Уроки музыки

 

Мои рассказы-зарисовки из «мемуарной» серии: рассказы-эскизы, рассказы-воспоминания, рассказы автобиографические и полубиографические… о детстве и юности, об эмиграции и прочем…

 

На чтение потребуется 3 часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

 

 

 

 

Мама сидит перед зеркалом, а я «стою над её душой».

– Мам, я очень хочу серёжки. Ты можешь проколоть мне уши? Ну, пожалуйста, – канючу я.

– Дырки в ушах – варварство и дикость! – мама мажет губы тёмно-красной помадой в картонном тюбике, стараясь не вылезти за грань рта, и я ей мешаю сосредоточиться. – Только простые люди прокалывают себе уши и красят ногти: не будь как они!

– Но у нас почти у всех девочек проколотые уши.

– А если бы у вас все девочки бросались вниз головой с моста под поезд, ты бы тоже бросилась? – растирая кончиком пальца по щеке помадное пятнышко, мама задает мне провокационный вопрос. – Почему ты всегда любишь всем подражать? Эти твои девочки из простых семей и лучшего не знают.

Я не совсем понимаю.

– Ну почему ты так считаешь? И чем наша семья такая сложная?

– А ты обязательно должна мне нагрубить, да? У простых людей нет своего вкуса: они любят себя раскрашивать и навешивать на себя всякие побрякушки, как дикари, – говорит мама, медленно дорисовывая карандашом бровь. – А я ведь тебя совсем не так воспитывала. Это все тети Розины тряпки, они тебя испортили...

 

Тётя Роза – бабушкина сестра из Парижа. Она богата, и все ей завидуют. Она также умница, красавица и прекрасная спортсменка, и прожила она тяжёлую, полную драм жизнь. Её старший сын родился с умственными отклонениями, а муж покончил жизнь самоубийством в расцвете всего, оставив молодую вдову доращивать детей, но это как-то не вызывает особого интереса семьи. Обсуждается, в основном, сколько у неё недвижимости и слитков золота в банке, и то, какая она скупая, несмотря на всё своё богатство, и потому вместо того, чтобы озолотить всех своих родственников – а что ей стоит?! – только шлёт какие-то французские тряпки, которые «для неё, как капля в море».

Обсуждают тётю Розу часто, особенно после получения от неё очередной посылки или после того, как кто-то из родственников навещает её в Париже, а потом возвращается с раздутыми чемоданами, содержимое которых надо делить, дарить и продавать. Вот тут уж начинается грызня, после которой кто-то с кем-то непременно перестаёт разговаривать на год, а то и дольше...

– С тех пор как она здесь побывала, – продолжает мама, рисуя вторую бровь, – тебя как подменили: ты была такая скромная, хорошая девочка. Она тебя развратила!

Мама считает, что девочке четырнадцати лет вполне достаточно иметь два платья отечественного производства, «как у всех»: одно приличное «на выход» и ещё одно, байковое или ситцевое, в зависимости от сезона, «на каждый день». И до приезда тёти Розы так оно и было: у меня было два платья местно-пошивочного фабричного производства, и всё было хорошо. Но тут появилась тётя Роза и навезла кучу всякого, большинство вещей – наследство от её дочки, конечно, всё в прекрасном состоянии. Это надо было перемерить перед зеркалом: юбочки, кофточки, платьица, сумочки, белые перчаточки...

И как будто не было этого ужаса достаточно, привезла она мне по моей просьбе в подарок несколько тоненьких, позолоченных, так чудесно звенящих на запястье, браслетиков. Еле дождавшись отъезда тёти Розы, мама, несмотря на мои протесты, отобрала браслетики.

– Пусть они полежат у меня, пока ты не повзрослеешь, – сказала она, – может быть, тогда ты поймёшь, какое это дикарство.

 

Но я, несмотря на все меры маминой предосторожности, всё же встала на скользкий путь падения культуры. Просьба проколоть мне уши для серёжек была следующей ступенькой в этом падении.

– Ах, ты так легко подаёшься влиянию, – говорит мама, прикладывая к носу розовый пушок, выделяющий клубы ванильно-белой, щекочущей носоглотку пыли, и я понимаю, что серёжек мне не видать, но всё же продолжаю канючить...

– Мам, но ведь все женщины украшаются...

– Ну вот, когда подрастёшь, станешь женщиной и захочешь украшаться, я тебе дам поносить мои клипсы, – говорит мама, вставая со стула. – Ну, как я выгляжу?

Когда мы играли в маскарад, она уже дала поносить мне свои клипсы, и у меня от них мочки ушей распухли и долго болели.

– Хорошо, – говорю я.

Мне непонятно, почему серёжки мама считает дикостью и безвкусицей, а клипсы – нет, но я решаю промолчать, а также решаю, что, когда я вырасту, то всё равно уши себе непременно проколю...