Цель жизни

Уже темнело, когда старик, наконец, отложил работу и направился к баньке. Переступив через шаткое крыльцо, он оказался в узком предбаннике. С трудом согнув натруженную спину, сел на чурбан возле стены. Нашарил в кармане висевшей рядом куртки зажигалку, дотянулся до скомканной газеты в углу, открыл дверцу печки, поджег газету и торопливо сунул её в топку. Мелкие поленца и щепки занялись сразу. Он торопливо захлопнул дверцу и медленно поднялся, опираясь руками о колени. Некоторое время постоял в раздумье и вышел. Не отходя от баньки, в который уже раз стал оглядывать свое, как он считал, единственное и необходимое на земле место. Умывальник, нитка колючей проволоки по верху забора, ивы, которые он сам пересадил на берег. За ивами в заводи слышался плеск воды, а дальше, невидная отсюда, бурлила огромная река. Грязная, стремительная, большая от половодья в верховьях вода несла в фарватер чей-то мусор, гнула и тормошила затопленные кусты, настойчиво сбивала со стрежня медленно ползущий против течения буксир, толкавший перед собой пустую баржу. Сергей Юрьевич поднял голову и посмотрел на небо. Уже отчетливо обозначились краски заката, на фоне которых струился торопливый дымок из трубы его дачной баньки.

Комаров, как всегда к вечеру, становилось все больше и больше. Их гнусавое надсадливое нытье и постоянное мельтешение перед глазами раздражали и мешали думать. Сергей Юрьевич зашел во времянку, вплотную прилегающую к баньке, и торопливо, чтобы не налетели комары, захлопнул за собой дверь. Во времянке было темно, душно и грязно. На столе, стоявшем под самым окном, – давно не мытая посуда, остатки еды, залитая супом плитка с одной конфоркой. Все выдавало застарелое мужское одиночество, пренебрежение к порядку и уюту. Если человек много лет живет один, для кого ему стараться и убирать? Да и некогда заниматься бессмысленной, как ему казалось, уборкой. Все время отнимало строительство дома и работа на огороде.

Старик прихлопнул на стекле давно не мытого окна комара и нашарил под столом большой туристский рюкзак. Достал из него и выложил на стол две буханки хлеба, несколько пачек лапши. На дне рюкзака отыскалась и старая, без обложки и первых листов книга, привезенная из дома на растопку. Сергей Юрьевич прихватил книгу с собой, чтобы бросить её в печку и снова вышел во двор. Каждый раз, отрываясь от какого-либо дела, он, со скрываемыми от самого себя удовольствием и гордостью, оглядывал сделанное за все прошедшие годы. Но чаще всего его взгляд останавливался на Доме, возвышавшемся над участком. Смотреть на него он мог бесконечно.

Войдя в предбанник, он подложил в печь поленьев и хотел вслед за ними отправить и книгу, но его заинтересовали первые прочитанные слова. В них говорилось о бессмысленности чей-то прожитой жизни и о скорой смерти. Эти слова оказались так созвучны его частым и длинным мыслям, особенно донимавшим его в последнее время, что он прикрыл дверцу печки и с книгой в руках осторожно опустился на чурбан. Стал читать дальше. Время от времени подкладывал в печь дрова, но скоро они кончились. Тогда он отложил книгу, вышел, взял топор, быстро и умело нарубил поленьев, занес их в предбанник и, бросив на пол, снова сел на чурбан и, удивляясь самому себе, продолжил чтение. В полутьме буквы были плохо различимы, и тогда он, не отрываясь от книги, протянул руку и, нашарив выключатель, зажег свет.

Снаружи быстро темнело. Старик знал, что каждый вечер солнце закатывалось за крышу его Дома, потом погасало в проемах пустых окон, а когда оно пряталось под подоконником, на окрестности наваливалась серая мутная полумгла. Дом будто выплывал навстречу наступающей ночи и иногда был похож на большой корабль, полный какой-то таинственной и скрытой от всех жизни. Но на самом деле этот двухэтажный дом с балконом и верандой, построенный по его собственным чертежам, был пока только стенами и крышей. Внутри же были пустота, песок, доски, мешки с цементом. Но он уже любил этот Дом больше всего на свете, потому что каждый кирпич, каждый гвоздь, каждая доска хранили тепло его рук и надежду на будущую жизнь. Он видел и чувствовал эту жизнь. Ночью, когда он выходил из времянки во двор, Дом, освещенный луной, казался ему достроенным и ожидающим его прихода. Можно было подняться на крыльцо, потянуть на себя тяжелую дверь и войти в теплые и чистые комнаты с чуть уловимым запахом вымытых полов и еды.

"Вот только, – думал он в эти минуты, – хватит ли отпущенной Богом оставшейся жизни?" Ему было уже под шестьдесят. А в Бога он не верил.

Читать стало скучно. Чужая жизнь перестала казаться похожей на его собственную, а запутанность непонятных событий вызывала раздражение. Старик захлопнул книгу и бросил её на пол. Стук упавшей книги совпал с громко зазвучавшей музыкой, раздавшейся с соседней дачи. "Теперь это на всю ночь", – устало подумал он и тяжело поднялся. С "музыкой" мешались пьяные крики. Затем взорвалась и завизжала, взлетая, шутиха. Он вздрогнул от неожиданности.

Дрова дотлевали в печке, сухое удушливое тепло вползало уже в предбанник. А он все еще думал о прочитанном. Он думал, что у героев этой книги, как и у всех людей вокруг, как у него самого, своя правда, своя жизнь, и делает её каждый сам. И соединять их все в одно что-то похожее и цельное глупо и бессмысленно.

Сергей Юрьевич снова вышел во двор и увидел, что на небе появились первые звезды. Можно было идти мыться, но надо еще убрать инструменты. Он подошел к верстаку, забрал с него ножовку, рубанок, молоток, отнес их в высокий железный ящик за поленницей. Доски тоже прибрал – вдруг дождь. Огляделся по сторонам – не забыл ли что-нибудь. Кажется, нет, ничего не оставил. Остановился на тропинке между времянкой и будущим Домом. И неожиданно увидел, как на фоне прозрачно-темного неба колышутся от легкого ветра ивы. Его ивы. За ними, за тонкой полоской берега начиналась вода. Несколько метров протоки, потом кусты, деревья, а за ними – река.

"С балкона будет видно реку", – подумал старик. Не видя, он отчетливо представлял, как в заводи набегают на берег короткие редкие волны, как вода покачивает отражения звезд, как нижние ветви ив в поклоне касаются воды.

Он знал этот кусок своей земли наизусть и любил его больше всего на свете. И если бы у него его отобрали, он бы просто не смог жить. Не потому что ему было жалко потерять все это, просто у каждого человека, как он считал, должна быть в жизни цель. Целью его жизни давно уже стал этот Дом. Больше у него ничего не было.

Он неторопливо пошел вдоль забора. Со стороны заводи доносились крики, смех, плеск воды – соседи предавались шумному дачному отдыху. Будто оберегая её от пьяного шума, старик подошел к яблоньке. Это была его любимица. Сколько уже лет он прививал её, лечил, берег от морозов, от мышей. Вон какая поднялась! И не ранетками уже плодоносит, а самыми настоящими большими яблоками. Старик с несвойственной ему нежностью прикоснулся к одному из плодов. Еще зеленый. К концу августа плоды созреют, и он отвезет яблоки бабушке – так он называл свою приемную мать. Она погладит их своими старыми сморщенными руками и обязательно скажет: – Неужели сам вырастил? Да какие красивые и большие! Молодец, Серёжа!

Смородина и крыжовник росли у самого забора. Дальше были грядки с клубникой. Сергей Юрьевич вдруг вспомнил, что не полил их сегодня.

– Потерпите, потерпите, завтра полью, – пробормотал он. – С самого утра и полью…

Он дошел до ржавой железной калитки, проверил, хорошо ли заперта. Отсюда были видны соседние дачи, но он не любил смотреть в ту сторону. На ближней к нему сейчас сидят на досках три мужика, курят. Три брата-бугая. Целыми днями ничего не делают. На дворе сплошной песок, даже трава не растет. И когда он землю на себе таскал, берег укреплял, огород высаживал, у них было все так же. И когда Дом поднялся – ничего не изменилось. Разве только мат с той стороны становился все злее…

Дальше, забор в забор с ним, дача Алексея. Лентяй беспросветный. Если жена станет рядом и закричит: – Копай! он еще будет нехотя ковырять лопатой землю. Но стоит ей отойти, лопата тут же останется без дела…

С этой стороны у него растут помидоры, картошка, несколько больших кустов малины. Здесь же и насос, который он сам собрал и установил.

Старик неожиданно вспомнил дочь. Отчетливо увиделось её лицо, настороженные зеленоватые глаза.

– Пап, пить хочу, дай воды!

– Иди, накачай, – улыбается он.

– Не могу, – захныкала девочка.

– Учись.

Дочка шла со стаканом к насосу, повисала всем туловищем на ручке чуть ли не на полметра отрываясь от земли, затем опускалась и изо всех сил толкала ручку вверх. Так взлетать и опускаться ей приходилось три-четыре раза. Наконец текла чистая холодная вода, девочка подставляла стакан и начинала жадно пить. Он гладил её по голове и спрашивал: – Видишь, насколько вода вкуснее, когда сама потрудишься? Дочка, глядя на него, тихо соглашалась: – Да.

Сейчас у него нет семьи. Были две, но обе распались. Первый раз ушла жена, во второй – ушел сам. И работы любимой не случилось, на нынешнюю он ходит, как на каторгу.

За насосом, рядом со сваями будущей веранды, растут еще два куста смородины. Справа – недостроенное крыльцо дома. А прямо перед ним – большие ворота, через которые он затаскивает лодку. Моторка стоит слева у забора. Из-под брезента высовывается её желтый нос. Он поправил брезент, постоял немного и пошел к верстаку. Снова стали видны баня и времянка – он обошел весь двор и вернулся к тому месту, с которого начал свой обход.

Сел на порог времянки и, сгоняя зло завывающих комаров, провел рукой по волосам.

"Зарос, скоро люди пугаться будут. Надо ехать в город, подстричься".

Внезапно больно царапнули сердце надсадные звуки визгливой, без признаков мелодии песни, донесшейся с того берега протоки. Вода и ночь усиливали звуки, казалось, они раздаются совсем рядом. В висках заломило. Старик закрыл руками лицо и внезапное отчаянье вдруг спутало все прежние спокойные воспоминания.

"Зачем все это? Ведь не успею закончить, не успею! А если успею, то и пожить толком времени не останется. Умру, а сыновья будут тут с девками гулять, все запустеет, зарастет, от огорода ничего не останется. Берег надо все время укреплять, если не укреплять – размоет, разрушится, все затопит. Аньке с матерью я тоже не нужен. Может, продать все это, пока не поздно? Прямо сейчас, все бросить и уехать. Лодочник еще сидит, а там на попутке до города…"

Песня неожиданно стихла, и от обрушившейся тишины он очнулся. Снова стали видны звезды, которых уже было на небе бессчетно, стал слышен плеск воды в заводи, шелест ив…

"Чего это я засиделся?" – подумал он. – Пора идти париться и на покой. Завтра пораньше полью огород, а потом буду настилать пол. До конца недели надо еще столько дел переделать…"

Старик встал, зашел во времянку и стал собирать одежду для бани.