HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Рая Чичильницкая

Капкан

Обсудить

Рассказ

На чтение потребуется полчаса | Цитата | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за июль 2015 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за июль 2015 года

 

Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 16.07.2015
Иллюстрация. Название: «Капкан». Автор коллажа: Рая Чичильницкая. Источник: http://newlit.ru/

 

 

 

«…Мне никогда не приходилось видеть такого омерзительного зрелища, какое представляли эти люди, причём женщины были ещё противнее мужчин. Помимо обыкновенной уродливости, свойственной глубокой дряхлости, они с годами всё явственней становятся похожими на привидения, ужасный вид которых не поддаётся никакому описанию. Среди пяти или шести женщин я скоро различил тех, что были старше, хотя различие в годах между ними измерялось всего какой-нибудь сотней или двумя годов.
Читатель легко поверит, что после всего мной услышанного и увиденного моё горячее желание быть бессмертным значительно поостыло. Я искренне устыдился заманчивых картин, которые рисовало моё воображение, и подумал, что ни один тиран не мог бы изобрести казни, которую я с радостью не принял бы, лишь бы только избавиться от такой жизни…»  

Джонатан Свифт. «Путешествия Гулливера».

Часть третья. Глава Х

 

 

Миссис Гросс проснулась с привычным тошнотворным ощущением страха и раздражённости. Спала она мало и беспокойно, погода менялась, давление падало и в целом день обещал быть неприятным.

 

Зима в этом году затянулась дольше обычного, или так ей казалось. Холода и осадки здорово надоели, и она на улице не была уже месяцев пять. Ну, может, не пять, а меньше, но всё равно прилично. А ведь раньше без свежего воздуха жить не могла: так любила выходить в парк под окном и там часами сидела на скамейке, наблюдая за белками, собаками и детьми.

А теперь…

 

Что сказать, за этот один только год сдала она здорово. Резко ушли слух и зрение, а на их место пришла жуткая неуверенность, усилились боязни, и появилось незнакомое безразличие ко всему. Нет, не столько безразличие, сколько нежелание. Не желалось ни одеваться, ни мыться, ни приводить себя в порядок, ни выходить на улицу. Всё стало медленным и тяжёлым, как движения насекомого, увязшего в клейком меду.

 

Накануне на неё кричали, угрожали, а теперь уж точно придут убить.

Кричала Алина, которую она считала хорошей, и вот тебе, пожалуйста... Какой рот открыла! Да она ж просто ненормальная! Так кричать! И за что?! Скорее всего, наркоманка. Впрочем, все они хороши. Все с какими-то легендами, фальшивыми паспортами, хвостом личных проблем. Кого ей только посылают?! Нелегалов, лгунов, преступников... А всё потому, что некому заступиться... одна-одинёшенька, как перст, и никому до неё дела нет.

 

В таких мыслях начался день. В них он и продолжился. А откуда могут взяться другие мысли? Жизнь у неё, что ли, такая приятная? Какая жизнь, такие и мысли. Как говорил кто-то из знаменитых, «бытие определяет сознание», и был совершенно прав.

 

Всё, что сготовила ей «наркоманка», есть она, конечно же, отказалась (на всякий случай, если та задумала её отравить) и велела выбросить, хотя в её доме выбрасывать что-либо было грешно.

 

Ну, ладно, выбросить-то выбросили, а теперь что делать? Обедать ведь нечем. Холодильник почти пустой, а то, что в нём осталось, скорее всего, давно просрочено. Потому что некому проследить. Вот так, кормят её чем попало, а потом живот болит. Наверное, у неё уже общее хроническое отравление, но кого это интересует? И вообще, всё надоело. Каждый день одно и то же. Готовят так, что им нужно руки обломать. Сами они ничего не знают: всё она им должна подсказывать. А ведь возраст уже не тот, пора отдохнуть от всего, пора на покой. Да не получается, обо всём она сама должна думать, за всё – беспокоиться сама. Вот, скоро обед, а кушать нечего… Об этом кто-то подумал?!

 

Мысли раздражённо жужжали и, гоняясь друг за другом как мухи в банке, крутились в её ссохшейся седой голове.

 

 

*   *   *

 

Присматривали за миссис Гросс (так её теперь величали по-американски) три русскоязычные женщины из городского агентства социальных услуг. То есть, не все три одновременно, а по очереди. Бывшая москвичка Вера – с понедельника по среду, следующие два дня – толстая Ада из Баку, а в выходные – Алина из… из… имя города вертелось на языке, но никак не вспоминалось. Ну, да чёрт с ней! Какое это имеет значение, из какого она города? Всё равно эта лгунья, скорее всего, наврала… Главное, что это та самая, которая вчера кричала, как ненормальная, а теперь, наверное, придёт убить.

 

Три разных, постоянно сменяющихся человека, конечно, безумие: кто же такое может вытерпеть?! А ОНИ ещё жалуются, что у неё, мол, тяжело и что почти, мол, никто больше двух суток подряд не выдерживает: окна нельзя открывать, телевизор нельзя включать, на воздух выйти проветриться тоже нельзя. Ну и что? Такая у них работа. Им за это платят. При чём тут телевизор? Наглость какая! Она вовсе не обязана предоставлять им все условия: у неё тут не гостиница! И вообще, это они для неё, а не наоборот! Она ж их клиентка… В этом миссис Гросс была твёрдо убеждена. И, возможно, формально она и была права, но неформально, по-человечески… В общем, ухаживающие за ней люди у неё долго не задерживались, часто менялись, а поэтому приходилось каждый раз привыкать к новому человеку и заново строить отношения. Это, конечно же, ужасно нервировало… ведь перемены в её возрасте нарушают режим и полностью выбивают из седла.

«В следующий раз пришлют нового человека, так я просто не открою дверь, – решила она, – буду сама, и то лучше!»

 

Сегодня был понедельник, и дежурила Вера. Вот уже несколько часов, как она тщетно пыталась уговорить старуху отпустить её в магазин за продуктами, но разрешения не получала из-за страха той остаться одной. Вместо этого ей приходилось уже в который раз выслушивать жалобы на Алину.

 

Одетая в старый, потрёпанный халат, миссис Гросс сидела в красном полуоблезшем кресле у окна и копалась в каких-то бумажках непонятного содержания и назначения. Уверенная в крайней важности этих бумажек, она пыталась их аккуратно сложить и надёжно спрятать подальше от вездесущих, обворовывающих её людей. Это необходимо было срочно проделать, но бумажки, как назло, то прятались, то находились, то снова исчезали, то обнаруживались в странных местах, явно отказываясь быстро складываться. В этом изнуряющем, напоминающем ловлю блох занятии, прошло утро. На причёсывание и переодевание не оставалось ни времени, ни желания. Впрочем, какая разница? Кому интересно, как она выглядит?

 

 

*   *   *

 

Вскоре заявилась дочка, которая приезжала раз в неделю из другого штата. Она, как всегда, что-то притащила, улыбалась, задавала вопросы, чего-то там рассказывала и показывала снимки на своём мобильнике: в общем, пыталась развлечь, но все её попытки результатов не дали, а только действовали на нервы и раздражали ещё сильнее.

 

Миссис Гросс сидела в том же кресле, нахохлившись, как воробей в зимнюю стужу, и отказывалась развлекаться. Всё, что происходило за пределами квартирки, в которой она обитала, для неё сейчас просто не существовало и интересным быть не могло, и нелепые попытки дочери только подчёркивали, как та ничего не понимает в том, что происходит с матерью. А происходило то, что жизнь подходила к концу, и смириться с этим фактом она отказывалась. С прошлого лета её преследовали мысли об этом, и ничего уже надолго от них не отвлекало. Вот и сейчас она была погружена в свои невесёлые размышления.

 

Миссис Гросс страдала нарциссизмом, но об этом ей известно не было. Она даже не знала такого слова. Знала она только, что очень страдала почти всю свою жизнь, и сильнее всего страдала от обид. Обижали же её все, обижали ни за что ни про что, и было ей себя очень жаль.

 

Вначале обидела её Природа. Родилась она маленькой, слабенькой и болезненной: вот-вот истает. Если б не родители, которые лелеяли и, сдувая пылинки, оберегали, долго б не протянула. Только они её по-настоящему и любили. И она в своих чувствах и взглядах навсегда осталась там, в детстве, где ей было так тепло и спокойно и где звали её ласково Линочкой или Линусей.

 

Потом обидела её Судьба. Впрочем, обидела не только её одну, а всё её поколение, но от этого было не легче. Обида эта – война, забравшая молодость и унёсшая любимых родителей, – осталась в ней на всю жизнь. Сама она выжила и закалилась, по крайней мере, внешне. Душевно же она страдала от своего внутреннего одиночества и от вынужденной необходимости обитать в холодном, грубом и жестоком мире, подобном приюту для малолетних сироток. Так она ощущала… Никто к ней больше ласково не обращался: для близких была она теперь Линой, а официально звалась Элиной Борисовной.

 

Ну, а после этого потянулись цепи обид, наносимых окружающими её людьми: деспотичной свекровью, инфантильным мужем, не умеющим защитить от нападок матери, и ещё очень многими… почти всеми.

 

И что ей было делать? К кому притулиться?

 

В общем, родила она себе дочку-куклу, решив, что хоть та не будет её обижать, и полностью посвятила себя тому, чтобы оградить малютку от всего того, что могло помешать их совместной идиллии. Ах, как же она обожала её кормить, наряжать, с ней играть, петь ей песенки, рассказывать ей сказки и любоваться своим отражением в её глазёнках. Поначалу девочка росла, развивалась, но не взрослела. Чем и радовала. Миссия её состояла в том, чтобы любить, утешать и защищать мать, а не взрослеть. Не для того была рождена. Однако и она, в детстве и юности такая чудная и послушная, тоже начала постепенно обижать своими попытками выйти из-под материнского контроля, отпочковаться и жить своей жизнью.

 

Характером дочка пошла в отца (ещё одна обида со стороны Природы) и поддавалась влияниям других, которые через неё только и норовили нанести обиды её невинной матери. Но этого она явно не понимала или, скорее всего, не хотела понимать: высказывала мнения, отличные от материнских, проводила всё больше времени с друзьями, вместо того, чтоб сидеть дома с мамой, ну а потом нанесла самую смертельную обиду, выйдя замуж за парня из простой семьи! Тут мать действительно почувствовала, что теряет дочь, и, казалось, что болезненней обиды ей доселе никто не наносил. «Как же она может меня покинуть?! Как же я останусь одна?!» – возмущалась мать.

 

В этом праведном возмущении прошли годы, и очень многое напроизошло, в том числе и эмиграция. Здесь, в хлебосольной, богатой Америке, работать миссис Гросс не пришлось ни дня, а полагалось многое и, казалось бы, живи да радуйся, но… Не в материальном достатке счастье, а в семейном тепле, внимании и любви, которых после смерти родителей у неё, увы, не было.

 

С единственной сестрой, американкой, сделавшей столько для их приезда, они все время ссорились. Сестра, ничего не поняв, часто её обижала, а потом и вовсе покинула, уйдя на тот свет. Дочь с семьёй, конечно же, поддавшись влиянию супруга, переехала в другой штат и вся ушла в работу, которая явно волновала её больше, чем родители. Муж (уже полностью принадлежавший ей одной после смерти матери) тоже здорово подвёл своей болезнью. Он долго мучился, но она его упрямо никуда не отдавала, а держала дома, изо всех сил протягивая его мучительное существование и свою жертвенность. Это придавало её жизни смысл, заполненность и отвлекало от одиночества. Но и он, в конце концов, её предал и оставил одну-одинёшеньку, отправившись в мир иной. Впрочем, какой от него мог бы быть сейчас прок?

 

Конечно, она могла тогда ещё устроить свою личную жизнь, встретить кого-то, выйти замуж, но не решилась. Ну, а потом нагрянуло старение. Она долго неплохо держалась, по крайней мере, на поверхности, но ничего вечного ведь, к сожалению, не бывает… И вот... она одна в окружении чужих, безразличных к ней, вечно лгущих, обкрадывающих её враждебных людей, обращающихся к ней по имени (тут, видите ли, так принято!), как будто бы она им какая-то девчонка. И она вынуждена от них, от этих врагов, зависеть! Это с её-то самолюбием!

 

Природа, Судьба и Дочь – теперь уже вместе, как зловещая троица, наносили обиду за обидой, от которых защиты не было. Иссякали былые силы и возможности. Уходило здоровье, портилась внешность, мир съёживался, будущего не существовало, приближалась Темнота, овладевали страхи…

 

 

*   *   *

 

Природа напомнила о себе знакомым позывом. С трудом выкарабкавшись из продавленно-плюшевого красного нутра кресла и опираясь на свою «ходилку» (от помощи людей она упрямо отказывалась), миссис Гросс зашаркала в туалет. Выйдя оттуда минут десять спустя, она объявила о том, что время к полудню, а она ещё не накормлена.

 

– Я уже голодна, как собака, и никого это не волнует! Одно название, что у меня есть помощь… Моим врагам такая помощь! Давайте, идите, нагрейте, что там есть: меня надо кормить, а кушать нечего.

 

Вера засуетилась:

– Как же нечего? Вот я вам только вчера супчик свеженький сварила… и курица ещё в холодильнике есть… и рыбка…

 

– Да что мне ваш супчик… он невкусный. А на курицу я уже смотреть не могу: надоела. Рыбка? Какая рыбка? С моим желудком?! Вы хотите, чтобы у меня было отравление?! А как насчёт салата? Салата нет: вы не приготовили! И чем вы целый день так заняты?!

 

– Так же не из чего… хотела вот пойти за продуктами, а вы мне не разрешили! И потом же у вас там были те кабачки, что Алина сготовила: вам же нравится, как она варит… но я что-то их нигде не вижу…

 

– А я их выкинула. Эта ваша Алиночка, наркоманка, только и мечтает меня отравить. Она вчера на меня такой рот открыла! Вы бы только послушали…

 

– Хорошо, пойду накрывать на стол, – Вера махнула рукой и ушла на кухню.

 

– Ничего делать не хочет, – бурчала миссис Гросс, – ОНИ так не любят работать! Врут мне в лицо! Думают, что я уже ничего не понимаю: делают из меня идиотку, а я ещё из ума не выжила… Ах, если бы мне только создали нормальные условия… я бы сразу расцвела!

 

Через несколько минут начался обед. Впрочем, может, это был совсем даже не обед, а завтрак, или полдник, или ужин. Утратив своё очертание, время смазало и назначение трапез: похожие, как близнецы, они растянулись до бесконечности, плавно переходя из одной в другую. Вера что-то разогревала в микроволновке, а мать и дочь сидели напротив друг друга за белым, уставленным снедью кухонным столиком.

 

– Ах, всё как трава! ОНА совершенно не умеет варить. Ни капли соли… Как такое можно кушать?! – жаловалась мать, шаря по столу рукой. Её не смущало, что ОНА стоит рядом и слышит. – Конечно, если бы я могла видеть, как раньше… Это моё несчастье…

 

Дочь ощутила острое желание встать из-за стола и выйти вон, но вместо этого пододвинула к материнской руке солонку.

 

– Не надо мне помогать: лучше делай то, что я тебя прошу, а то, что мне надо, я вижу сама, – недовольно вспыхнула мать. – Ты думаешь, что соль мне полезна?

 

Ей хотелось продолжать говорить о себе, о том, что её беспокоит, о своих вечных страхах и недомоганиях, и об ухаживающих за ней людях, но жест дочери её прервал, не дав продолжить. Вечно её все прерывают и никогда ей не дают договорить… Никто к ней не имеет терпения. А ведь ей надо было ещё дорассказать о том, что, где и как болит; о полной потере за последний год слуха, зрения и ощущения контроля; о том, как всё делается за её спиной без её ведома, как будто она уже у себя не хозяйка… Надо было ещё раз дать понять, что она этого так не оставит; что необходимо что-нибудь изменить и создать ей нормальные условия, и что с ней нужно считаться, потому что она ещё при своём уме и знает, что говорит… А ещё ей хотелось молча жалеть себя, сидеть с жертвенным выражением лица и молчать так выразительно, чтобы всем (особенно, дочке) стало невыносимо стыдно, и чтобы все они сразу раскаялись. Впрочем, молчание всегда давалось ей с большим трудом…

 

Но дочь и так понимала, что происходит. Она сидела, подавленная своей эмоциональной неуклюжестью, и не могла найти правильных слов, чтобы выразить болезненную смесь испытываемого ею ужаса беспомощности, сострадания и вины. Ей вспомнился вчерашний телефонный разговор с маминым лечащим врачом. «У вашей мамы деменция, и лучше она уже не станет, – сказал он. – А лекарств, которые могут ей помочь, увы, пока не существует. Ум у неё не по годам крепкий, организм достаточно здоровый: так что прожить она вполне может ещё лет десять-двенадцать. Я вам сочувствую. Крепитесь». Вспоминалось и страшное описание страдающих от своего бессмертия струльдбругов из «Путешествий Гулливера».

– О Господи, не дай мне долголетия, – мысленно взмолилась она.

 

Мать теряла зрение постепенно, в течение многих лет, и по мере того, как вызревала катаракта, мир её затягивался всё более толстой пеленой и мутнел. Всё это можно было вовремя исправить путём несложной, рутинной процедуры, но мать на операцию не решилась. Ах, сколько было на эту тему переговорено, сколько планов было сделано, сколько подготовки было проведено дочкой. Однако страх победил, и все разговоры, планы и подготовка оказались напрасными. «Буду жить в темноте, – решила миссис Гросс, – только б не иметь дело с этими белыми халатами!». Врачей она панически боялась, и в то же время страстно к ним тянулась.

 

И вот наконец пришёл день, когда из нечётких и неясных, очертания стали превращаться в невидимые или искажённые до неузнаваемости, и теперь различались только по контрасту: что-то очень тёмное на светлом фоне или наоборот. А за процедуру по исправлению этого в её возрасте уже никто из врачей не брался. На миссис Гросс надвигалась вечная тьма, и это страшило ещё больше, чем люди в белых халатах. Страх этот, подобно тому, как вода превращается в пар или леденеет, менял свою форму, приобретая качества других эмоций. Теперь она злилась на всё и на всех, пытаясь найти виновных в том, что с ней происходит. Злилась она и на себя.

 

Неловкое молчание прервалось внезапно.

 

– Знаешь, я никогда не предполагала, что буду жить так долго… Когда мне было девять лет, доктор сказал моей маме, что я больше года не проживу, такой слабенькой я была! Все мои подружки детства были намного здоровее и крепче меня, а где они сейчас? Никого уже нет в живых, а я осталась. А почему и зачем, не знаю… Мне всё так надоело, но я хорошо помню мамину агонию. У меня до сих пор перед глазами её мучения, и мне страшно так умирать. Поэтому я хочу жить...

 

Дочь поймала себя на мысли о том, что ей, глядя на мать, хочется обратного, и со вздохом сглотнула готовые сорваться с кончика языка слова. Как обычно, мать была для неё примером и поводом для того, чтобы желать и действовать от противного. Сказать было нечего.

 

– Да... не рассчитывала на такую старость, иначе… иначе прожила б жизнь по-другому. Я думала, что потеряла зрение только недавно, а теперь поняла, что ослепла давным-давно! Да я всю жизнь жила слепой! – гневно выплеснула мать. – Прожила-прошляпила всю жизнь, как настоящая дура, не понимала, что надо было жить только для себя, а теперь что?! Теперь я никому не нужна, я одинока, как собака, издыхающая под забором!

 

Тирада уткнулась в паузу, и словесный поток оборвался. Она отпила глоток чая, чтобы смочить уставшее горло. Говорила она с утра, и конца этому словесному потоку не предвиделось.

 

 

*   *   *

 

Что сказать, мисис Гросс всегда была склонна к мелодраматизму и обладала талантами театрального мастерства. Жизнь её состояла из спектаклей, в которых она одновременно являлась сценаристом, режиссёром-постановщиком, греческим хором и главным (разумеется, положительным) героем. Окружающим её людям отводились чёткие роли и задача их заучивать. Отклонение от текста или плохо исполненная роль вызывали в ней резкий внутренний протест и открытое возмущение: как же ОНИ могли?! Какое ОНИ имели право испортить ЕЁ спектакль?! Ведь её творческая задумка была совсем иной. Это ж не по её сценарию! Как такое может быть?!

 

Эти справедливые чувства накатывались на миссис Гросс волнами приступов, с годами всё чаще и интенсивней, и всё труднее было их сдерживать. А с прошлого лета сдерживать уже вообще ничего не получалось, и это её мучило. И не потому, что она чувствовала себя в чём-то неправой (такого просто быть не могло!), а оттого, что, утратив способность, которой всегда гордилась (способность прятать свои настоящие чувства от чьих-то глаз за фасадом внешнего спокойствия, самообладания и приличий), она утратила самоконтроль, внутренне ослабела и уподобилась большинству тех, кто окружал её по жизни, предельно разочаровывая своим неумением или нежеланием сдерживаться. А теперь вот и она сама тоже этого не умеет и разочаровывает… Кого? Разумеется, в первую очередь своих родителей. Что с того, что их уже более семидесяти лет нет в живых? Она-то прекрасно знает, как бы их это разочаровало… особенно папу, который никогда не повышал голос и вообще был идеалом или, возможно, даже святым... А потому разочаровывало это и её саму. Ведь кто знает, может быть, ОНИ ОТТУДА всё видят… может быть, ТАМ всё-таки что-то есть?

 

– М-да... не знаю, за что мне такое наказание. Чем я так провинилась? Почему я так должна страдать в одиночестве?! Я – одна, как в пустыне. Вокруг никого: ни родни, ни знакомых… никому до меня нет дела.

 

На самом же деле вот уже сорок лет как она жила в небольшой двухкомнатной квартирке со всеми удобствами, и ни дня одной (раньше – с приклеенным к её юбке мужем, а после его смерти – с ухаживающими за ней женщинами из городских социальных служб), однако значения это не имело. Несмотря на чьё-то постоянное присутствие, страдала она от гложущего душу одиночества.

 

– Видно, такая моя судьба – быть одной! Да, надо было мне жить по-другому, – снова запричитала миссис Гросс.

 

Дочь навещала её понедельно с ночёвкой, а несколько раз в году она привозила мать к себе примерно на месяц. И не было дня, чтоб они не переговаривались по телефону, обычно по нескольку раз и подолгу. Время от времени звонил внук, а иногда и члены его семьи – жена и дочки, её маленькие правнучки. Но всё это было НЕ ТО. Но и этого было недостаточно. Но даже это не спасало от одиночества и постоянных, мучительных, изнуряющих душу страхов.

 

– А что бы ты сделала иначе, если б имела возможность вернуться в прошлое и прожить всё опять? – спросила молчавшая до сих пор дочь. Она уже не старалась развлечь, но не отреагировать совсем не могла себе позволить.

 

Мать на секунду задумалась.

– Я бы ушла от твоего папы. Он был маменькиным сыночком и не мог за меня постоять. Не мог защитить от НЕЁ. Знаешь, я всегда желала, чтобы тот, за кого ты выйдешь замуж, не имел матери. А потом я себя поправляла и желала, чтоб его мать просто жила на далёком расстоянии. Ведь нехорошо желать смерти кому-то, особенно незнакомому. Я так не хотела, чтобы ты страдала, как я…

 

– Спасибо, – усмехнулась дочь.

– Конечно, тебе повезло. Не пришлось жить со свекровью, как мне!

– Чего ж ты не ушла?

– А как я могла? Куда? С тобой на руках? Что ты глупости говоришь?

– Так я же родилась не сразу… почти через три года.

 

– Ну, так я тоже не сразу всё поняла… а потом было поздно. Ладно, это прошло, не вернуть. А вот сейчас… сейчас я по-настоящему попала в капкан, из которого не выбраться! И даже мои мама и папа не могут мне ничем помочь! Знаешь, я поняла, что моя война для меня так никогда и не закончилась. Я всё время вынуждена бороться и выживать… как тогда. Но тогда я была молодая и здоровая, и люди мне встречались хорошие, помогали, а теперь… Теперь я совершенно одна, одинока, а силы не те… Я больше так жить не могу! Я когда-нибудь выброшусь из окна… ей богу! – Она сделала выразительную паузу, но тут же, не дожидаясь реакции дочери, резко свернула на другую тему. – Ты уже ходила туда, куда обещала?

 

Вот уже несколько месяцев, как миссис Гросс увлеклась новой идеей и составила план её осуществления. Внезапно она страстно настаивала на том, чтобы дочь определила её в дом для престарелых, хотя ещё только совсем недавно так же страстно настаивала на обратном и заклинала дочь, чтоб та ни при каких обстоятельствах её в такое заведение не определяла.

 

– Всё! Я этого не выдержу! В конце концов, я имею право отдохнуть от всего! Мне полагаются какие-то человеческие условия, не так ли?! Сколько можно так дёргать старого больного человека как марионетку?! Я здесь сойду с ума! Тебе будет легче, если это произойдёт?! А там мне хоть не надо будет видеть эти противные морды и за всё волноваться… там я себе лягу в своей комнате и буду лежать, пока не закончусь! – Ни один разговор теперь не проходил без подобных душераздирающих выплесков.

 

– Мам, я делаю всё, что могу, чтобы разузнать поподробней: но это сложный и длительный проект... и потом, кой-какие вещи вообще могут быть невозможны. Расскажу тебе поподробней, когда сама буду знать. Может быть, в следующий раз что-то прояснится. Нужно набраться терпения…

 

Дочь старалась говорить как можно ясней и медленней, пытаясь успокоить мать. Иногда это ей удавалось, но сегодня…

 

– Терпения?! – напирала та, – у меня нет времени на терпение! А до следующего раза я могу не дожить! У тебя всегда всё длится, а я ничего не люблю откладывать в долгий ящик. И что значит «невозможно»?! Если бы я так рассуждала, то в войну бы не выжила. Всё возможно! Надо только не сдаваться. Я не признаю невозможного. В жизни нужно за всё бороться и всего добиваться, а ты опускаешь лапки. Я, пока жива, не могу не добиваться…

 

Миссис Гросс вечно спешила, боясь что-то не успеть, забыть, но при этом всегда жаловалась на то, что все её торопят, не дают спокойно обдумать, сосредоточиться, и этим сводят с ума. В отношениях с дочкой она тоже не проявляла терпения и всегда опережала своими просьбами, мольбами и требованиями, не дожидаясь, пока та сама предложит или сделает, отнимая этим у дочки радость добровольно предложенного и искренне сделанного. Воспринимая это, как недоверие, дочь раздражалась.

 

– Ну да, чужими руками… – пробормотала она.

 

– Не могу поверить, – не услышав, продолжала пилить мать. – Неужели ничего нельзя сделать, чтобы хоть как-то облегчить моё существование? Почему я так должна страдать?! Я для своей мамы сделала бы ВСЁ! На твоем месте я бы добилась, чтобы меня положили в больницу и кормили внутривенно, вливали какие-то витамины, давали нормальный уход, чтобы хоть как-то поддержать мой организм, и чтобы я немного пришла в себя… А ты ничего не хочешь для меня сделать! Ты пошла в своего папу. Он был слабый, вот и ты слабая.

 

Дочь ощутила привычную дробную боль в виске, как будто дятел долбил одно и то же место своим настойчивым острым клювом.

 

– Хорошо. Если я ТАКАЯ, если я слабая, чего же ты от меня хочешь? – четко артикулируя, сказала она. – Я делаю всё от меня зависящее, но ты же должна понять, что я не в состоянии помочь тебе во всём, чего ты от меня требуешь.

 

– Что значит ТАКАЯ? Ты не такая: ты просто не хочешь. Ты – эгоистка! Надо только хотеть и иметь сострадание и хоть какое-то чувство морали! Надо быть человеком! – посыпались знакомые упрёки.

 

– Ты продолжаешь требовать от меня того, чего у меня нет. Да, возможно, я недостаточно человечна, возможно, я аморальна, возможно, я эгоистка. Не отрицаю. Но ведь тебе об этом прекрасно известно! Ты же сама меня воспитала и знаешь уже скоро шестьдесят четыре года… Так чему ты каждый раз удивляешься? Чем ты каждый раз так возмущаешься?! Зачем ты продолжаешь хотеть от меня того, чего я не могу тебе дать?! – всё громче и отчетливей звучащие слова, которые, затвердев, превращались в ледяные, заострённые сосульки.

 

– Ну, что ты говоришь глупости? Ты способная, успешная… ты – умная, ты – красивая. Что ты на себя наговариваешь? – Мать дала задний ход.

 

Но было поздно: ощутив изморозь озлобления, дочь уже не могла остановиться.

 

– Нет! Способности, ум, красота и успех ещё не делают человека лучше, человечней, моральней, ведь правда?! Ладно, сдаюсь: ты права! Такая у тебя оказалась дочь: малодушная, аморальная, бесчеловечная эгоистка! И ты должна признать этот факт, – выпалила она срывающимся голосом, и от признания в тех ужасных вещах, в которых обвиняла её мать, на душе моментально стало легче.

 

– Это ты от НЕЁ унаследовала, ЕЁ это влияние, и я, наверное, такое заслужила. Это мне в наказание за то, что я её вначале называла мамой. А так нельзя. Никого, кроме родной матери, называть так нельзя. Мама – одна! Бог всё видит! В этом моя большая вина… – всхлипнула старуха.

 

– Не знаю… – пожала плечами дочь. – А за что тебя наказали, оставив без мамы в двадцать один год, да ещё на чужбине и в войну? Чем ты тогда заслужила?! Ты когда-нибудь Ему такой вопрос задавала?!

 

– Вопрос?! Кому?! Кого мне спрашивать?! Может быть, ТАМ что-то и есть, я не уверена… Вот ты всему веришь, а я в эти потусторонние сказки верить не могу. Я верю, что никто не знает, какой кого ожидает конец, и, что главное – быть хорошим человеком здесь, в этой жизни. Я тебе не желаю такую старость, как у меня… Но знаешь, всё ведь идёт по кругу, как карусель, и… это надо прочувствовать, чтобы понять мои страдания, – она нарочито шумно потянула носом.

 

– Да, это уж точно, что у меня старость будет другой, – усмехнулась дочь. – Мне, моему поколению, тем, кто вкалывал и платил налоги, ведь не полагается ничего из того, что получаешь ты и такие, как ты: ни бесплатной медицинской страховки, ни круглосуточного ухода, ни разных льгот! Ты даже не понимаешь, как тебе повезло… и не ценишь. А нам надеяться не на что и не на кого, разве на то, что не доживём… Где я буду и кто будет ухаживать за мной? Не знаю… Стараюсь об этом не думать.

 

Внезапно, как по мановению волшебной палочки, её окутало облако безразличия, и стало всё равно, что говорит мать.

 

«И зачем только я с ней дискутирую? – проплыла мысль. – Ведь это всё равно ничего не изменит: ни ситуацию, ни наши мнения, ни её характера… НИЧЕГО… Каждый раз даю себе слово не реагировать, и вот… опять сорвалась, попалась в капкан её провокаций… Да, маман у меня в этом деле – талантище: кого хочешь, даже Будду могла бы довести до белой горячки…» – она мысленно улыбнулась и, потянувшись к своему айфону, включила «Пандору», транслирующий музыку сайт. В кухонном пространстве тихо зашелестели скрипки Вивальди. Дочь облегчённо вздохнула. Музыкальный фон значительно облегчал ситуацию, музыка барокко её успокаивала, тушила желание прореагировать и отвечать на мамины слова. Озлобление растаяло.

 

Мать, не слыша музыки, продолжала что-то говорить, на что-то жаловаться, чем-то или кем-то возмущаться, чего-то требовать, но речь её, профильтрованная через музыкальную кисею, теряла свою ядовитость, и прежней боли уже не доставляла.

 

 

*   *   *

 

Темы сменялись, неизбежно возвращаясь к одному и тому же. Рефреном повторялись нападки на стремящихся «свести её на тот свет» помощниц, отчаянные призывы спасти и увезти её куда подальше из ада, в котором ей приходится жить, упрёки в бессердечии, жалобы на то, что ей нечего кушать, и на то, что её хотят закормить, на то, что ей всегда холодно, и на то, что она просто умирает от жары в этой жуткой квартире, острое желание поскорее закончить свою так называемую жизнь и такая же острая боязнь всего, что может хоть чем-то повредить…

 

Вивальди давно сменился Бахом, потом Генделем, затем потянулась череда каких-то менее известных композиторов того периода и, наконец, опять зазвучал Вивальди. Дочь, устав от долгого и неудобного сиденья на твёрдой маленькой табуреточке, смотрела на мать и время от времени качала головой, то ли в ответ на слова той, то ли в такт музыке.

 

За окном вечерело. Дождь уже несколько часов как закончился, и ветер иссушил мокрый асфальт улиц. В стекло царапались ветки зацветающего дерева.

 

– Вот наконец-то и пришла весна, – сказала дочка.

 

– А что мне от этого? Я сижу дома и всё равно ничего не вижу, – сказала мать. – Мне главное, чтобы ты меня отсюда увезла. Вот что: идём, померь мне давление! Наверное, опять подскочило, – заволновалась она, ощутив в горле знакомый тошнотворный комок.

 

С трудом поднявшись со стула, она ухватилась за стоящую рядом «ходилку» и медленно зашаркала по кухонному линолеуму по направлению к коридору, ведущему в гостиную. Дочь проследовала за ней. Щелкнул выключатель, и люстра залила комнату ярким светом.

 

Миссис Гросс уселась в красное плюшевое кресло и, привычно закатив рукав халата, обнажила скелетно-костлявую руку, вокруг которой дочь пыталась обмотать рукав измерительного прибора. Она жала на резиновую грушу, стараясь уловить пульс, но рукав, слишком широкий для такой тонкой ручонки, болтался, отказываясь правильно надуваться и натягиваться.

 

– Ты не умеешь мне мерить давление! – занервничала мать. – Вот Алина, хоть она и хулиганка и наркоманка, но мерила давление она хорошо…

 

– Не волнуйся, мам, иногда так бывает… – сказала дочь. – Я попробую ещё раз. Ну вот, пошло, всё в порядке…

 

Давление, как и ожидалось, оказалось чуть повышенным. Последовал знакомый диалог о том, брать ли полтаблетки или целую.

 

– Вот видишь, как у меня давление скачет: утром было резко пониженным, а сейчас – вдруг повысилось. Мои сосуды уже никуда не годятся, – прокомментировала мать.

 

Обычно после этой фразы следовала ответная реплика о том, что, если бы попить чего-нибудь успокоительного, то и давление так бы не скакало, и эта реплика, как снежный ком, перерастала в словесную дуэль. Зная, какую бурную реакцию вызовут её слова, дочь на этот раз подавила желание и промолчала.

 

Утешала мысль, что день подходит к концу…

 

 

 

(в начало)

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за июль 2015 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт продавца»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите каждое произведение июля 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 

508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Список бк с приветственным бонусом при первом депозите
Поддержите «Новую Литературу»!