигурд, отсмеявшись. Посмотри – нравится тебе?

И он отстегнул от пояса длинный кинжал с рукояткой в виде головы волка.

Я взял его в руки; кажется, даже на вершок вырос. Ножны были из красной кожи, а заклепки – золотые. Кинжал скользнул из них легко, словно сам собою. В тусклом полированном железе отразился мой левый глаз – круглый, как у филина.

– Его зовут Красный Волк, как и меня. Он твой.

– Благодарю, господин. Буду рад обнажить его за тебя и против твоих врагов.

– О, благородные речи слышу. Что ж, врагов у меня немного; но если случится с ними биться, я вспомню о тебе, Лейф, сын Хродмара. А теперь ступай.

И я ушел в тень отцовского кресла, крепко сжимая свое первое настоящее оружие. О, пусть теперь только скажет Инги, что я молокосос…

 

А потом отец, Хельги и другие люди из дружины говорили о далеких землях. Они говорили о теплой стране Миклагард, где живут черноволосые ведьмы с такими сладкими голосами, что, слушая их песни, теряешь разум. Там нет зимы; люди не почитают Одина и Фрею, жертвуют Белому богу. Главный город Миглагарда строили ётуны, не иначе. Еще в незапамятные времена. Город подобен крепости богов, великому Асгарду. В пышных садах стоят изваяния асов. Они оживают иногда, участвуют в состязаниях и пиршествах… Король той страны сидит на золотом троне, а трон стоит на спинах четырех львов, а львы лежат на спинах сорока рабов.

Короля охраняет отборная дружина; в ней немало северных людей. Никогда еще ни один северянин не нарушил клятву верности, никто не прельстился подкупом. Потому король ценит наших вайрингов больше франков, готов, германцев и вендов. Золота, и мехов, и драгоценных камней на тех людях больше, чем собирает дружина отца за один поход. Рубятся они тоже славно своими секирами! Служить конунгу Миклагарда почетно и прибыльно; многие великие люди из северных земель в его дружине.

Потом встал скальд Браги Смелый. Он говорил висы, воспевая ратные подвиги Сигурда, моего отца, и других воинов, и доблесть павших. Я немало слышал уже преданий и песен; был достаточно умен, чтоб понимать язык скальда. Он говорил так хорошо, что я видел все, словно собственными глазами.

Я слышал звон мечей, хруст ломаемой кости и ржание коней, взбесившихся от запаха крови. Видел сокровища, видел красивые одежды, видел лица свободных людей, ставших рабами, и дым пожарищ…

Громовые голоса заканчивали висы вместе с Браги: «Тебя переживет твое славное имя. Твоих детей переживет твое славное имя!»

 

Потом я уснул прямо на полу, обняв отцовского черного пса. Свежая солома пахла лугом и пылью. Во сне мне снился чужеземный король с лицом Сигурда, и золотой трон, и живые статуи, и брат Хельги, рубящий бритта деревянным мечом...

Я плакал во сне, просил Всеобщего Отца: «Сделай меня викингом, Один, сделай меня великим викингом!»

 

А на следующую зиму отец и Хельги не вернулись из похода.

 

…

 

Странно. Я могу снова повторить со всей ясностью последнюю фразу.

«А на следующую зиму отец и Хельги не вернулись из похода»

И эта фраза не рождает у меня ощущения бреда.

Не вернулись. Они… действительно не вернулись.

 

Болезнь переходит в новую фазу. Я начинаю верить: он, тот, который говорит в голове, это…

Это было со мной.

Только какой-то далекий, забытый я.

Да. Похоже, начинаю входить во вкус. Как там? Раздвоение личности, вытеснение проблемы?

Та жизнь... такая яркая, острая. Никогда не чувствовал столь глубокой радости – ни в детстве, ни тем более сейчас – чем в тот миг, когда видел игру огня на лезвии кинжала!

Это надо прекратить как можно скорее.

 

Многие люди разочаровались в возможностях жизни. Многие люди устали от жизни. Некоторые в припадке депрессии убили себя. Некоторые сошли с ума. Очень многие спились.

И только единицы вновь обрели Смысл.

Но это совсем не значит, что сие невозможно.

Так, что там у меня осталось? Головокружительная любовь? Суперкарьера? Суперрелигия?..

 

А почему, собственно, я так противлюсь своему сумасшествию? Оно приятно, не обещает навязчивых идей и общения с тараканами, не намекает на то, что я – трижды герой мира, с правом ношения на груди всех блестящих металлических предметов…

Что там! Сколько людей погружено в свою собственную иллюзию нужности, полезности, смысла. Чем не сумасшествие? Одна студентка сказала мне: «Владимир Анатольевич! Вы слишком реалистично смотрите на вещи. Вам надо хоть иногда надевать розовые очки, а то мы зарастем двойками!»

«А вы часто носите их, Маша?» – спросил я. «А как же! Иначе свихнуться можно от несовершенства мироздания».

Но что поделать, Маша, когда не хочется жить во лжи? Когда нет никаких сил надеть на глаза повязку, когда, проклиная себя и свое идиотское устройство, стоишь и смотришь на то, на что тебе совсем не хочется смотреть?

И против чего ты осознаешь свое полное бессилие.

 

…

 

Философия – предмет, который очень часто не имеет своей кафедры. Действительно: кафедра философии… Абсурд. Что там изучают? Каковы предмет и объект у этой науки? Каковы основные положения, методы? И, наконец, что за специалистов может подготовить такая кафедра?

«Какую специальность вы получили в ВУЗе, молодой человек? Какую-какую? Философ?!»

Архаичная наука, от которой веет средневековой схоластикой; чьи адепты неуместны в современном практичном мире, облачены в черную скуфью. Мрачны, как Данте, и изрекают невразумительные силлогизмы, как Фома Аквинский. Делать же путного ни черта не умеют.

Философы – странные люди, квинтэссенция безумных ученых, выходящих в мокрую погоду с закрытым зонтиком под мышкой и готовящих обед в соответствии с тремя законами диалектики.

Да, все это я понимал, понимаю, и буду продолжать понимать, но… но вот уже шестой год читаю философию студентам первого и второго курсов. А предварительно любовь к мудрости в виде желтой жидкости ударила мне в голову, и я сам поступил на этот трижды проклятый факультет.

Фило – софия… это не просто любовь.

Это страсть. Это мания.

Мания, которая пробуждает среди ночи и наполняет голову Кантом, Ницше и Шопенгауэром; которая заставляет плутать в абстрактных и сложнейших архитектурных умозаключениях, как в знаменитом лабиринте Минотавра. Раскидывает по квартире пухлые тома, от которых трещит и ломается столешница.

Она заставляет забыть о том, что у тебя рваные носки и поднимает к вершинам бытия; она наделяет космической властью, полномочиями рассуждать о существовании Бога и Дьявола, устройстве Вселенной и смысле жизни.

Ты делаешься современником Платона, ведешь с ним его «Диалоги»; ты любуешься хрустальными сферами Аристотеля и с уважением читаешь учение об атомах в трактате малоизвестного древнегреческого мудреца Демокрита.

Возможно и даже очень правдоподобно, что математика царица всех наук. Но философия их родная мать. И неизвестно, какая должность почетнее.

Несмотря на все это, свое знакомство с очередной группой студентов я начинаю одинаковой фразой:

« – Господа, вам предстоит прослушать курс, который никогда и не при каких обстоятельствах не пригодится впоследствии».

 

Да, мало кто осознает или способен осознать – философия держит в своих руках Ключ От Всех Дверей.

Ключ, который потерян миром.

И который потеряли многие, многие из нас… в том числе и я.

 

– Итак, план лекции. Тема: «Смысл и назначение человеческого бытия». Вопросы, которые будут рассмотрены в данном контексте. Первое: понятия «индивид, индивидуальность, личность»; второе: проблема смерти и бессмертия; третье: проблема смысла и цели жизни.

Я говорил и обводил взглядом аудиторию. Юноши и девушки шестнадцати-восемнадцати лет, яркие, жизнерадостные, легкомысленные и пустоголовые. На первом ряду записывают то, что я говорю. На втором – обмениваются SMS-сообщениями. Задние ряды шушукаются и сдавленно хихикают.

О, их жизнь доверху полна смысла! Ведь вышла новая потрясная игрушка, назавтра наконец будут выклянчены деньги на крутой сотовый телефон, дискотека в новом клубе – отпад, и там бесплатно раздают такие ништяковские таблеточки, от которых жизнь торчит из штанов, как факел статуи Свободы. А новые джинсы такие стильные, что, возможно, его все-таки очарует ее слишком большая задница…

Я кашлянул; продолжил говорить несколько неуверенно:

– Проблема смысла жизни волнует человечество с древнейших времен, и остается актуальной по сей день. Но, чтоб обратиться к истокам этой проблемы, нам необходимо обозначить ряд понятий, которые являются здесь ключевыми. Начнем с того, что в представлении господина Маркса человечества как такового не существует. Человек – уникальная материальная реальность, человечество – абстрактное понятие, обозначающее некоторое количество конкретных людей. Существование отдельного представителя человеческого рода было зафиксировано понятием «индивид». Индивид – единица социума, бесполый термин, без возраста и психических особенностей; некий носитель всех психофизиологических и социальных черт челове… чества.

Произнеся эту фразу, я осекся. Из угла аудитории на меня таращились огромные очки в роговой оправе, криво сидящие на носу. Я узнал и брюки без пуговицы, и черную шапку… И свое пальто.

– …Индивид, – надтреснуто проговорил я, не сводя глаз с типа, – отправной момент для формирования личности. Низшая ступень человеческого бытия, на которой еще не приобретены или безвозвратно утрачены индивидуальные черты. Предположим, его зовут Иван, и он подсел к вам на лавочку в сквере, чтоб предложить выпить с ним и забыть всю ту чушь, которую называют культурой и социальным опытом.

По аудитории прокатился смех; студенты одобряюще подняли головы от своих конспектов, чтоб взглянуть на меня.

– Как вы считаете, что привело данного индивида к такому плачевному состоянию, господа?

– Баба! – крикнул кто-то из-за последнего стола. Новая волна. Некоторые обернулись на говорившего; потом глянули на меня. Полагали, что рассержусь.

– А каким образом, потрудитесь объяснить?

– Ну, каким – обычным. Втюрился, ошибка молодости, а она стервой оказалась, и Иван в пролете.

– Весьма вероятно. Но это еще не превращает Ивана из личности в индивида. Можно найти новую… хм, бабу, как вы выразились. А он идет пить водку с незнакомцем. Почему?

– Да «почему-почему», втрескался потому что. Не надо ему другой бабы.

– «Не надо»… Интересно. Вот подумайте сами – вокруг столько женщин, а ему надо не какую-нибудь Нюру или Шуру, а совершенно определенную Маню, и ежели не найдет он ее, так и не станет личностью, а тихо скатится по наклонной плоскости, и… под забор. Так что же он утратил, господа?

– Смысл жизни, – тихо сказала черноглазая студентка, сидящая на первом ряду.

– Совершенно верно. Именно так. Он утратил смысл жизни, – отрывисто и жестко проговорил я, глядя прямо в ненавистные очки. На лбу выступила испарина.

Интересно, заметил ли кто-нибудь?..

– Понятие «смысл жизни» появляется тогда, когда мы говорим не об объекте, а о субъекте предметно-преобразовательной деятельности. Такого субъекта принято называть «личностью». Личность автономна, личность уникальна; личностная независимость сопряжена с умением властвовать над собой, а это, в свою очередь, предполагает наличие не просто сознания, но самосознания. Самосознание постепенно трансформируется в некую жизненную позицию, которая выступает, прежде всего, как готовность к пониманию целей и смысла жизни. А зачастую имеет место не просто понимание, а постановка цели и смысла. Так называемое целеполагание.

И если бы Иван, вместо того, чтоб спаивать вас, взял бы себя за шиворот и понял, что жизнь без Мани, в сущности, гораздо прекраснее, он бы перестал быть индивидом, а сделался б личностью, и не создавал бы обществу проблем своим антисоциальным поведением.

Это звучало как прямой вызов. Тип шмыгнул носом, отчего очки на хилых дужках перекосились, тихо вышел из угла и пропал на полпути к открытой двери.

Я проводил его быстрым взглядом и перевел дух. Теперь можно было продолжать свободно.

– Итак, вот два полюса существования человека, «индивид» – «личность», путь между которыми проделывает каждый из нас в процессе своего развития. Впрочем, до конца пути все же доходит не каждый, м-да… Но все мы на определенном этапе встаем перед пониманием одной удивительной и страшной вещи.

Происходит это примерно так: подойдя утром к окну, ты смотришь на людей, снующих по улице, спешащих на работу или куда-то там еще. Вдруг – остро, болезненно ощущаешь приступ тоски. Одиночество и обреченность. Видишь свою руку на оконном стекле; осознаешь: рука не будет принадлежать тебе вечно. Рано или поздно силы покинут ее, кожа сморщится, вены вздуются и вылезут на поверхность. Суставы пальцев начнут гнуться неохотно, с трудом; а потом сами пальцы застынут на твоей груди, судорожно дернувшись в последний раз.

То есть, однажды человек всей своей сущностью вынужден ощутить, что он смертен.

На меня вовсю смотрели распахнутые глаза. Двадцать пар широко открытых глаз. Я никогда еще ничего подобного на лекциях не говорил. Возможно, все эти глаза решили, что у «странного мэна» Анатольича таки съехала крыша.

Но в глазах было не только удивление… И я продолжал.

– Надо сказать, господа студенты, философам прошлого и настоящего частенько приходилось переживать подобное состояние. Поскольку философы – такой народец, которым до всего есть дело. Другие на их месте спокойно пожали бы плечами, решив: это будет не скоро, вся жизнь впереди, чем она закончится – бог его знает, так стоит ли портить мыслями о смерти и без того паршивую жизнь? Но философы начали тревожно оглядываться кругом в поисках опровержения страшной мысли. И не увидели ничего утешительного.

На ум каждому из них пришла тысяча подтверждений того, что любая материя смертна. Взрываются звезды, пересыхают реки, континенты уходят на дно океанов, горы становятся равнинами, умирают города, империи и цивилизации; рушатся и предаются забвению произведения искусства, а сосед намедни выпил чего-то не то, и теперь лежит на столе патологоанатома, являя взору эскулапа печень, изувеченную циррозом.

И, вообразите себе, господа, ужас философа, который представил, как завтра пойдет в полюбившийся ему кабачок, куда захаживает вот уже пять с лишним лет. А там по странному стечению обстоятельств одна потолочная балка не выдержит бремени лет – и рухнет ему на лысину… – я вдохновенно постучал себя по макушке. – Как раз тогда, когда он с наслаждением вытянет ноги к камину и сделает первый глоток бургундского!

Конечно, он может прямо сейчас побежать в кабак и ощупать там потолок со всей тщательностью. Но где гарантия, что, выходя из своего дома, он не попадет под копыта лошади? Или не станет жертвой грабителей? Или…

Этих «или» бесконечное множество. Самое главное здесь – все они совершенно непредсказуемы. Сколько примеров из истории, когда королям, спавшим в кольчуге от страха быть заколотыми, отрубали головы.

Из всех этих ужасов для философов вытекал один совершенно ясный вывод: в этой жизни ты можешь быть твердо уверен только в одном – однажды родившись, когда-нибудь умрешь. Причем никто не знает, сколько ему отпущено судьбой; конец твой может наступить завтра, может через много-много лет, а может прямо сейчас.

Значит, нужно хорошенько задуматься, как и на что потратить отпущенное время, чтоб провести его по возможности приятно и с пользой.

Так в философской антропологии появился фундаментальный вопрос – вопрос о смысле человеческого существования.

Человек – единственное существо, которое осознает свою смертность. Поэтому только человек мучается вопросом смысла жизни. Любой представитель фауны и флоры, умей он говорить, отлично ответил бы на эту глупость. Смысл жизни – в воспроизводстве себе подобных. Коль скоро ты уже открыл глаза, надо бороться за более вкусную пищу, за более выгодное место под солнцем, за самую прекрасную самку, за самую большую территорию, и так далее, чтоб, в конечном итоге, родить побольше таких же везунчиков и обеспечить процветание вида. А если за шею схватит ястреб, надо вытянуть лапки и не мешать пожирать себя, ведь этим обеспечивается выживание другого, более удачливого существа. Все просто, ясно, нет никаких философских томлений.

Перед человеком же, как всегда, встает проклятый вопрос: «Зачем?».

Зачем рождаться, бороться и производить себе подобных, если все они, друг за другом, будут проглочены Небытием?!

– Но есть же еще и душа, – робко сказала девушка напротив.

– Есть? А вы уверены в этом?

– Ну… хотелось бы в это верить.

– Вот! Вот замечательные слова. «Хотелось бы в это верить». Как вас зовут?

– Аня.

– Отлично, Аня. А почему вам хотелось бы в это верить?

– Ну как… Ведь это означает, я никогда не умру насовсем.

– Именно так. Но что заставляет вас верить в это? Объективная реальность или ваш страх перед смертью?

– Наверное, страх. Но ведь сейчас появилось много доказательств…

– А почему они появились? Ввиду объективного существования души или ввиду горячего желания людей убедить себя в этом? Если я вам захочу доказать сейчас, что дважды два равно пяти, я это сделаю. И на бумаге все будет выглядеть очень красиво и убедительно. Но если вы, используя мою математику, попробуете из дважды двух яблок сделать пять, у вас ничего не выйдет, поверьте на слово.

– То, о чем вы говорите, давно устарело, – подал голос юноша со среднего ряда, с трудом скрывая раздражение. У него было надменное лицо господина своей жизни. Такое бывает у сыновей состоятельных родителей, еще ни разу не столкнувшихся с финансовыми проблемами. – Эта марксистская философия уже протухла вместе с совковым режимом.

– Виноват: вы, возможно, хотите предложить альтернативу?

– Господи, да сейчас целое море альтернатив! Столько книжек, в которых пишется, что материализм – туфта, вместе с теорией Дарвина и всей этой советской бурдой.

– Замечательно. Я всегда с удовольствием слежу за развитием философской мысли. Ну-ка, познакомьте!

– Ну, как… ну, мы все произошли от бога…

– Доказательства?

– Ну…

Я насладился томительной паузой и продолжил.

– Господа студенты. Напомню: два типа мировоззрения – материалистическое и идеалистическое – были заложены еще спором Платона и Аристотеля. Две крайние непримиримые позиции, одна из которых утверждает господство материи, другая – господство духа. Так что философия Маркса имеет не менее древние корни, чем теория божественной детерминации бытия… Оба мировоззрения до сих пор сосуществуют, поскольку ни одно из них не может окончательно затоптать другое.

На стороне материализма бесспорные веские доказательства. Но он неприятен. Идеализм не может оперировать эмпирическими доказательствами, зато воодушевляет. Так в пользу чего должен склониться здравомыслящий человек, которому дорога истина?

– По-вашему выходит, надо всегда выбирать неприятное, чтоб избежать самообмана, – вяло заметил оппонент.

– Нет, по-моему выходит – выбирать надо то, в пользу чего приводятся весомые, реальные доказательства. Если господа идеалисты смогут подтвердить хоть что-то из своих теорий – эмпирически подтвердить! – то я задумаюсь.

– А как быть с тем случаем в Индии, когда девочка вспомнила свою прошлую жизнь и детально описала ее бывшим родственникам? Такие случаи не единичны.

– Вы сами, Анечка, встречались с ней?

– А вы, что, производили сами какой-нибудь опыт, подтверждающий правоту материализма?

– Хорошо, вопрос снят. Но тогда спрошу по-другому: вы сами помните свою прошлую жизнь?

– Я – нет, но…

– Вот и я не помню. И, осмелюсь предположить, не помнит никто из вас.

– Но это ведь исключение, необычно. Иначе бы вообще не стояло вопроса о существовании души и реинкарнации. Некоторые физические явления тоже были открыты благодаря разным странностям и отклонениям.

– Согласен. Но тогда можно вопрос? Только мне хотелось бы услышать честный ответ.

– Хорошо.

– Вы верите в бога?

– Да.

– В Бога-Творца, который наделил вас бессмертной душой?

Девушка утвердительно кивнула, глядя на меня с иронией. Некоторые молодые люди фыркнули, но ничего не сказали.

– А вы боитесь смерти, Аня?

На секунду в голубых глазах промелькнуло смятение. Она не ожидала этого вопроса и тут же поняла подвох. Студентка потупилась в свою тетрадь, потом вскинула глаза и громко, с вызовом, сказала:

– Нет.

– Тогда бросьтесь сейчас из окна, – сказал я зло и резко.

– Владимир Анатольевич, вы рехнулись? – спросил надменный юнец. Я не обратил на него внимания.

Спорил сейчас не с ними, а с самим собой.

Аня криво ухмыльнулась и глянула в сторону.

– Но вы же верите, что бессмертны! – напомнил я.

– У меня нет никаких причин это делать.

– Конечно, нет. Но если были бы? Неужели б вы, не задумываясь, отдали свою жизнь? Только честно, Аня! Смогли бы? Не задумываясь!

Я видел, как происходила борьба между желанием меня уесть и желанием ответить правду. Наконец она еле слышно ответила:

– Нет.

– И я бы не смог. Потому что, как бы сильно мне не хотелось верить в бессмертную душу, реальных доказательств тому нет, и у меня всегда будут сомнения. Вера – это всего лишь вера. Когда дело доходит до поступков, она куда-то улетучивается, оставляя тебя с твоим голым, несовременным, протухшим материализмом.

Аудитория молчала. Я чувствовал: ее большей части не очень нравятся мои слова. Но разумных возражений так никто и не выдвинул.

Странно… во мне шевельнулось что-то, похожее на разочарование. Словно мне хотелось, чтоб они сумели переубедить меня.

Горечь подкатила к горлу.

Сумасшествие. Сумасшествие неотвратимо.

Я вновь кашлянул и продолжил:

– Таким образом, марксистская философия, последовательно проводя установки материализма, отрицает какую бы то ни было возможность личного бессмертия и не оставляет никаких надежд на «загробную жизнь».

– А как атеистическая философия отвечает на вопрос «Зачем?» – спросила кареглазая слушательница.

– Как отвечает? Ответ вытекает из всего вышесказанного. Смысл человеческой жизни – в самой жизни. Ты можешь последовать за эпикурейцами, которые учили: удовлетворяй свои потребности, обеспечивай комфортное биологическое существование и радуйся. Не будешь этого делать – значит, тебя не будет. Нет страстей и желаний – значит, нет и тебя. Это самый приятный путь, но зато бессодержательный. Путь животного. Если же ты хочешь жить для кого-то и во имя чего-то, можно выбрать несовременный марксистский подход и жить во имя общества. По Марксу, бытие личности общественно значимо. Самореализуйся среди себе подобных, обрети признание, благодарность и память. Дети, внуки – живи для них и в них. Путь тяжелый, неблагодарный, предполагающий некоторую жертвенность, но пока ничего более продвинутого материалистами не было предложено.

 

...«Тебя переживет твое славное имя. Твоих детей переживет твое славное имя!» Сделай меня викингом, Один, сделай меня великим викингом!..

 

– И вас устраивает это предложение? – вновь задала вопрос она.

Я ответил не сразу.

– Ответить честно?.. Нет. Не устраивает. Нигде нет объяснения, зачем жить ради общества. Зачем жить ради себя – понятно. Но я так жить никогда не буду, потому что уже не животное. А жить ради общества… Это непонятно. И непонятно многим, очень многим людям. Совсем не потому, что они все эгоисты. Мне не нравится жить ради общества. И само современное общество тоже не нравится; не нравятся его цели и направленность. Исправить его я не смогу. Принимать не хочу. И, кроме того… Я понял недавно некоторую вещь. Если вам интересно, могу поделиться.

Студенты молчали. Тогда сказал то, что давно уже меня мучило:

– Все законы материального мира суть законы Пустоты.

Тут прозвенел звонок.

Студенты зашевелились, словно отходя от долгого сна.

Собрав всю свою волю в кулак, я стряхнул безысходность и бодро проговорил:

– Итак, лекция о смысле жизни на этом закончена. Тех, кто не успел законспектировать, отсылаю к двенадцатой главе своего учебника. Остальную литературу смотрите в методичках. Спасибо за внимание. Зачет по этой теме буду принимать на следующей неделе.

Взяв со стола записки, в которые так ни разу и не заглянул, я дождался, пока все выйдут из аудитории. Нащупывая в кармане ключ, быстрым шагом догнал последнего из выходящих и перешагнул порог кабинета.

 

…