Углы обзора

Подспудно я всегда хотел сбежать. Вероятно, с самого детства. Размытые стекла, пыль в солнечном воздухе. Наверное, все же не с самого детства. Там какое-то подобие быта: еженедельная уборка в квартире, относительно молодая и бодрая мама, то злая, то добрая – волны наследственности постепенно подкатывали. Минимум мебели и вещей, среди которых порядок держался не последним раненым бойцом на передовой, а образцовым, бравым выкормышем царской суворовской школы. Были блины. Ребенок с повышенной кислотностью и болезнью печени, мамой, правда, всегда преувеличиваемой, мог съесть не больше трех-четырех, но радость от присутствия при процессе приготовления помню ярко. Блинный замес, жижица плавно течет на сковороду, обильно смазанную маслом, даже политую – именно так, иначе пригорит. Были воскресные гулянья. Был самокат. Были шашки и шахматы. Были "видики" по рублю, с высоко прыгающими мастерами единоборств. Была школа с парой друзей и парой-тройкой любимых учительниц. Было всегдашнее ощущение, что чего-то недостает. Идеальный быт я вижу в домашних запахах, теплом фартуке готовящего, гостевых традициях, улыбках и общей пригожести дома. У нас был грустный быт. Но немного был. Очень скоро его не стало. Мама помалу улеглась на диван и с невероятной ленцой вставала с него, чтобы сделать необходимейшие дела, без которых жизнь вовсе бы замерла. Грустный быт это не копящаяся пыль или недостаток еды, хотя это тоже было. Грустный быт это общее затемнение жизни. Это скрип половиц, в момент, когда ты и так уже загрустил. Это физически наблюдаемое замедление жизненных процессов. Потом время полетело, убыстряясь, и особенно ужасало то, что темный фон не сменяется хотя бы мельканьем.

Подспудно я всегда хотел сбежать. И сбегал – локально, местно. Моим набегам подвергались семьи друзей, где, слава богу, ко мне были милостивы, и я вволю засиживался в их мире, мире благоденствия, как мне тогда казалось. И вправду. Дома я ругался с мамой, в основном, по внешне незначительным поводам, которые, однако, мне были очень важны – я не хотел, чтобы утлая ладья нашей квартиры сползала в пропасть отчаяния. В гостях были друзья, их улыбчивые и хлебосольные родители и их гости, там был необходимый отрочеству шум, какого дома я не имел. Позже сам приносил домой, к неудовольствию домашних, этот необходимый мне шум в виде странной, резкой и сложноорганизованной музыки. Домашние – это мама.

Еще я хотел сбежать к отцу. В моем сознании того времени Челябинск, отец, его окружение и местоположение представлялись неким объемным полусказочным королевством, внутри которого можно все, в котором тебе легко и свободно живется, и можно не думать о голодающих примерно в это же время африканских неграх. Внутри королевства было множество областей с сияющими навстречу тебе улыбкой родственниками. Было много загородных дач. Сейчас мне хочется их вспоминать, как, наверное, вспоминали свои дачи буниноподобные эмигранты первой волны – с беседками, верандами, купальными кабинами и барышнями, бродившими среди акаций, закрываясь от солнца зонтиком. Были интереснейшие книжки, взрослые и детские, взрослые – больше. Был букулёр, который делал папа – очень насыщенный бульон с огромным количеством вкусного мяса. Были почти ежедневные весело проводящие время компании дома. На даче обычно чаевничали допоздна, выпивая по шесть-восемь кружек вкуснейшего чая. Особенный вкус его достигался благодаря добавлению к заварке листочков с кустов смородины, за которыми я тихонько ходил на охоту в соседние заросли второй половины нашего дома, занимаемой председателем облисполкома, будущим губернатором Петром Суминым. Был маленький кинотеатр, сопряженный со столовой на втором и третьем этажах, развевающиеся портьеры у открытых балконов, дружелюбные буфетчицы, вкусные лимонады и мороженое, была наружная каменная лесенка, ведшая прямо на крышу, где можно было играть и загорать. Но туда никто не ходил, кроме меня, и еще долго казалось, что нагретый солнцем гудрон, которым была залита крыша, и в котором я оставлял маленькие свои следы – это только мое достояние, подчеркнутое моим единоличным присутствием на уровне четвертого этажа.