Скульд

 

 

 

Оказалось, слово сдержать было непросто. Идя сквозь город, мы забыли про жару, голод и жажду.

Со стороны материка перед стеной был выкопан широкий ров. В этой стене, как сказал Всеслав, было тринадцать ворот; южнее втекала небольшая речка, названная именем какого-то Лукса.

Ворота Полиандрия, через которые мы вошли, были пятыми.

Тому, кто не видел Миклагарда своими глазами, трудно понять, что ожидало нас за городскими стенами…

 

Что за каменные боги гордо смотрели на нас из зеленой листвы? Кому посвящены роскошные белые святилища? Когда и в какие времена проложена улица, по которой могут скакать пять лошадей вряд?..

Я задавал себе вопросы, но ответа на них не знал.

Передо мной вживую вставали наши северные саги, описывающие чудеса Золотого города. И то, что я доселе считал вымыслом, не было в половину так чудесно.

Но лица наши остались непроницаемыми. По сторонам мы смотрели не более, чем того требует достоинство.

Слова Всеслава глухо долетали до меня сквозь уличный шум:

– Церковь Святого Георгия… Стена Константина… Церковь святых апостолов… Малая площадь… Большая площадь Феодосия… Площадь Константина… Старая стена…

И вот мы остановились на открытом месте, по левую и правую сторону которого возвышались страшные по величине сооружения.

– Ну вот. Сердце Царьграда, – сказал русин, вытирая рукавом потное лицо. – Здесь стоит наиглавнейший собор. Насупротив ристалища конного. А вон там – царские палаты.

Я огляделся кругом. К скопищу людей как-то уже успел привыкнуть. Но не к величию здешних построек.

Конное ристалище узнал сразу. Северяне, вернувшиеся из Миклагарда, называли его Падреймом… Чудные статуи, украшающие его, весьма искусно выполнены. И раскрашены мастерски. Впрямь живыми кажутся!..

Гордое же здание с высоким куполом именуется Айгисиф.

Хотел взглянуть на его верхушку, заслонил глаза от солнца – оно уже прилично склонилось! – но ничего не разобрал. Сияло что-то, а вот что?

– Знак Белого бога, – Всеслав перекрестил пальцы. – Такой все греки носят, а также те, кто его почитает. И русы иные, и варяги…

Ингольф фыркнул, но промолчал.

– Ну, вам туда! – махнул рукою наш проводник. – А мне к царю незачем идти. Я к торговым лавкам схожу, приценюсь.

– Возвращайся после на корабли! – крикнул ему вдогонку Хольмстейн. – Мы ведь еще не разочлись с тобой.

– Успеется! – махнул рукою русин и исчез в толпе.

С ним как будто ушло от нас то последнее, что напоминало о северных землях. Теперь мы были одни посреди огромного чужого города.

– Пойдемте, други, за мной, – бодро сказал я. – Нас ожидает почет и золото – ни что иное.

Шестьдесят людей из сотни воинов, приплывших с нами, были мои с Инги дружинники. Само собою вышло, что когда все ступили с драккаров Атли на землю, люди стали держаться больше меня и брата. Хольму то, конечно, показалось не по нутру.

– Почему мы должны делать то, что ты велишь, Лейф Хродмарсон? – сказал он угрюмо.

– А что сейчас сделаешь иначе? – вмешался мой брат. – Можем и за тобой пойти, но в ту же сторону выйдет.

Воины стали смеяться. Хольм бороду почесал, но не нашел разумного ответа.

– Хорош ржать, как сытые кони. Идем! – бросил он, направившись к дому конунга.

 

Поместье короля было таким, что даже если поставить друг на друга три большие богатые усадьбы, и то не сравняться.

Перед дверями высотой в два копья стоял дозор. Сразу увидели знакомые лица; северян в этих местах издалека заметно – по соломенным бородам и светлым глазам. Да, к тому же, ростом выделялись. Иные наголову выше прочих.

Соотечественники увидели нас и дружески приветствовали.

Хольм подошел к первому, спросил о конунге Микале – можно ли его видеть.

Воин в шлеме, отделанном серебром, покачал головой.

 

– На семь ночей опоздали. Император вышел из города во главе большого войска.

 

Солнце уже опускалось на закат, когда мы прошли Константинову стену. Каждый думал свою думу; изредка перебрасывались словом-другим. Назревало недовольство. Пора было этому конец положить. Если сейчас не решить дело миром, на кораблях поздно будет…

Хольмстейн же молчал; шел вперед и молчал.

Тогда я остановился. Сказал:

– Надо бы совет держать, парни: как дальше-то поступим? Остановимся, пожалуй. Лучше места не сыщешь. В гавани шумно, в городе людно. Вон, постоялый двор у дороги – зайдем туда, спросим пива, толком поговорим.

Косые взгляды упали, но пива выпить все были не прочь. К тому же недовольство усугублял голод, а кому охота сражаться на две стороны?

Малое время после того мы сидели под высокими деревьями во дворе, – сама харчевня для нас была тесновата, – ели мясо и тянули из своих рогов вино: оказалось, что пива греки варить не умеют. Вот тебе и искусники!.. Хорошо хоть, оказались понятливы. Даром, что ни слова по-нашему не понимали. Я только стукнул по прилавку – забегали, принялись кланяться…

Но нас это развлекло ненадолго. После просветления над нашим лагерем вновь сгустились тучи.

– Ну, кто первым скажет? – спросил Ингольф, оглядывая по очереди всех.

– Я скажу, – отозвался Хольмстейн. – Теперь надо тех назвать, кто возместит траты за долгий и бесполезный поход.

Его поддержало много голосов. Смотрели все, конечно, на меня и брата.

– Никто не неволил вас, все добром вызвались, – заметил я. – Трудно угадать, что делается в землях, до которых три луны ворону лететь.

– Верно! – сказал Ивар Длинный. – Да только кто нас в эти земли звал? Кто обещал золото и славу?

– И славу, и золото, Ивар, мечом своим добывают, а так же храбростью. Этого добра никто у тебя не отнимал.

Раздались возгласы одобрения.

– Лейф говорит дело, – поддержал меня Хастейн. – Пойдем сейчас вдоль морского берега на запад. Там лежат богатые страны! Потешим себя, и добычу возьмем.

– На запад, говоришь? – ворчливо откликнулся Старый Снорри. – Через пару лун море станет злым и капризным. Жертв не напасешься.

– А я знаю, кого отдать не жалко. Если, например, свиньи под рукой не будет, – сказал Хольмстейн, глядя в землю. – Возьмем того, у кого самый длинный язык и пустая голова!..

Я, конечно, сразу за меч схватился. Мои парни повставали с лавок. Греки и прочие иноземцы взглянули на нас со страхом.

Все замерли.

– Сядь на место, Лейф, сын Железного Медведя. Никто ведь не называл твоего имени! – ухмыльнулся Хольм.

Раздался смех. Он забился в ушах, как молот. Кровь прилила к голове… Но мне еще хватило рассудительности, чтоб услышать совет Инги. Он сказал негромко:

– Обнажишь меч – будет резня.

С трудом сдерживая себя, заговорил как можно спокойней:

– Верю, что ты хороший товарищ, Хольмстейн, сын Тощего Атли… Возможно, сказано это без умысла. Но учти – опасно бросать такие слова, когда вокруг не женщины, а воины. За меньшее головы лишались.

– Не ты выбираешь, когда упасть моей голове, Лейф, – меч Хольма медленно чертил на земле косые руны. – Судьбу нашу прядут норны, еще до рождения. Все ими решено. Я уже встретил свою восьмую зиму, когда ты, без имени, орал на полу, а Хродмар думал, поднять тебя или нет.

Тут он, наконец, на меня взглянул:

– Я говорю, что хочу и когда хочу…

Младший брат ткнул Хольмстейна под бок. Он его даже поворотом головы не удостоил.

– …но если тебе что-то в моих словах показалось обидным, считай, ты их не слышал.

– Не очень-то на извинения похоже! – процедил я сквозь зубы.

– Принимай эти, иных от меня не будет, – ответил он.

Я стоял, а он сидел напротив. Тяжело дыша, мы смотрели друг другу в глаза. Готовые убивать.

Тогда со своего места поднялся Инги.

– Думаю, мы столько лун плыли вместе не затем, чтоб на чужбине перерезать друг другу глотки. Остыньте! Не много будет чести, если про наш народ пойдет слава, будто мы грыземся меж собою, как бешеные псы. Извини его, Лейф. Ты не уронишь себя от этого.

Я молчал. Потом сказал, скрепя сердце:

– Да будет так.

Сел на свое место. За мною сели дружинники, косясь на Хольмстейна.

Он снова смотрел в землю, забавляясь с мечом.

– Ну, что ж… значит, не сейчас, – прибавил он непонятно к чему.

– Что ты там бубнишь? – спросил Ингольф. – Все не уймешься… Скажи лучше – что думаешь насчет дальнейшего? Твои корабли – твое слово.

– Что думаю? Да, вот, кое-что. Только, боюсь, кишка у вас тонка.

Тут уж возмущенно загалдели все, кто-то даже привстал. Хольм сильно рисковал, говоря так. Но он невозмутимо повернул вверх клинок, призывая к молчанию.

– Лучше слушайте, и не показывайте ничего на своих лицах. Эти чванливые люди вокруг не понимают ни единого нашего слова, – тихо проговорил он, обводя взглядом гомонящий постоялый двор. – Слушайте!.. У нас сейчас оказалась в руках редкая удача. Короля нет. Его войска нет. Нет даже военных кораблей! В городе – только личная стража дома Микала, да несколько гарнизонов. Мы можем улучить момент…

– И взять Миклагард – с сотней воинов?! – захохотал Инги. – Хо! Вот уж план, Хольмстейн!

Хольм взглянул недовольно:

– Да, с сотней. Мы сейчас внутри крепостной стены. Можем пройти куда угодно. Дадим знак нашим людям; они придут сюда, пока ворота не закрыли. Я думаю, даже, – эти олухи вовсе не запирают ворот на ночь!.. Мы дождемся ночи, тихо вырежем дворцовую стражу…

– Хольм! Ведь ты же совсем спятил, – воскликнул здоровенный детина из Хольмова драккара; я не знал его имени. – Греческое вино ударило тебе в голову! Или, может, греческое золото? Даже если б это и возможно было сделать – мы не ночные воры, и не убийцы. Так ведь, ребята?

– Так, так! – послышалось отовсюду.

– Глупцы!.. – прошептал он одними губами. Но вслух возражать не стал.

Я опять поднялся со своего места. Все головы повернулись ко мне.

– Давайте голосовать, – предложил. – Вынесем решение, как на тинге. Один меч – один голос. Кто за то, чтоб плыть на запад, а после, осенью, вернуться в Миклагард? Поверните вверх мечи.

В закатном солнце блеснули клинки. Иноземцы вновь недоуменно воззрились на нас. Что, интересно, пришло им в голову? Может, решили – мы совершаем обряд…

«Один, два… десять…» – считал я.

Всего поднялось семнадцать мечей. Немного помедлив, свой меч поднял и Хастейн. Хольм с ненавистью на него посмотрел.

– Мы идем на запад. Так скажем, – подытожил я, взглянув на Хольма.

Но он быстро с собой справился. На его лице уже невозможно было что-нибудь прочитать.

– Так – значит, так, – пожал он плечами. – Хотя люди в гавани свое слово еще не сказали. Согласятся ли?.. Впрочем, я не жду от них… ничего другого, – осторожно закончил он.

Никто не обратил внимания на его речи. Люди громыхали, поднимаясь с лавок; кидали деньги толстому хозяину, раскланивающемуся направо и налево. Он был бледен, а глаза бегали по сторонам. Я совершенно не мог представить этого толстяка с мечом и щитом. Да… Всеслав не врал мне. Должно быть, хозяин пережил сегодня самый опасный в жизни день! И даже не узнал об этом.

С этой мыслью я вышел в низкие ворота. Холодное вино не спасло от удушающей духоты. К морю. Быстрее к морю!

 

Жара. Очень хотелось пить. Что же было потом?.. туман какой-то. Да, конечно. Дальше была она.

Она – подала кувшин?

 

О, черт. Нет! Нет!!

Быстро прервать, проснуться! Немедленно!!

 

Я…

 

Я здесь.

Сижу на своей кровати.

Сколько времени? И какого дня?

Глаза шарили по стенам. Находили знакомые предметы.

Словно видел их в последний раз сотню лет тому назад. Будто вернулся… из похода. Нет; это не отсюда! – из путешествия.

Ну да. Из долгого путешествия.

Уф. Спокойно. Надо взять себя в руки.

Спокойно.

Так. Первым делом – вспомнить, что произошло.

Я ругался с Андреевым. Он еще подкатил ко мне с какой-то чушью. Экстрасенсорика. Телепортация. Нет, не то.

Реинкарнация!.. Переселение душ! Точно. Так и было.

Его выгнал. А потом?

Потом – большая дыра.

О, господи! Отчет! Я же совсем забыл об отчете!

Схватил с тумбочки часы. Они показывали полвторого.

Остановились?..

Потряс их, приложил к уху. Часы исправно тикали. Выходит, это полвторого – следующих суток?

– Боже… боже. Я тяжко болен. Мне нужна помощь, я болен! – простонал мой голос в хриплой тишине комнаты.

Но на него, конечно, никто не отозвался.

Мне не оставалось ничего иного, как помочь себе самому. Помощь требовала каких-то действий.

Значит, надо было встать.

 

И я осторожно встал. Ожидая чего угодно – головокружения, слабости. Даже потери сознания.

Вначале голову и вправду обнесло. Будто очень долго спал.

А потом…

Потом почувствовал: я стал другим.

В чем было отличие, поймал не сразу. Краски другие. И звуки. И запахи?..

Нет. Главное – внутри. В теле.

Внутри поселилась энергия. Свернутая пружина.

Сила?

А, может быть, злость?

Ни с того, ни с сего захотелось пробежаться километра два, отжаться на кулаках, поплыть. Или даже отмутузить кого-нибудь. Не от обиды, а так – прочувствовать получше эту упругую пружинистую мощь.

Подобное было в юношестве, когда бежал – не потому, что опаздывал или торопился – а просто ради ощущения быстроты.

Какое забытое чувство!.. чувство силы. Я и не думал, что так сильно сдал.

Смотрел на свои руки; сжимал и разжимал кулаки. Удивлялся: как же это раньше не замечал, что они такие… слабые?

«Нет, не так должно быть», – смутно пролетело в голове. Не словом даже – ощущением. Ладонь непроизвольно сжалась; в руке появилось ложное ощущение тяжелого, но ёмкого предмета. Рукоять, обмотанная кожей. Засаленной черной кожей. Потной. Запах влажного металла. Знакомо… очень знакомо. Только откуда это все?

Ощущения уводили меня за грань сознания. И я упивался ими.

Потом захохотал, запрокинув голову:

– Какое приятное сумасшествие! Э, ты, там, наверху! Слышишь? Оставь меня чокнутым насовсем, а?..

Подпрыгнул невысоко вверх и поддал ладонью висящую люстру. Люстра закачалась, позвякивая, а я вновь рассмеялся.

Это был лихорадочный, нервный смех.

– Какая чушь. Теперь тысячу отчетов напишу – в один миг. Да и не важно это! Вовсе неважно!

Заметался по комнате, обуреваемый жаждой деятельности. Но так и не взялся ни за что. Мне сделалось жарко; распечатал окно, настежь открыл створку.

Морозный воздух ворвался в затхлое помещение – новый источник бодрости и сил. Я зябко поежился, но окна не стал закрывать. Вдруг понял:

– Надо испробовать… испытать себя. Вправду это все, или только кажется?

Взгляд блуждал, пока не наткнулся на старый деревянный стул. Подскочив к нему в секунду, я схватил несчастную мебель за гнутую спинку, подбросил вверх, перехватил одну из ножек. Потом взялся за нее двумя руками и принялся гнуть.

Послышался треск.

В одной руке у меня остался обломок ножки, ощетинившийся волокнами; в другой – колченогое сиденье.

Я с выражением питекантропа смотрел на кусок полированного дерева.

Потом мне стало страшно.

Тихо положил на пол сломанный стул, сел рядом. Деревяшка осталась зажатой в руке. Я стискивал ее все сильнее, не осознавая; пока не заболели суставы.

– Что ж это получается, а? – спросил в пространство перед собой.

Страх поплыл, поплыл… и сменился тихим умиротворением.

Какой-то воображаемый голос стал говорить – ласково, убедительно, настойчиво:

«Не волнуйся… так должно быть. Ты возвращаешься. Возвращаешься к себе… возвращаешься к себе…»

 

– Возвращаешься!

 

Последнее слово было уже не совсем воображаемым. Въяве услышал его шелест над самым ухом. Даже голову повернул.

Но, конечно, по-прежнему был один.

– Может, это освобождение? Мне легко. Голова светлая. Пустая. Вдруг это просто значит, что все кончилось? – сказал я с надеждой.

 

И в этот самый миг раздался телефонный звонок.