Дорога в Сумерках

 

 

 

Ему снился странный сон.

Перед ним, в высоком кресле, напоминающем трон, сидел человек в сером плаще с капюшоном. Лицо его избороздили глубокие морщины. На коленях свернулся, поджав под себя все лапы, огромный черный кот с острыми ушами. Одна рука человека покоилась на подлокотнике кресла, другая гладила кота.

От лица под капюшоном исходил… темный свет. Да, именно так. Темное свечение. Оно расходилось в разные стороны, и в величии этого зрелища было что-то пакостное и нечестивое.

Рот и веки были зашиты. Сумрачный человек был нем. Он ничего не видел… но не казался слепым.

У кота, что отрешенно взирал перед собой, были человеческие глаза. Черные и непроницаемые.

Кот смотрел за него.

В какой-то момент стало понятно. Они – единое целое. Одно существо.

Мгновения тянулись, сливались в вечность… но ничего не происходило.

Он стоял перед креслом, а в кресле сидел человек с темным сиянием вокруг лица, и смотрел глазами кота.

Пространство начало слоиться, перемещаться. Тьма отделилась от гордого лица и поплыла вокруг. В этой сияющей тьме кошачьи глаза разгорелись особенно ярко.

Кот посмотрел на него, и маленькая пасть вдруг превратилась в сморщенный рот.

«Тот, кто умирает до того, как умрет, не умрет, умирая!» – произнес он и зашелся хриплым старческим смехом.

От этого смеха видение треснуло и развалилось.

 

Помещение заполнили ветер и свист. Вокруг – непроницаемая чернота, но…

В рухнувшей тьме загорелся…

 

Костер. Он слабо освещал низкие холмы с редким кустарником. Впереди пустыня. И дороги туда нет.

Ветер… ветер поднимается с севера. Он несет колючки и мелкие камешки.

Это место – он знал его.

Синайская пустыня.

Из-за кутерьмы песка трудно различить, где кончается преддверие и начинается Син. Пыль и сумерки, не смотря на солнце в зените, скрывают зыбкую границу.

Но она все же была. Ее видно, хоть и не глазами.

Там, где начинается Син, начинается тревога и страх.

Заглядывая за невидимую, но ощущаемую черту, он знал – путнику эта пустыня кажется бесконечной и живой.

Но это не совсем так. Она жива на самом деле.

Призрачная черная стена – от земли до небес. Как будто ветер поднимает в воздух холодный пепел из самой преисподней.

И вдруг он увидел солдат.

Они маршировали сквозь ветер и хмарь туда… В Син.

Их было много. Считать не было нужды. Он знал во сне – здесь один легион.

Разглядывая воинов в полном вооружении, он все более убеждался, что на самом деле видит их – солдат величайшей в мире империи, которую поглотила тьма столетий.

Римский легион штурмовал стену песка, как будто это – еще один бой в бесконечной череде битв за могущество Рима.

И он с замиранием сердца следил, что будет дальше.

 

Внезапно свист и завывания ветра прекратились. Ветер как будто понял, что его атаки бесполезны.

И наступило безветрие.

Безветрие.

Замерло все. Не шелохнулась ни одна сухая колючка, ни один волосок на голове. Мгновение длилось, вмещая в себя целую жизнь.

И на солдат пошел дождь… из песка.

Мириады песчинок, поднятых ураганом, теперь сыпались прямо с небес. Они падали отвесно, не потревоженные ни одним движением воздуха.

Мертвая серая тишина навалилась на пустыню. Легион незаметно для себя остановился. Люди замерли без приказа.

Было слышно, как с тихим шорохом песчинки ссыпаются с плеч и падают на землю.

 

Ему кажется – он сам стоит среди римских легионеров. Перед глазами – чья-то спина; тусклый блеск начищенного панциря. Рука сжимает древко копья.

Он видит, как здоровенный македонец, шедший в первых рядах, оглянулся и смотрит на воинов. Вглядывается в знакомые лица закаленных боями ветеранов.

Он прошел с ними всю Ойкумену. И никогда не видел их смятения.

Напряжение сковало отряд. Легион стоял, словно насторожившийся, подобравшийся зверь.

В глазах солдат мешались решимость и страх.

Македонец поднял взгляд на блеклое солнце, сжавшееся в проклятой тишине.

«Не знаю… – он осекся. Голос прозвучал глухо, как будто тишина пожирала звуки. – Не знаю, как вам, парни, а по мне – лучше, чтоб был ураган».

 

С этими словами легионера он проснулся.

 

Тратить время на понимание и раздумья было нельзя. Он поднял с пола какой-то листок, и огрызком карандаша поспешил записать то, что видел. Если помедлить – сон расплывется в голове, его вытеснит реальность.

Пытаясь поточнее сформулировать виденное, он перечеркивал предложения и вставлял недостающие слова. Черт побери! Какие они неуклюжие, громоздкие… Сон переходил из подсознания на плоскость листа, теряя свой тонкий ореол. Формулы фраз воровали что-то эфемерное. Что-то такое, что не пощупать руками.

Когда он перечитал написанное, было очевидно – это не его сон.

Уже не его сон.

 

Это – начало повести.

 

Когда он понял, то окончательно проснулся.

Исписанный листок долго горел перед его глазами белым прямоугольным пятном.

Восполнение пробелов священной книги… Начало рассказа о том, куда делся проклятый легион… и откуда появился легион демонов, изгнанных Иисусом из двух бесноватых на берегу моря.

Да, об этом стоило бы написать.

Он взял со стола какую-то тетрадь, открыл на последней странице и принялся чертить по памяти карту Аравийского полуострова.

 

 

*   *   *

 

Лена пришла сегодня очень рано.

– Приветик! А у нас отменили последних два урока – Любаша заболела. Давно пора… Уф! – говорила она, расстегивая весенние сапожки на высокой платформе. – А то мы от нее чокнемся скоро. Представь, заставляет девчонок помаду стирать! Колхоз, – почему-то добавила она.

Он молча взял ее пальто.

– Такая погода классная, пошли, погуляем? – Лена вопросительно посмотрела на него. В огромных глазах была только радость от весеннего солнца и подарка судьбы. – Или ты занят?

Он отрицательно покачал головой.

– А что такой кислый?

– Не знаю.

– Да! Похоже, пора провести акцию «Убей свою хандру». Одевайся сейчас же, и куда-нибудь сходим!

Он снова отрицательно покачал головой.

– Ну, тогда хоть чаем напои.

И она первой прошествовала на кухню.

– …и вот, представляешь, – иду по улице, никого не трогаю, – вдруг сзади хватает кто-то. Смотрю – Аринка!

– Аринка?..

– Ну, скажи еще, что не помнишь! Темненькая такая, со стрижкой. Я тебе ее на дискотеке показывала.

– А.

– Так вот, она сейчас уже с этим козлом не дружит. Я ей давно говорила – бросай его, дурочка, на кой черт он тебе сдался. Ты ж ее видел? И вот ей-то, с такой мордашкой, такое чудовище? Вечно мне приходится опекать кого-нибудь. Она девочка хорошая, только ребятенок еще. Денис, ну, Молодой, к ней с глупостями всякими пристает. А она и не знает, что делать. Дитё! Нецелованная. Есть хоть, кому перед гаданием на картах сидеть. А то кругом такой разврат! Меня зовет – «мама Лена»… Хорошая она, Аринка. Я покурю тут?

– Кури.

Лена достала из сумочки сигарету и возложила ноги на табурет.

– Папа вчера чуть не запалил, – пожаловалась она, возясь с зажигалкой. Слово «папа» она произнесла с ударением на последний слог. – Бабуля настучала, что от меня табак унюхала. Прямо КГБ. Никакой личной жизни.

Ее мать умерла, когда Ленке не было и года… Если дочь воспитывается отцом, можно сказать, что дочь самовоспитывается. Так что Ленка еще неплохо самовоспиталась.

Не дожидаясь ответа, гостья с удовольствием затянулась и пустила в потолок длинную струю дыма. Он старался на нее не смотреть, погрузившись в созерцание вчерашней заварки.

Устраиваясь на стуле поудобнее, Ленка ойкнула и матернулась: села на собственные волосы. Волосы у нее были роскошные. Длинные, густые, – они делали школьницу похожей на русалку. Расправив их по плечам, сообщила:

– Надоели. Обрежу к чертовой матери.

Он молчал. Не выпросив комплимента, Лена вздохнула и продолжила курить. Сбивая столбик пепла в консервную банку, она вдруг оживилась:

– Скажи, а Паша курит?

– Ага.

– Клёво. Я когда вижу, как парень курит, прямо… ну, не знаю… прет меня, короче.

– А ты знаешь, что завтра Странник приезжает? – сказал он, подняв голову с некоторым интересом.

Воцарилась тишина. Окурок, выпавший из пальцев, молча прожег клеенку.

– Когда?.. – тихо спросила Лена.

– Вечером. Сразу пойдет в «Отражение».

Так назывался студенческий театр.

– Понятно… – сказала она после паузы. – Я не видела его… после лагеря.

Странник – обаятельный парень с нездешними мыслями. Тот самый вожатый, в которого она втюрилась. По ее собственному признанию, любовь до гроба.

– И я не видел. Говорят, он женится.

Если б она его так не достала, может быть, даже стало бы жалко. Лена походила на ребенка, которому ткнули в глаза.

– Кто тебе сказал?

– Сан-Татьяна. Она все про всех знает. Наверное, божьим соизволением.

Лена глянула на него обиженно и зло.

– А мне-то какое дело! – выдавила она. Синие глаза стали блестящими. Она взяла со стола окурок и жадно затянулась, отвернувшись. – Пусть не забудет только… на свадьбу… п..пригласить.

Ему стало стыдно. Он прошелся по кухне и взял с плиты закипевший чайник.

– Может, это и неточно. Чаю будешь?

– Б..буду. Можешь туда яду накапать.

– Извини. Закончился.

Она встала и быстро пошла в ванную, умываться. Он разлил чай по чашкам, достал из шкафчика сахар. Потом подумал еще немного, и вынул оттуда же чайные ложки.

Не зная, что делать дальше, сел.

Глаза уперлись в металлический бок чайника.

…Тусклый блеск начищенного панциря…

– Тот… кто умирает до того, как умрет… не умрет, умирая... – в полголоса сказал он раздельно, словно пробуя слова на вкус. – Тот… кто умирает… до того… как умрет…

– Что-что?

Мокрое лицо вопросительно глянуло на него из дверного проема.

– Лучше там не стоять, – спокойно произнес он, не меняя тона. – Там человека убили.

Ленка взвизгнула и влетела в кухню.

– Откуда ты знаешь? – спросила она, со страхом и затаенным интересом косясь на старый линолеум.

– Я его там вижу, – он потянулся и встал со стула. – Наверное, вынесли неправильно – головой вперед. Вот он теперь и лежит тут, бедолага. Топчутся по нему все.

– А… А что ты говорил?

– Так. Сон приснился.

– Сон? Ты… из-за него такой сегодня?

– Наверно.

– Расскажи.

При одном воспоминании о старческом кошачьем рте на него навалился мрак.

– Нет. Не стоит, – сказал он и снова сел.

– Как хочешь.

Дальше говорить было не о чем.

Лена тоже села за стол. Чашка из сервиза дальней родственницы, с синим букетом и отколотой ручкой, привлекла ее заблудившийся взгляд. Она обхватила чашку узкими ладонями, словно пытаясь согреться… сделала глоток.

Теперь они оба молчали, прихлебывая горячий чай, думая о своем.

На подоконник сел воробей и громко чирикнул.

– Он тогда в палатку свою позвал, – сказала Лена, словно в полусне. – Мы держались за руки и смотрели в темноту. А потом ушли в лес. Там… пеньки были. Он сказал – пеньки волшебные. Нужно залезть на один и загадать желание. Только оно сбудется, если выберешь тот самый пенек… Он женится. На Ирине, конечно. Вожатой старшего звена. Еще тогда все говорили, что он с ней любовь крутит.

– С кем он только любовь не крутил, Ленка. Он в универе всех актрис «Отражения» перещупал. Впрочем, ты и сама знаешь. Только, думаю, Странник ни с кем из них не лазил по пенькам.

И снова стала тишина. В тишине было слышно, как мысли, тихо шурша, расползаются по уголкам души. Подальше и поглубже. Они есть, но жить с ними нельзя.

Наконец Лена шмыгнула носом и развернулась на стуле, отрезая тоску.

– Слушай, все тебе рассказать хотела. Я с девчонкой странной познакомилась. Из параллельного класса. Мы даже как-то зайти хотели – да только тебя дома не было. Она… Ну, слухи про нее ходят. Ведьмочка, говорят.

– Врут?

– Похоже, нет. На нее посмотреть только – уже хватает. Я ее, конечно, и раньше в школе видела. Ходит, молчаливая такая, загруженная, вечно в черном. Над ней ржут все. А ей, вроде как, плевать. Я не очень-то внимание на нее обращала. На дискотеках она редко бывает, в школе после уроков не тусуется… А тут нам поручили сценарий написать. Для праздника. Ну, я с ней и познакомилась.

– И, что?

– Странная. То есть, когда говорит, обычная. Шутит, хохочет. Сценарий смешной придумала. А когда замолчит… Миленькая такая девочка. Глянет – и веришь, что козленочком станешь. Ее даже Тюц боится.

– Кто-кто?

– Татьяна Юлиановна Циклоп, историчка наша ясновидящая. Она всем говорит, что у нее открыт третий глаз. Вот ее циклопом и прозвали. Жуткая женщина. Светка в ее классе учится.

– Светка, значит… А почему-таки решили, что ведьма?

– Ха. Могу случай рассказать. Подходит как-то к Тюцу эта самая Светка и говорит: «Сходите сегодня, Татьяна Юлиановна, в церковь. За сына помолитесь». А сын – одноклассник мой. И что думаешь – они с какими-то пацанами на стройке сидели, курили. Ее сын про что-то вспомнил и домой пошел. А тех, кто остался – плитой прихлопнуло. Плохо закреплена была. Всех трех – насмерть. Он мне сам рассказывал.

– А что она говорит обо всем этом?

– Вот ты и спроси. Я ее на день рожденья пригласила.

– Зачем?

– С тобой познакомить. Она тебе понравится. А, может, вы с ней знакомы уже? Кто вас, нечисть, знает. Поди, на одних шабашах бывали.

– Она красивая? – почему-то спросил он.

– Н…ну… не уродина.

– То есть?

– Фигурка у нее – отпад. Мордашка симпатичная. Но – «красивая»? Не знаю. Неженственная она какая-то. Злая. А, вообще, если когда-нибудь видел – сразу узнаешь.

«Ясно. «Неженственная» – значит, «не как Лена»».

– Ну ладно, я побежала. Куча дел. Вечером Маринка на дискач пригласила – надо собираться.

«Врет. Вечером сядет одна, и будет реветь над фотографией Странника. Вспоминать про пеньки».

Он поднялся и прошел в комнату – взять Ленкино пальто, лежащее в кресле.

За спиной он услышал:

– А с девочкой этой надо поосторожней быть. С ней демон какой-то таскается.

– Занятно. Имя называла?

– Имя? Она же не дура. Имени у него, говорит, нету.

– Описывала?

– В общих чертах. Сказала, трудно описать. Рассказывала о какой-то тьме живой под капюшоном... А еще обмолвилась: «очень страшно, когда у собеседника нет глаз. Не знаешь, что у него на уме».

Кресло. Зашитые веки. Черный кот.

– Странная… фраза.

– Ага. Я ответила: «Что-то не представляется. Никогда такого не видела». Она засмеялась нехорошо и сказала: «Ничего. Увидишь…» Как-то даже стало не по себе. Ну, пока. Созвонимся.

– Пока.

 

Он захлопнул дверь.

В обвале тишины снова встало черное кресло. Темный свет пополз по коридору.

В затылок, тихо и коварно, дохнул ветер безумия.

Значит, демон. Без имени и без глаз.

 

Могло быть только одно решение.

Нужно найти тот подвал.

И неплохо было бы увидеться… с этой Светкой.