А у нас во дворе

 

Рассказы-зарисовки из «мемуарной» серии: мои рассказы-зарисовки, рассказы-воспоминания, рассказы автобиографические и полубиографические, а то и наполовину придуманные… о детстве и юности, об эмиграции и прочем… своего рода продолжение (второй том) сборника рассказов «Уроки музыки», опубликованного в журнале «Новая Литература» 12 марта, 2014.

 

На чтение потребуется два с половиной часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

 

 

 

Я – единственный ребёнок, без сестёр и братьев, как родных, так и двоюродных, и это довольно тоскливо. В идеале мне всегда хотелось иметь старшего брата, что, конечно же, невозможно. Ближе всех к этому идеалу – Гена, которого я считаю троюродным братом, хотя технически, он – двоюродный брат моего папы, а мне приходится… я всегда путаю, кем... впрочем, неважно.

Гена недавно вернулся из армии и намного моложе папы, а меня старше всего лет на пять, и поэтому, когда он приходит к нам в гости, общается в основном со мной. А я общаться с ним совсем не против, потому что у Гены друзья, среди которых есть довольно симпатичные ребята, высокие и взрослые, уже студенты и, когда я с ними иду рядом, то наверняка все смотрят и завидуют. И Гена тоже высокий и взрослый, хотя и не студент. Иногда они берут меня с собой на Комсомольское озеро: летом кататься на лодке, а зимой – на коньках.

Это мой интерес для общения, а вот почему Гене со мной интересно, мне не совсем понятно. Наверное, для того чтобы рядом была хоть какая-то девочка. Потому что почти все его друзья уже с кем-то гуляют, а он ещё нет, и они над ним подшучивают. А ведь странно: Гена лицом очень симпатичный, и фигура у него отличная.

Его мама, тётя Галя, говорит, что «он очень переборчивый, и ещё не родилась та, что в его вкусе…»

А моя бабушка, которая приходится ему родной тётей, считает, что «у Гены просто тяжёлый характер, и что той, ещё не родившейся девушке, весьма повезло, и спешить рождаться ей нечего…»

И мама моя, как ни странно, с ней соглашается, добавляя, что «такие, как Гена, остаются вечными холостяками», и что если когда-нибудь найдётся «какая-то несчастная, на которой он женится, то она от него вскоре сбежит», и знает она это, потому, что у её мамы был точно такой же дядя из Черновиц, который жил один до сорока пяти, а потом… в общем, «лучше было бы, если он продолжал жить один... а тут уже и дочка у него родилась…».

– Да, всегда страдают бедные дети, – подытоживает бабушка.

 

Папа нарушает редкий момент семейной гармонии: он таких разговоров не любит:

– Ну при чём же тут дети?! Какие дети?! Генка – нормальный парень… вечно вам надо языки чесать… – фраза переходит в неразборчивое, но явно недовольное мычание.

– Ой, Муся, оставь, ты ничего не понимаешь, – возмущается мама, – тебе дай волю, так ты бы только и молчал всю жизнь… тебе повезло, что есть кто-то, чтоб за тебя говорил, и что я такая терпеливая.

– А что?! Молчание ещё не самое плохое качество, – бабушка бросается на защиту папы, – у НЕКОТОРЫХ присутствуют качества намного похуже, и ничего… а мой сын честный, порядочный и…

Папа машет рукой и, хлопая дверью, уходит к соседу «забивать козла», а я иду в свою комнату.

 

Когда Гена приходит в гости, мы всегда сидим у меня в комнате и «крутим пластинки». Гена тоже коллекционирует музыку и иногда приносит мне пластинку в подарок, как например, супрафоновскую – Саймона и Гарфункеля – одну из моих самых любимых и дефицитных. У Гены есть магнитофон «Ява» и много классных записей, а я о магнитофоне мечтаю уже давно, но пока напрасно.

Мы слушаем и почти не разговариваем. Впрочем, Гена ведь молчун или, как его называют в семье, необщительный. Бабушка считает, что Генина необщительность – «часть тяжёлого характера и в жизни ему не поможет». Бабушка знает это из собственного опыта. Папа, которого она вырастила, тоже был необщительным, в его случае от природной застенчивости, и поэтому ей самой пришлось познакомить его с моей мамой, о чём она, впрочем, всегда сожалела, говоря, что «лучше бы я в тот день сломала себе ногу…».

Вместо общительности, Гена наделён талантом к спорту, особенно к гимнастике и к катанию на коньках. Он часто выигрывает на соревнованиях и получает призы, вымпелы, разряды и скоро, наверное, станет мастером спорта. Меня, от природы неатлетичную, это в нём восхищает, но, как считает семья, «спорт – это не специальность» и лучше бы Гена был музыкантом или бухгалтером, как его отец, дядя Мотя, который, конечно же, купил маленькому Геночке виолончель и хотел учить, но где там… «у того тяжёлый характер с детства… всегда был эн ойзвоф^[6]… и после двух уроков играть наотрез отказался». А о бухгалтерии он слышать даже не хотел: «ему, видите ли, это скучно…», сетует дядя Мотя, «а стоять у станка и пилить какие-то глупые железки ему не скучно…».

– А ведь был он таким умненьким мальчиком, не поверите, – вставляет его мать, тётя Галя. – В первом классе считал до ста… все думали, что станет математиком.

– Всё потому, что ты его баловала и разрешала бегать тогда, когда надо было сидеть на одном месте и заниматься. Это я! Я должен был его воспитывать! – тыча указательным пальцем попеременно в свою жену и в себя, жестикулирует дядя.

– Так в чём же дело? Почему ты его не воспитывал? Я тебе не запрещала. А я тебе отвечу, почему. Потому что вместо того, чтобы воспитывать сына, ты проигрывался в покер, вот почему! – выговаривает на одном дыхании тётя Галя и с жадностью присасывается к очередной сигарете.

Дяди Мотино пристрастие к покеру было плохо скрываемым семейным секретом, о котором давно знали все, включая меня.

 

– Ах! Теперь ты вспомнила, а…– саркастически начинает парировать дядя Мотя.

– Ой, перестаньте! Ей богу, как в детском саду! – вступает моя бабушка. – По правде говоря, вы оба приложили руку и дали своему Геночке неправильное воспитание. Но сейчас уже поздно: он – ТАКОЙ!

– Ну, может быть, он всё-таки ещё будет поступать…– прикуривает следующую сигарету тётя Галя.

– Хватит, Голда, забудь про институт, – уже мягко останавливает жену дядя Мотя.

Воцаряется тяжёлое молчание. Гена работает простым токарем на заводе, и это переживается его родителями как трагедия.

 

А мою училищную подружку, Ольку, этот факт совсем не смущает.

– Хороший токарь зарабатывает побольше инженера или даже бухгалтера, – со знанием дела заявляет она.

В Олькиной семье всё измеряется деньгами.

Не в пример мне, она практичная и самостоятельная. Мать её болеет раком груди, а отец-таксист «работает днём и ночью», а в перерывах гуляет с другими женщинами и потом делится подробностями.

– Как! Тебе это не мешает? – поражаюсь я. – Разве тебе за маму не обидно?!

– Так мама уже болеет два года и всё равно ничего не может. Врачи говорят, что она, наверное, скоро умрёт, а папа ещё молодой, ему жить надо, – рассудительно объясняет Олька. – Ну а мне что? Маму я не спасу, а с папой, пока я на его деньги живу, мне лучше быть по-хорошему, ведь так? Ну, а бабы его… что мне до них? Они ко мне подлизываются, подарки дарят… думают, что через меня лежит дорога к папочкиному сердцу, – она смеётся. – Влюблённые дуры! Все бабы дуры! Ничего не понимают в мужиках, – в её голосе проскальзывает злость. – Вот вчера одна подарила мне очередную сумочку. У меня их уже целая коллекция, этих сумочек, насобралась. Подарили бы лучше сапоги…

– Красивая? Какого цвета?

– Да так, ничего себе, рублей за двадцать пять, – смеётся Олька.

 

В общем, Олька увидела как-то меня с Генкиной компанией, и он ей очень с виду понравился: она любит спортивных, широкоплечих и с узкой талией. С тех пор и канючит: познакомь, да познакомь…

А я упираюсь. Нет, мне не жалко. Просто у меня на знакомства тяжёлая рука: в этом я уже убедилась не один раз. Я ещё не совсем оправилась от последствий предыдущего знакомства. И хотя познакомила я их тогда не специально, а просто, из долга вежливости… и надо ж, какая драма из этого вышла… со слезами, перерезанием вен, выбрасыванием колец в кусты и прочим.

А тут тем более, после всего, что я слышала о Генкином характере, зачем же знакомить с ним Ольку: пусть живёт спокойно. Да и чувствовать себя виноватой, если что не так выйдет, мне не придётся.

И вообще, не люблю я знакомства через кого-то. Меня вот иногда мама с бабушкой тоже пытаются знакомить с отпрысками своих школьных подруг, хотя я их убедительно прошу этого не делать… ну и, конечно, ещё до того, как я их увидела, у них уже никаких шансов.

 

– Знакомиться надо так, – говорю я Ольке, – вот идёшь по улице, а навстречу ОН. Взгляды пересекаются, искры из глаз летят и сталкиваются, он влюбляется и следует по пятам, хотя ему совсем в другую сторону… и это всё.

Олька смеётся:

– Ой, ничего ты не понимаешь! Совсем неважно, как знакомиться: важно, что дальше.

– Что ты имеешь в виду? Если правильно познакомиться, то дальше всё будет прекрасно.

– Да ну, что за ерунда! При чём тут это? Важно не знакомство, а чтобы красиво обхаживал, дарил вещи, угощал, не жмотился и, самое главное, чтобы он хорошо зарабатывал и не пил.

– Какая ж ты, Олька, неромантичная.

– Да, я реальная. А на что мне та романтика? Вот мне тёплые сапоги на зиму нужны. Ты думаешь, я в магазине за них твоей романтикой смогу расплатиться? Или, может быть, кушать эту романтику можно? Или…

– Ну ладно, я поняла.

– Да ты не обижайся за правду. Романтику придумали те, кто не живут реальной жизнью, или те, у кого всё есть, или те, кому ничего вообще не надо… Вздохи, взгляды, цветочки, белая фата… Кстати, ненавижу цветы: пустая трата денег… всё равно они тут же вянут, и надо выбрасывать… только даром тоску нагоняют… А мне тосковать совершенно не к чему, – не соответствуя серьёзности её глаз, Олькины губы растягивается в улыбку.

– И замуж я не выйду. Никогда!

 

Я решаю, что, может, будет и неплохо, если она познакомиться с Генкой. Олька знает, чего хочет, и за себя постоять может, а ему уже давно нужна какая-то личная жизнь.

– Ладно, Олька, я специально знакомить тебя не буду, но если он к нам придёт, я тебе скажу, и ты как будто бы случайно зайдёшь и уже сама, если захочешь. Только имей в виду, что у него тяжёлый характер.

– Как-нибудь сама разберусь, не маленькая…

Однако всё произошло совсем иначе. Мы возвращались с занятий и только прошли несколько шагов по Пирогова, как наткнулись на Гену. Олька протянула ему руку и представилась моей лучшей подругой. Он покраснел и что-то буркнул. Всё получилось очень натурально. Олька сразу начала что-то расспрашивать о спорте, Генка попался на удочку и разговорился. Мне про спорт сказать было нечего, а слушать не интересно, поэтому я оставила их одних и пошла навещать бабушку, живущую напротив училища. На следующий день я узнала, что они сидели в Театральном кафе, ели сливки с вареньем, за которые он уплатил, и говорили про гимнастику, а в субботу увидятся опять.

– Ничего, я его расшевелю, – смеётся Олька.

 

Проходит месяца четыре. Гену не видать. Зато сегодня у нас в гостях его родители, которые притащили с собой за компанию старенькую тётю Женю. После ужина, по традиции, обсуждается Генкин характер, который неожиданно улучшился. Всё вроде бы налаживается, но…

– Я подозреваю, что он с кем-то гуляет, – заявляет тётя Галя.

– Да? Ну наконец-то! Мазэл тов! Хорошая девочка? – спрашивает моя бабушка.

– Трудно сказать. Мы её ещё не видели, и он нам ничего не рассказывает. Скорее всего, какая-то шикса, сейчас это модно. Я очень боюсь, она его закрутит, – тётя Галя тянется за очередной сигаретой.

– А с чего вы взяли, что он с кем-то гуляет? – встревает тётя Женя.

– Геночка изменился. Каждый день другая рубашка. Стал улыбаться чаще… пользоваться одеколоном, а вчера ужинал с нами и целый час разговаривал. Даже заговорил об учебе… пускай не в институте, а в строительном техникуме, но всё же будет какой-нибудь диплом. Это всё хорошо, но… – дымит тётя Галя.

– Ну вот, ничем не угодишь. Не гулял – плохо, гуляет – тоже нехорошо… Всё нормально. Мальчик должен гулять. Ты видела его кожу на лице? – парирует дядя Мотя, – пусть немножко погуляет, и неважно с кем: шикса даже лучше, чем наоборот.

– Как ты знаешь, что лучше? Она его закрутит… я, как мать, это знаю. У него ведь нет никакого опыта. ОНИ это чувствуют…

– Ах, в мои годы молодые люди, когда им нужна была женщина, не гуляли, а ходили в бордели. Поэтому они могли себе красиво и долго ухаживать за порядочными девушками, – вставляет бабушка. – Там ИХ хоть проверяли. А теперь как можно знать, с кем имеешь дело?

– Ой, я вам говорю… Маленькие дети – маленькие заботы, большие дети – большие… – вздыхает старенькая тётя Женя.

– Откуда тебе знать, тётя, у тебя ведь не было собственных детей? – подковыривает её дядя Мотя.

– Ну и что? У меня никогда не было собственного поезда, но я знаю, что под него лучше не бросаться… Ну и потом, это все так говорят.

 

Меня мучает совесть: Олька ведь и есть та самая «шикса», о которой так волнуется тётя Галя, и как ни крути, познакомила их я.

– Да нет уже, – следующим утром отвечает Олька на мой вопрос. – Мы только тогда один раз пошли в кино, и он был какой-то странный. Не сказал ни одного слова за весь вечер. Так, молча, проводил до дома и всё… даже ушёл без «до свиданья»! Как тебе это нравится? Ничего не купил – ни цветка, ни мороженого. Мне плевать, конечно, но… это просто знак, что он жмот. А меня жмоты не интересуют, ты ж знаешь. Ты ему что-то про меня рассказывала? Может, он подумал, что мне от него только деньги нужны?

– Ну что ты, я его уже с тех пор и не видела.

«Значит, это он не с Олькой гуляет, – думаю я, – а если не с ней, то с кем?».

 

Проходит осень, а потом зима. Гена у нас не показывается и на коньках покататься мне за всю зиму не удаётся ни разу. Что происходит в его жизни, не ясно.

Опять наступает весна. Теплеет, и усидеть на занятиях почти невозможно. Мы с девчонками из группы решаем проказенить молдавскую литературу. Как обычно, казеним мы неподалеку, на Армянском кладбище. Там хорошо: тихо, спокойно и в это время обычно никого. Бродим по аллейкам между могилами, пока не находим ажурную скамеечку на солнышке. Сидим, уплетаем чебуреки и болтаем о разном.

– Ой, смотрите, девчонки, два мужика за ручки держатся. Как в детском саду! Ой, мне кажется, что они поцеловались!

– Где? Где? – всем интересно посмотреть…

– Как?! В губы?! ТАК не бывает…

– Фу, какая гадость!

Двое парней идут по нашей аллейке, приближаясь к скамейке, на которой мы сидим.

– Девчонки, не смотрите на них. Делаем вид, что мы ничего не видели.

Все опускают глаза и старательно жуют чебуреки.

Парни проходят мимо: они о чём-то весело смеются в два голоса. Я узнаю в одном из них Генкин. Нет! Не может этого быть! Отрываю взгляд от чебурека и смотрю им вслед. Определённо он… Вот это да! Хорошо, что Ольки сегодня нет: она бы точно не выдержала и что-то сказала. Потрясённая необъяснимостью только что увиденного, я плетусь назад в училище. Лучше бы я пошла на молдавскую литературу. Загадка Генкиного поцелуя мучает меня весь день. А всё, что меня мучает, обычно отражается на моей физиономии.

 

Дверь открывает бабушка.

– Что случилось? У тебя какие-то неприятности?

– Да нет, ничего…

– Ну я же вижу, у тебя ж на лице написано: что-то случилось…

Я мнусь ещё минут двадцать, но потом всё-таки не выдерживаю и рассказываю.

Мама, папа и бабушка многозначительно переглядываются.

– Ну, что ж, значит, он фэйгалэ, – говорит бабушка. – Галя напрасно волнуется насчёт шиксы.

– Что значит фэйгалэ? – спрашиваю я.

– Значит, что Геночке мальчики нравятся больше, чем девочки, – вздыхает бабушка.

– Ну и что? Мне тоже мальчики нравятся больше.

– Это совсем другое. А тебе разве не надо делать какие-то уроки на завтра?

– Нам ничего не задали.

– Ну, тогда иди, поиграй немного: гаммы или что-нибудь…

Недовольная, иду играть на «тихой» педали, якобы, чтоб не мешать, и, конечно, прислушиваюсь. Из кухни долетают отдельные фразы, обрывки разговора…

– Не могу поверить. Что значит?! Здоровый парень, спортсмен… Так не должно быть! Это неправильно! Надо лечить! Мотя с Галей обязаны принять какие-то меры, – слышится папин голос.

– Не волнуйся так, Муся, зайди к Изе, поиграй с ним во что-нибудь и успокойся, – советует мама.

– Бедный Мотя! Какой это для родителей кошмар: единственный сын… – вздыхает бабушка. – И это в дополнение к тяжёлому характеру! Ещё не хватало, чтобы он начал себе рисовать брови, как Давидка-цедрейте^[7], наш довоенный сосед по Купеческой.

– Ничего, ещё не всё потеряно, – говорит мама. – Он просто одинокий. Надо найти ему хорошую девочку. Обзаведётся семьёй, всё наладится…

Я представляю Гену с нарисованными бровями и смеюсь. Наверное, громко, потому что в дверях комнаты на секунду появляется бабушкина голова, после чего разговор в кухне продолжается на румынском. Я не понимаю, о чём они говорят и при чём тут хорошая девочка.

 

Бабушка уходит к дяде Моте поговорить. Телефона у него ещё нет, и поэтому говорить можно только с глазу на глаз.

А дальше всё происходит быстро и чётко. Не знаю, как… но… Где-то действительно находится девочка: не очень красивая, но, говорят, хорошая, скромная, учащаяся на зубного техника и любящая хозяйство. Она моя тёзка. Внешне маленького роста, с большим бюстом и круглыми, глуповатыми глазками. Ей под тридцать, давно пора замуж и, как считает семья, Гене «такой вариант именно подходит». Их как бы случайно знакомят. Пару месяцев он молча ухаживает, а потом к сентябрю делает предложение. Что между ними общего, непонятно. Почему он согласился играть в этом спектакле – тоже.

Происходит свадьба. Через год рождается девочка. У матери огромная грудь, но нет молока. В техникум учиться на зубного техника она уже не возвращается. Как оказалось, хозяйствовать она тоже и не умеет, и не любит. Однако у неё есть чувства, о которых хочется говорить. А с Геной не поговоришь: он уходит и от разговоров, и вообще куда-то. Почти каждый вечер. Она его ждёт в слезах и, когда он возвращается, они громко ругаются. В ссорах принимают участие и Генкины родители, с которыми молодые живут.

Каждые пару месяцев моя тёзка берёт ребёнка и уходит к своим родителям. Затем, через две недели, он просит прощения, и она возвращается. История повторяется регулярно. Девочке исполняется три года, когда они наконец-то разводятся.

Это событие, разумеется, обсуждается.

– Да, всегда страдают дети, – констатирует бабушка.

– Нечего было его женить. Такие люди, как Гена, не должны жениться, – говорит моя мама.

Папа машет рукой:

– А всё потому, что не дали им жить спокойно!

– Что говорить… тяжёлый у него характер, – вздыхает бабушка.

 

Гена уезжает на БАМ. Дядя Мотя получает ущемление грыжи и обширный инфаркт уже на операционном столе. Тётя Галя курит без остановки. Дядя Мотя умирает, не приходя в сознание. Умирает и Олькина мама. Тётя Галя с невесткой и внучкой уезжают в Израиль к сестре, навсегда. Олька неожиданно выскакивает замуж за долговязого вокалиста с четвёртого курса. Никто не имел понятия, что они встречались.

– Ты его любишь? – спрашиваю я её.

– У него папа – председатель колхоза… а мой папочка, сама знаешь, кобель, – смеётся она, отводя глаза в сторону.

Больше я её ни о чём не спрашиваю. Опять наступает весна.