Песня зреет

Некий сублимированный, неутолённый жар заставляет меня вновь и вновь обращаться к листу бумаги, мучая его одной и той же темой. Я сознательно не преграждаю ему путь. Он сгущается, плотнеет, постепенно концентрируясь в горбатую фигуру так называемого “вдохновения”. Спина чувствует присутствие этого странного силуэта, который, пытаясь реально проявиться, начинает легонько подталкивать под руку: пиши. Но я не спешу взяться за ручку и, пока моя мысль лениво и уютно отдыхает, этот момент промедления сообщает мне догадку, что настоящее – всего лишь мгновение, запнувшееся на секунду, которое тут же становится прошлым. В этом смысле настоящего почти не существует, а будущее приближается к нам максимально.

Я подхожу к окну и пристально вглядываюсь в солнечный холодный день, словно бы по этой лежащей внизу асфальтированной горизонтали кто-то давно ожидаемый пройдёт вскоре под моим радостным взглядом. Улица пуста. Да и прийти как будто никто не должен. Но снова и снова подхожу к окну, жду. На самом деле я, конечно, знаю причину. Она в моём нестерпимом желании увидеть тебя; сейчас – холодный май – значит, в шапочке и курточке, с распущенными, обрамляющими лицо волосами, идущую по направлению ко мне. Я знаю, что для этого должен измениться статус наших взаимоотношений, но всё равно жду – оттого, что чувствую твою зрелость, необходимую для этого шага. Окно настолько прозрачно, что сквозь него смотришь, не замечая поверхности стекла. Вид неплох; если не считать пяти мусорных баков слева, то в целом картинка вполне отвечает своей подписи: “Центр города. Престижный квартал”. Штора падает, но через полминуты я уже в другой комнате и вновь смотрю туда – там уже появились смеющиеся люди, не торопясь бредут юные пары, а я устремляю свой взгляд поверх их голов и всё так же напряжённо жду тебя.

Вспоминаю, как совсем недавно мне казалось, что всё вокруг постепенно рассыпается в прах, как я чувствовал, что с каждым днём меня всё больше охватывает ощущение деструктивности. Я видел, как буквально на глазах распадался мир, разрушались обьекты и образы. Мне всё меньше удавалось чувствовать себя частью этого мира, я уже мало что понимал в людях вокруг и ни в чём не был уверен. В то время мне помогало твоё имя. Да, это избито, да, все так говорят, но оно помогало мне – и что удивительно – не следующим сразу за его произнесением милым и любимым образом, а просто – своими звуками. Так часто бывало – думаешь о чём-то мрачном и тяжело переносимом – и не умышленно даже, а как-то рефлективно, стремясь, видимо, к чему-то лучшему, губы сами произносят пару согласных, разделённую четой гласных, последний из которых, редуцированный, придаёт особую мечтательную нежность предпоследнему, шипящему звуку.

...У меня был сложный для моего внутреннего равновесия период; я понял, как печально вынужденное одиночество, и решил, что уже скоро я приду к тебе и возьму тебя, и что мне плевать на всё, кроме тебя. Я желал этого, а желание – это уже пол-судьбы. Тогда же мне пришло в голову, что существо женщины составляет не любовь, а желание любви. Потому что любовь составляет существо мужчины. Именно мы способны любить по-настоящему.

Какой удивительный, чудный был апрель: летняя теплынь осела , и уже жгли стайки прошлогодних листьев и всякий ненужный сор – всё это тихонько, но весело дышало приторно-сладким дымом. Я знаю, ты ничего не забываешь – стало быть, ты не забыла вокзал и перрон двухлетней давности: вы пришли меня проводить, но ты появилась минуткой позже – и в этом мне почудился особый смысл. А недавняя зима, троллейбус, в котором я читал тебе стихи – помнишь? – ты была весела, а потом начала грустить. В такие моменты во мне зарождается и живёт особая нежность к тебе – и, честное слово, я поцеловал бы тебя тогда, если бы не показавшиеся неподходящими и банальными подъезд, лифт и потом площадка перед твоей дверью...

Я уверен в том, что многие мелочи ты чувствуешь так же тонко, как я сам и герои моих любимых книг, это важно для меня – знать, что в такие моменты наши мысли синхронны.

...Жизнь заострённым вектором, мощно и упруго, питаясь щелканьем секундной стрелки, движется вперёд, сокрушая многое на своём пути; она, жизнь, есть некий постоянный безусловный импульс бешеной энергии, это пучок, нет, это сноп света и светотени, бесконечно пробивающий для себя дорогу в небесно заданном направлении. Изгибы, изломы, перевитые разноцветными или чёрно-белыми нитями; неутолённый жар; слабо очерченные зигзагообразные или волнистые линии без обозначения направлений; путь малоосвещённый, с ухабами; неуверенный вид у редких указателей; мерцанья и сиянья горизонтов; полыхающая взлётная... всё это есть жизнь человека. Жизнь уникальна, время – грандиозно, но вместе с этим – банально. Пронизывая всё существующее, время возводит жизнь в ранг наивысшей ценности. А в самой жизни, в НАШЕЙ жизни – высшая ценность – наша любовь друг к другу. Самое интереснейшее и любопытнейшее в настоящем – то, что из нас – юных, молодых, недавно начавших жить – и зарождается будущее, и обретает постепенно более чёткие материальные формы. Из нас – глуповатых, легкомысленных, флиртующих, кокетничающих, обучающихся, преступающих закон, пьющих, отличников и троечников, дипломантов, музыкантов, целеустремлённых или опустивших руки, удачливых, неудачливых, любящих, ненавидящих – складываются последующие десятилетия. Именно мы, многие из нас будут известными правозащитниками, писателями и поэтами, убийцами, священниками, чиновниками, режиссерами, журналистами, победителями или побеждёнными – потому что кто ещё, если не мы? Из числа именно наших сверстников будут слагаться цифры выживших и погибших, все статистические данные будут составляться из нас. Именно мы будем творить историю, совершать революции и перевороты и станем родителями тех детей, что в НАШЕМ будущем заложат основы БУДУЩЕГО будущего. Нам не понадобятся какие-то особенные усилия, кроме усилия жить. Мы просто будем идти каждый своей дорогой – и постепенно, из-под спуда, всё более укрепляясь, возникнет то самое, мыслящееся сейчас лишь как будущее. Оно будет вырисовываться незаметно; сначала мы увидим фон, потом начнут проступать штрихи, постепенно обретающие чёткость, станут тихонько посверкивать краски – и так, постепенно, исподволь, будущее предстанет воплощённым. Для этого нужно всего лишь жить. Проститься с прошлым, но помнить его уроки, и сделать последующие шаги вперёд.

Мы во многом повторим то, что было до нас, и не станем новаторами в чувствах. Но уже именно МЫ, мы с тобой, вместе, будем любить, плакать от счастья, каменеть сердцем, ощущать неизбывное эхо далёких трагедий, думать, что обладаем истиной, метаться, изменять мир, гибнуть от тщетности и возрождаться от малейшей возможности предстоящего счастья. Это уже потом, на склоне лет, наше сердце почувствует себя ослабевшим от остроты переживаний и будет биться более равнодушно, просыпаясь к прежней радостной жизни лишь в минуты понимания, что жизнь продолжается усилиями и удачами НАШИХ детей. А сейчас – большинству из нас присуща ясность мысли, весна и свежесть воздуха окружают нас, мы ещё не научены размеренности, невзгоды и неудачи пока не угнетают душу, а возвышают её... мы сознаём свою миссию, мы видим, что постаревший мир глядит сейчас в нашу сторону, мы сознаём, что олицетворяем собой его волю к жизни.

...Письмо это пишется в одну из ночей раздумий, созерцания и рефлексии. Большинство предметов замерло, и только секундная стрелка небольшого будильника неустанно описывает окружность. Изредка тишину нарушают доносящиеся с улицы звуки разговора проходящих по тротуару людей, а ещё бывает, водопроводный бог, пробудившись от дремоты, решает пошуметь переливающейся в трубах водой. Я люблю побродить ночью, мне нравится её безлюдность и обманчивость её напряженной тишины: все звуки, возникая в темноте, обретают особенную ясность и нередко – загадочность. Окраины моего города не любят фонарей и из-за отсутствия отблесков на асфальте иногда приходится ругнуться, ступив ненароком в чуть остекленевшую лужу. Я следую немного дальше и вот, горящие уже фонари перемигиваются с геометрическими фигурами сырого асфальта; кое-где мелькают огни вывесок, высокие дома поглощают несильное эхо – я тихонько чихнул. Трамвайная остановка абсолютно пуста, я гляжу на табличку с перечислением маршрутов, и отчего-то так хорошо и грустно становится мне на душе, когда в неурочный час, совсем как электричка, постукивая, проезжает пустой трамвайный вагон с одиноким, усталым кондуктором, дремлющим на своём высоком сиденьи.

Ещё я люблю слушать, как припозднившийся человек спешит к себе домой, люблю смотреть на редкие машины – странно, ночью они торопятся больше, чем днём; мне нравится внезапно увидеть в отдалённом перекрещении электрического и лунного света влюблённую пару: они стоят, обнявшись, и смотрят друг другу в лицо. Ещё – сколь это ни банально, люблю изредка глянуть на звезды и луну – помнишь, в одной книжке – двое в разных городах в условную минуту смотрели на луну, справляя свидания взглядов...

А знаешь ли, как чудно увидеть проносящийся над аркой, через мост, скорый поезд? – беспечность и веселье его огней напоминают мне жизнь, так же летящую сквозь ночь вселенной и знающую наверняка, что завтра обязательно будет новый день.

Иногда я захожу в тихое ночное кафе – там можно уютно посидеть за столиком и, глядя через окно на освещённый тротуар, поразмышлять о небольших приятных мелочах, которые накопила душа за этот вечер. Я могу пробыть здесь столько, сколько мне хочется – ко мне тут благосклонны и не попросят уйти лишь из-за того, что кроме маленькой чашки кофе, ничего не заказываю. Но при этом я знаю точно, что за дверью – всё та же, моя верная, влажная, одинокая ночь, которая примет меня в любой из своих бесчисленных мигов. Она принимает меня таким, какой я есть, и, обволакивая моросящим дождём, открывает всё новые и новые подробности своего бытия.

Медлительный ночной патруль лениво остановит меня, спросит документы и, посоветовав – уже поздно – отправиться домой, проследует дальше. Я тоже пойду своей дорогой – сегодня мне чувствуется нечто особенное в этих влажных проблесках, порывах ветра и редком шуме пролетающих автомашин.

Идя вот так, не торопясь, я думаю о многом. О тебе, о своей литературной деятельности, о старом отце. Иногда я пытаюсь думать даже о будущем, но всё время скатываюсь в область мечты.

      Знаешь, я до сих пор полагаю, что смысл существования чудес – в их исполнении. Но эта моя наивная вера настолько сильна, что в складывающемся узоре твоей и моей жизни я начинаю отчётливо различать счастливые знаки и контуры тех самых чудес, которые – совсем не странным образом – силой моего желания превращаются в милую сердцу картину удачи.

ТЫ СНИШЬСЯ МНЕ. В МОИХ КОЛОНКАХ – TOM WAITS – С САМОГО УТРА, ПРИ ОТКРЫТЫХ ОКНАХ И НА ПОРЯДОЧНОЙ ГРОМКОСТИ.

ВНУТРИ МЕНЯ – СПОКОЙНАЯ УВЕРЕННОСТЬ, ЧТО Я ВОТ-ВОТ ПЕРЕСТУПЛЮ ПОРОГ ДАВНО ОЖИДАЕМОГО ПЕРИОДА. ОКРУЖАЮЩИЙ МИР ТЕПЕРЬ ПОДДЕРЖИВАЕТ МЕНЯ: БЛЕСТЯЩИЕ КАПЛИ СОЛНЦА СВЕРКАЮТ В ТЕПЛЫХ ПОЛОСАХ ДОЖДЯ И В ТВОИХ ГЛАЗАХ. Я ОЩУЩАЮ ЛАСКОВЫЕ ЛУЧИ И ЧУВСТВУЮ, ЧТО НА ДАННОМ ОТРЕЗКЕ ПУТИ ОБРЕТАЮ ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ. ЗНАЮ: ТО, О ЧЕМ Я МЕЧТАЛ, ПОДСТУПАЕТ С МУЧИТЕЛЬНО ПРЕКРАСНОЙ, УПРУГОЙ СИЛОЙ. В ТЕБЕ ЗРЕЕТ ДУША, ТЫ ПРИБЛИЖАЕШЬСЯ К ОСОЗНАНИЮ ГЛАВНОГО, И ПОСТЕПЕННО, УЖЕ В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ, НАЧИНАЕШЬ ЛЮБИТЬ МЕНЯ.