Полгода в рыцарях

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за февраль 2025:

 

На чтение потребуется 34 минуты | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Жетон спасателя я повесил на прочный плетёный шнур синего цвета, на нём моё имя, номер и группа крови О(I) Rh+.

В смене нас шестеро. Старший смены, водитель, диспетчер и три спасателя. В расположении оживлённо, настраиваем рации, собираем боёвки, шлемы, медицину и альпуху. Вика зашнуровывает берцы, Дмитрий, старший смены, затягивает пожарные сапоги. Я щёлкаю карабином на поясе, задумавшись и смотря куда-то в сторону. Камилла поправляет разгрузочный жилет и отзванивается в службу 112^[1] и ЦУКС^[2] о том, что мы заступили на сутки, с восьми утра до следующего утра.

Василий недовольно морщится, будто его только что разбудили. Он проверяет карманы на куртке, ловко орудуя молниями и каждый раз хлопая себя по плечам. Илья ставит чайник, и он начинает шуметь. Мы пьём кофе, болтаем о ерунде, что-то вспоминаем из предыдущих смен, а затем едем проверять оборудование.

Наш отряд спасателей-добровольцев насчитывает более двухсот человек, к МЧС мы не относимся, но работаем со службой «112» и ЦУКС. Добровольцы выходят в суточные смены четыре-пять раз в неделю. Бесплатно, по зову сердца или от нечего делать, а может, закрыть гештальты или очистить карму. У каждого свои причины.

 

 

Начало

 

Звонит телефон нервной стекольной мелодией, вызывая одновременно и испуг, и радость. Диспетчер спокойно принимает вызов и кивает головой. Я зашнуровываю ботинки и беру шлем. Вшестером мы залезаем в газель с номером 147 и включаем «люстру».

Отражение мигалок сверкает синим цветом в окнах пролетающих домов. Ночью машин на дороге мало, и мы несёмся, порой нарушая правила: встречная полоса или светофор. Я гляжу на дорогу, чёрный асфальт и встречные фары. На поворотах меня болтает, и я хватаюсь за спинку переднего сиденья, чтобы не завалиться набок. В салоне шумно, ревёт сцепление. Я поправляю воротник боёвки, спецодежды со светоотражающими жёлтыми полосами и тёплой негорючей подстёжкой, с потёртыми рукавами и коленями. Куртка застёгивается на три металлических карабина, в нагрудном кармане – рация с торчащей антенной.

По дороге выясняем ситуацию у потерпевшего, стараясь продумать дальнейшие действия. Камилла, наш диспетчер, аккуратно и вежливо расспрашивает по телефону все обстоятельства и быстро делает записи в блокноте.

Пару поворотов, и мы высаживаемся. Во дворе девятиэтажного дома пустует заснеженная детская площадка с застывшими качелями, а деревья нависают чёрными ветвями, словно обкусанной арматурой. Мы организованно заходим в подъезд, и ночной воздух заходит вместе с нами, скрипнув петлями. На седьмой этаж мы поднимаемся разными группами, кто-то на лифте, кто-то по лестнице.

Тусклая лампочка освещает коридор с оставленными велосипедами и парой коробок из-под обуви. Наша дверь, к которой мы приехали, из старого дерматина. Звонок с запаздыванием негромко стонет, мы слышим изнутри сдавленный голос, переглядываемся и начинаем работать. Осматриваем дверь, проверяем замки. Для этого используем полоску рентгеновского снимка – тонкая и прочная, она заходит в щели двери. Так можно выяснить, какие замки закрыты. Дима делает пометки на коробе белым маркером и принимает решение. Я смотрю и запоминаю. Мне всё понятно, но я стою в стороне, освещая место работы фонарём.

Нет никаких отвлечённых мыслей, на них нет времени. Полминуты приготовлений, и Василий выламывает нижний замок, он совсем простой и не требует специальных технологий. Необходимо вкрутить саморез и с помощью фомки вырвать личинку. Пару манипуляций отвёрткой, и дверь открывается.

В нос бьёт запах спёртого воздуха, не вынесенного мусора и кошачьего туалета. Мы все осматриваемся. На полу в комнате лежит пожилая грузная женщина. Она упала с кровати, а ноги работают плохо. С помощью пледа, продетого под мышки, мы приподнимаем её и усаживаем на кровать. Я даю Ирине Александровне пить, осматриваем на предмет повреждений и расспрашиваем про родственников. Провожаем до туалета и обратно. Диспетчер заполняет бумаги, и, пожелав здоровья, мы уходим.

В аварийно-спасательном автомобиле, газели с эмблемой отряда, я сижу во втором ряду посередине, это место для стажёров. Меня жутко мотает на поворотах, но спать не хочется. Старший смены о чём-то болтает с водителем. Вика с серьёзным лицом смотрит в окно. Рыжие локоны выглядывают из-под ее зелёной флисовой шапки. Маникюр у Вики простой, ногти короткие и аккуратные, руки гладкие, красивые. Мне всегда нравились руки женщин. Это прекрасные творения природы – для картинных галерей Лувра и Британского музея. Совсем не для мытья и стирки.

Я украдкой любуюсь руками Вики, но резкие повороты отвлекают. Приходится подстраиваться под движение газели.

«Что тебя привело в спасатели?» – хочу спросить я, но не решаюсь. В машине шумно, и разговор превратится в перекрикивание мотора. Я тру глаза и переключаюсь на ночную дорогу.

Магазины все закрыты и изредка мигают вывеской и диодными гирляндами. Редкие неспящие квартиры кажутся единственными живыми огоньками в застывших домах. Мы наезжаем на кочку, и я ругаюсь вслух, приглаживая волосы и смотря на часы.

Незаметно, за очередным перекрёстком, наступает следующий день, воскресенье. Утром закончится смена, и я вернусь домой, где меня ждёт кошка, нелёжанный диван, недочитанная книга и пульт от телевизора.

 

 

Книги на Котельнической

 

В кинотеатре «Огонёк», что располагался на первом этаже дома 99 на проспекте Мира, отец взял билеты на дневной сеанс. Кресла с деревянными подлокотниками были обиты чем-то красным и мягким. Я сидел в третьем ряду и ждал, когда начнёт гаснуть свет.

Зазвучала музыка, и все замерли, я сощурился от приятного свечения. Во весь квадратный экран поднималось ярко-красное солнце. Оно не обжигало и не слепило, двигалось уверенно, охватывая весь зал. На его фоне на меня двигались четыре всадника. Играла тихая музыка, и бархатный голос пел о чём-то серьёзном и важном. Так начинался фильм «Неуловимые мстители». «Вы нам только шепните, мы на помощь придём», – допевал голос за кадром.

Сегодня я купил стальные стельки. Достал их из упаковки, посмотрел с обеих сторон, постучал друг о друга и вставил в ботинки. Это защита от проколов. Хотя какие могут быть опасности в квартирах пожилых людей, к которым у нас большая часть вызовов.

Ботинки у меня хорошие, с высоким берцем, с защитой мыска и подошвой, выдерживающей триста градусов. Их я искал долго, и теперь они стоят в коридоре и периодически мешаются. Кошке такая обувь не интересна, она предпочитает мягкую постиранную одежду. Ложится на неё и засыпает в скрученной позе, выгнув мордочку кверху.

Отложив телефон, я сажусь в кресло и беру книгу. Страницы у неё сероватые и оттого кажутся тёплыми и родными. Обложка советская, добротная, с выдавленным именем автора. Чтобы мне никто не мешал, я закрыл окна. Мне хочется дочитать роман, но глаза слипаются, а мысли возвращаются к ночным вызовам.

В доме на Котельнической набережной просторные этажи и длинные лестничные пролёты, и все квартиры с огромными деревянными дверьми, , как для гигантов. А лифт скромный, тесный и скрипучий.

Квартира 41 оказалась пятикомнатной. В коридоре вдоль стены были расставлены книги рядами неустойчивых башен. На потёртых стульях тоже лежали стопки книг. Я остановился и посмотрел на обложки. Сверху лежали «Человек-невидимка» Уэллса и «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Баха.

Во всей квартире шёл ремонт, но пахло свежезаваренным чаем с чабрецом. На стенах остались обрывки старых обоев, из-под которых выглядывали пожелтевшие части газет «Правда» и «Московский комсомолец» 1989 года выпуска, за месяц май. А за окном повизгивал март.

На высокой тумбочке стояла переноска для кошки, в которой сидел серый вислоухий кот. Увидев чужаков, он не шелохнулся, и ещё больше прикрыл глаза, показывая безразличие к происходящему.

Мы прошли дальше по коридору, где нас встретили работники скорой помощи.

– Ребята, нужно срочно в больницу везти. Сами не поднимем.

В комнате на полу лежала грузная пожилая женщина. Не мешкая, мы аккуратно перевернули женщину с бока на бок и подложили под неё носилки-волокуши.

Врачи ещё раз измерили давление, а я успел осмотреться. На столе рядом с кроватью стояли две чёрно-белых фотографии. На одной из них был запечатлён человек в форме на фоне высоких пирамидальных тополей. Он держался свободно и смотрел куда-то вбок, за кадр. На другой – смеющаяся маленькая девочка на трехколёсном велосипеде.

Вчетвером мы подняли больную и понесли вниз по лестнице. Несли ногами вперёд, чтобы голова была в безопасности. Загрузив женщину в машину скорой помощи, мы вернулись на этаж и попросили соседей присмотреть за котом, который продолжал сидеть в своём убежище, равнодушно глядя на снующих людей. Выходя из квартиры, я аккуратно потрогал старую газету, ставшую частью стены. Она оказалась тёплой.

 

 

Что у вас случилось?

 

– Это спасатели. Что у вас случилось?

В этой фразе содержится много важного. Голос и слова дают надежду пострадавшему на той стороне, говорят о том, что теперь он не один и может поделиться переживаниями и горем. А мы, на этой стороне звонка, уже зашнуровываем ботинки и надеваем куртки, щёлкая металлическими застёжками.

На первом этаже кирпичной многоэтажки нас ожидала пожилая женщина в инвалидной коляске. Лифт не работал, а женщине надо попасть домой, на шестой этаж.

– Сейчас мы вас как королеву понесём, – сказал Дима. Я принёс из машины транспортировочное кресло. Оно с выдвижными ручками и ремнями безопасности.

Пересадив женщину в наше кресло, вчетвером мы подняли её и понесли. Несли аккуратно, в такт. И обязательно говорили с человеком. Молчание в этом случае как укор. А бабушка волновалась, переживала, что пришлось вызвать целую бригаду спасателей.

– Не переживайте, это наша работа. Когда нужно, звоните обязательно.

В квартире нас встретил большой серо-рыжий кот, расположившийся на ближайшей к входной двери тумбочке. Он непринуждённо и без опаски смотрел на наши передвижения.

В благодарность нас стали угощать пирожками. Но, к сожаленью, мы не могли взять угощение, это плохая примета. Нельзя ничего брать из чужой квартиры. Женщина смущённо достала пятисотрублёвую купюру и протянула нам.

– Не надо. Мы добровольцы, за идею работаем, – проговорила Камилла и пожала плечами.

Я посмотрел коту в глаза и вышел из квартиры. В машине Василий включил музыку, что-то небыстрое и негромкое, в столице наступил вечер.

«А мы ещё не ужинали», – подумал я. Сглотнув слюну, вспомнил, что моя бабушка, Татьяна Парфёновна, пекла замечательную яблочную шарлотку. Каждый раз, навещая нас, она приносила эту вкуснейшую вещь. На запечённой корочке пирога выглядывали кусочки яблок, аккуратно порезанные треугольниками. Шарлотка у бабушки получалась в меру сочная и сладкая. Сходу я съедал два куска и ходил по комнате, смакуя и улыбаясь вкусу, словно весеннему солнцу. Бабуля Таня готовила всегда по-особенному. Обычные блюда приобретали неповторимый вкус. Оливье она резала некрупно и добавляла яблоко, отчего салат становился чуть сладковатым. Квашеную капусту, наоборот, резала мелко и приправляла нерафинированным маслом.

Вздохнув от воспоминаний, я погладил живот. Мы ехали по Садовому кольцу, которое понемногу начинало замедляться в вечернем трафике.

 

 

Первая смерть

 

Дедушка умер, когда мне исполнилось пять лет, а мать была беременна сестрой. Все вокруг суетились, звонили куда-то, а я сидел в маленькой комнате. Заскучав, я вышел в коридор и незаметно прошёл в большую комнату. В этой комнате всегда устраивались празднования дней рождения, раздвигали большой лакированный стол во всю длину комнаты и ставили двенадцать стульев, больше не помещалось. Меня сажали спиной к высоким шкафам, на полках которых теснились книги, бокалы, рюмки, салатницы и глиняные блюда. Там же, на второй полке, размещался орехокол с красивыми блестящими ручками и головой дракона, в пасть которого и клался орех. Я хорошо его запомнил.

В тот день стол тоже оказался разложенным, но на нём лежал дедушка. Я отчётливо видел его ноги в тренировочных штанах и тёплых носках, которые вязала бабушка.

Поступает вызов на дверь. Пожилой мужчина не отвечает на телефон родственникам два дня. В машине мы обдумываем возможные ситуации, в том числе и страшные. Старший смены раздаёт указания. Нужны будут кувалда, большой лом-фомка «хулиган» и слесарный инструмент. «Хулиганом» эта штука называется по созвучию с фамилией его изобретателя Хью Хэллигана.

Едем с мигалками, особо не шутим. Я смотрю в окно и провожаю прохожих взглядом, пытаясь догадаться, о чём они сейчас думают. Кто-то стоит на остановке и таращится в телефон, кто-то, усталый, идёт по тротуару, ёжась на ветру. Выходной, а люди выглядят не отдохнувшими. Они думают о рабочем дне, об утренней пробке и завтрашнем ужине. Большой город заставляет двигаться в его ритме, всё время подгоняя.

У закрытой двери нас встречает красивая перепуганная девушка, внучка пострадавшего. Через время приходит участковый полицейский и разрешает вскрывать дверь. Дверь деревянная, легко поддаётся «хулигану» и через пять минут открывается. Мы заходим вслед за полицейским и светим фонарями во все стороны. На кухне слышится мерный разговор телевизора, а под ним на полу, согнувшись, лежит человек в тренировочных штанах и вязаных носках.

Я поднял глаза и посмотрел в зашторенное окно, часы на стене и висевший календарь с зачёркнутыми днями. Наша работа закончена, и мы уходим, говоря слова соболезнования. Теперь здесь будут работать другие службы. Я спускаюсь по лестнице, оставляя позади чужое горе. У смены следующий вызов.

 

 

Кольцо

 

В машине я сижу у двери и сонным взглядом смотрю на проснувшийся город. Вика что-то рассказывает, говорит быстро, словно куда-то торопится, и смеётся вместе со всеми приятным и звонким голосом.

У неё рыжие волосы, хитрый взгляд и красивые губы. Она бывает по-мужицки груба в выражениях и шутках, но от её грубости меня не сильно коробит, это лишь дополняет обстановку, и порой становится легче.

В шесть утра в скоплении квадратных домов на Дмитровском шоссе пусто и гулко. На нас смотрят гладкие подъездные стены и серые окна. В холле три лифта с электронными табло. Лифты чистые и блестящие, оттого холодные и неживые, как в офисах больших корпораций. Нас ждут на двенадцатом этаже. В дверях встречает бульдог, обрадовавшийся новым людям и пытающийся облизать каждого.

Девушка в цветной футболке показывает опухший палец, с которого она не может снять кольцо. Вика присаживается напротив пострадавшей, надевает медицинские перчатки и внимательно осматривает руку.

– Сейчас всё сделаем, не волнуйтесь.

Она подсовывает под кольцо небольшой мастихин, которые используют художники, и включает дремель, миниатюрную резак-болгарку. Аккуратно начинает резать кольцо, периодически смачивая водой место среза для охлаждения. Через минут десять получается сделать прорезь и разжать кольцо.

Девушка выдыхает, трясёт рукой с затёкшим пальцем.

– Ну вот, а ты боялась, а только юбочка помялась, – тихо проговаривает Вика уже в коридоре. – До свиданья, и будьте аккуратны, – громче добавляет она.

Бульдог продолжает ластиться к каждому спасателю. Каждый гладит его, потрепав по толстой и приятной шее. Так заканчивается будничная смена. Без кофе, с улыбающимся бульдогом.

 

 

Без вызовов

 

Лет сто назад, когда в квартире родителей стоял дисковой телефон, вечера проходили в относительной тишине. Сестра читала книгу, я готовился к зачётам в институте, отец смотрел телевизор, мама вязала. По телевизору шли сериалы про бандитский Петербург или скорую помощь, а реклама ещё не стала навязчивой и убогой.

Телефон находился в коридоре и звонил редко, и чтобы поговорить, приходилось стоять, прислонившись к входной двери. Иногда после полуночи, когда все засыпали, я звонил другу, аккуратно и не спеша вращая диск. Он приятно жужжал, возвращаясь в исходное положение. Чтобы не разбудить родителей, я брал нелёгкий телефонный аппарат и шёл с ним в ванную, только туда и дотягивался провод.

Номера телефонов друзей и родственников я знал наизусть, а номер дежурного жилконторы, на случай если кто-то кого-то начнёт заливать, записали на бумажке, которая хранилась под аппаратом. Другие экстренные телефоны знал каждый ребёнок: 01 – пожарные, 02 – милиция, 03 – скорая помощь, 04 – газовая служба.

В дежурке тихо, мы сидим и не разговариваем. Смотрим новости в телефоне, читаем книги, слушаем музыку. И всё это с налётом грусти от отсутствия вызовов. Обеденное время, и мы скучаем по работе. По поездкам с мигалками, по перчаткам, по шлему, по стали инструментов. Все понимают, что это хорошо, что ничего не случается в это воскресенье в городе. Люди отдыхают, а нам скучно, мы жаждем помогать.

– Может самим позвонить в 112, – предлагает Камилла.

– Надо искать бабку, которой нужна помощь. Где бабулькопад? – бормочет Вася.

Все хохочут.

– Неужели ни одна кошка никуда не залезла?!

– Надо взять колесо от машины и катануть его перпендикулярно МКАДу. Или прям из нашего переулка на проспект. Вот и будет работа на ДТП, – предлагает с серьёзным лицом старший смены.

Все опять смеются. Я потягиваюсь на стуле.

– Пойду тогда спать, – произносят трое из нас одновременно.

Я потёр глаза, усмехнувшись. Раз в час я наливаю себе чай и неторопливо его пью. Усевшись в кресло и вытянув ноги в шлёпках, я смотрю в стену и отдыхаю от мыслей.

Через час заходит Василий, заспанный и недовольный. Подогревает обед и съедает его, бурча что-то про нашу странную смену. Вика тыкает вилкой в салат и расстроенная уходит из дежурки. Я лениво перемещаюсь по расположению, скрипя полом. Изредка подтягиваюсь на перекладине, выхожу дышать воздухом, смотря на нашу машину, заснувшую без дела.

– Ну хоть бы что-нибудь случилось, – думаю я, разминая шею. За дорогой начинается колокольный перезвон в Новоспасском монастыре, от которого становится спокойней.

В городе тихо. А мы ждём. Ждём, как ни странно, чьей-то беды.

 

 

У кошек только одна жизнь

 

Со мной живёт кошка Софи, серая британка с красивой мордочкой и тихим характером. Она не особо любит ластиться, не обращает внимания на включённый телевизор и любит лежать на моей одежде. Временами по вечерам я ей кидаю карандаши и стержни от ручек, и она с удовольствием бегает за ними, грызёт, но назад не приносит. Спит она в разных местах, любит подрать мой рюкзак, прикрывая глаза от удовольствия.

В окно Софи смотрит редко, на подоконники забирается, чтобы попить воды из чашки, которую я забыл убрать.

В два часа ночи наш экипаж приехал на вызов по выпавшей кошке. Мы с Васей сняли трёхколенную лестницу с машины. Эта штука весит под пятьдесят килограммов, а обращаться с ней нужно проворно, как с домашней стремянкой. Приставили её к козырьку пристройки, я встал под лестницей и оттянул на себя, чтобы не качалась. Василий полез, я затаил дыхание. Хозяин кошки, молодой парень в безрукавке, стоял внизу в ожидании. Его питомец выпал из окна, не выдержала противомоскитная сетка.

Выглянув с крыши, спасатель покачал головой. Не выжила. Я опустил глаза и закрыл забрало шлема. Вася слез с чёрным целлофановым пакетом и передал парню. Мучительный момент, когда ты ничем не можешь помочь.

Покурив пять минут, мы сложили лестницу и закрепили её на машине.

– На борту, – негромко сказал я, закрыв дверь. Водитель кивнул, и мы поехали в расположение.

За окном мигали уставшие светофоры, непривычно пустые улицы дремали в свете фонарей. Я снял шлем и потёр шею, чувствуя, как усталость заползает за воротник.

В расположении я и Вика стали неспешно расшнуровывать ботинки.

– А сколько у кошек жизней? – тихо спросила Вика. – Семь же?

– Девять, – ответил я.

– У опытных – семь, – пошутил Илья, и мы сдержанно хохотнули.

– А кругов ада же точно семь?! – не унималась Вика.

– Должно быть девять, – вновь поправил я. – Данте надо спросить.

Коридор в расположении длинный, с одним заворотом, с фотографиями и благодарностями в рамках, с металлическими одёжными ящиками с фамилиями и одним серым кофейным аппаратом. По утрам после смены я каждый раз пью какао за шестьдесят рублей. От него у меня улучшается настроение и постанывает живот.

В расположении пять кабинетов. В техническом – на стеллажах располагаются каски, инструменты, баллоны; в медицинском – четыре манекена с пластиковыми внутренностями, череп и учебные плакаты. В углу, на маленьком столике, стоит чайник и лежит свежая упаковка печенья. Дальше по коридору – дежурка, диспетчерская и кабинет руководства.

Кто-то включил чайник в дежурке, и он зашумел. Камилла скрупулёзно заполняла наряд, посматривая на часы.

– Камил, а как твоя смена в четверг прошла? – спросил я, присаживаясь на стул.

– Жесть, бл…, – чуть подумав, ответила Камилла. – На станции Москва-3 мужика сбил поезд. Все отказались выезжать, так как было два часа ночи. Ну, а мы всегда готовы. Мы же долбанутые.

Камилла злостно улыбнулась и выругалась.

– И? – я посмотрел на Камиллу.

– Ну... – она скривила рот. – Как на рынке... когда мясо продают... просто куски. Криминалист сначала пофоткал немного. А мы надели по двое перчаток и переложили это всё в мешки.

Я непроизвольно передёрнул плечами и провёл ладонью по лицу, наблюдая за напарницей. У Камиллы красивое лицо и густые чёрные волосы. Тёмные глаза, всегда чуть влажные, ровные прямые губы и веснушки, которые добавляют её улыбке наивную нежность. Кама, как её иногда называют в смене, юрист в будничной жизни. Занимается боевыми искусствами и спаррингуется с профессиональными спортсменками. Она часто ругается матом, но мат у неё получается непошлый и забавный.

– Потом сняли перчатки, покурили и уехали, – закончила Кама, сдвинув брови.

Мне тоже захотелось закурить, но я лишь потёр глаза.

«В неё можно влюбиться», – подумал я, но слишком устал, чтобы продолжить мысль. И пошёл в технический класс устанавливать раскладушку, чтобы попытаться поспать до следующего вызова.

 

 

Что я могу сделать?

 

В сентябре двадцатого я заболел. Появилась слабость, температура, пропал запах и вкус. Мир сходил с ума от пандемии, а я лежал и смотрел в потолок. Жар с каждым накатом вдавливал меня в кровать всё больше и больше, пытаясь задушить одеялом. В какой-то момент я подумал, что не выкарабкаюсь, и написал завещание на обычном листе. Написал карандашом, потому что не нашёл ручку. Поставил число и подпись.

Но меня вылечили. Дали экспериментальное лекарство, за которое я расписался в двух местах, и через неделю я насладился вкусом куриного супа и запахом кофе, а также запахами нестиранной одежды и не вынесенного помойного ведра.

Вновь социальный вызов. Полная женщина лет сорока лежала на полу у балкона. В комнате оказалось не убрано. Рядом сновала социальный работник, называя упавшую по имени и отчеству.

– Ну вот, Анна Владимировна, спасатели приехали. Сейчас помогут.

Возле кровати стоял стул с переплетёнными проводами и роутером. Пахло мочой и затхлостью.

– Вы сделаете мне укол? – вяло и тихо спросила женщина на полу. Часть верхних зубов отсутствовала, ночная рубашка задралась, оголив толстые бёдра.

Соцработник причитала рядом.

– Что я могу сделать? Сама устала уже с утра. Она третья.

Я открыл окно, проветривая комнату. Мы взяли плед, лежащий в куче с одеждой. Подоткнув плед под упавшую, схватились за углы получившихся носилок и не без труда подняли женщину на кровать. Ночнушка совсем задралась, женщина застонала.

– Сделайте мне укол, – снова попросила она слабым голосом.

– Это могут сделать только врачи, у нас нет лекарств, мы спасатели, – ответил я.

– Не слушайте её, ей лекарства не сильно помогают. Какие уж тут уколы! У неё онкология, – пробормотала соцработник, надевая жёлтые резиновые перчатки и продолжая копошиться.

Я посмотрел на суетливую дурную женщину. «Ну, зачем ты здесь?» – подумал я и не стал ждать ответа.

Поменяв подгузник и уложив поудобней Анну Владимировну, мы пожелали ей здоровья и ушли. Выйдя из подъезда, я снял медицинские перчатки и выкинул в мусорку. Кто-то закурил.

Я посмотрел на дым и задумался, как бы я перенёс невозможность двигаться, одиночество и болезнь. О чём думает Анна Владимировна, просыпаясь утром – о небе сквозь грязное стекло балкона или о еде?! Быть может, ни о чём, кроме боли, которая сдавливает и стирает человека. И что же я могу сделать? Я протёр руки антисептиком и сел в машину.

 

 

Конец недели

 

Моя душа огрубела. Покрылась защитным слоем из налёта равнодушия, цинизма и юмора. Это или старость или издержки профессии спасателя. Когда эмоции прячешь в карманы, надеваешь перчатки и делаешь работу.

А позже стоишь возле машины с «мигулями» и смотришь вокруг. На спокойные деревья, играющих детей, идущих с покупками женщин, курящих мужчин в пиджаках. И всё это кажется какими-то декорациями, а ты отошёл в сторону попить воды и подышать свежим воздухом. Потому что пару минут назад находился в совсем иной, параллельной вселенной. Где много печали, горя, смертей, удушающих и отвратных запахов. И нет никакой фоновой музыки, как в кино, которая дала бы надежду и отдых людям.

Бывает, перед сном, я грущу обо всех, кого видел и вспомнил. О людях, которые тяжело живут, мало едят, вынуждены много работать или уже умерли. Жалея их, и засыпаю в одежде.

Такие весенние дни.

 

 

147-я

 

Она поскрипывает на поворотах. Визжит при переключении скорости. Она с сине-оранжевыми полосами на бортах. Хлопает дверьми и капризничает. Но, когда приходит время работать, она несётся, мигает и воет, разгоняя гражданских. Ей можно всё: ехать на красный, по встречке, парковаться на газонах. Она – это наш аварийно-спасательный автомобиль с номером 147.

В ней нет кондиционера, окна открываются вручную. В дождь стёкла запотевают изнутри, поэтому их нужно протирать. На крыше закреплены трёхколенная лестница и штурмовая лестница с зацепом с острыми зубьями. В кузове сзади – десятки килограммов оборудования. Бензопилы, бензорезы, гидравлика, слесарный инструмент, лодка, гидрокостюмы, верёвки и альпинистское снаряжение, огнетушители, цепи, медицина, носилки, спинальный щит и спасательный круг. Всё уложено на своих местах, гремит на кочках, но держится. Под сиденьем в салоне – «хулиган» и топор-кувалда.

На спинках передних кресел закреплена горизонтально верёвка, к которой вешаем шлемы, ремни, подсумки и музыкальную колонку. В разных сменах включают что-то своё: Цой и «Пикник», матёрная попса и техно, ретро-песни и «Продиджи», «Рамштайн» и «Энигма».

В дороге мы шутим и вспоминаем прошлые вызовы, закатываясь смехом от глупостей и случайностей.

– И что кот? Который на парапете кричал? – спросил Илья.

– Да ничего. Как мы подъехали, он сиганул вниз и убежал. С криками – «Только не эти…».

Все хохочут.

– А у нас засушенная змея в лифте была. Ядовитая какая-то. Весь подъезд перепугался. А она чучелом оказалась.

– Ну а мы адресом ошиблись однажды. Вернее, нам продиктовали адрес не тот. Почти дверь взломали, – Дима смеется. – Хозяин открывает на шум, а мы стоим в касках с кувалдой и «хулиганом».

Каждый вызов сопровождается своим бэк-вокалом, мыслями и количеством выкуренных сигарет. Порой мы замолкаем, думая о своём и смотрим на широкие проспекты Москвы. Ничего необычного, рутина.

 

 

Моя эволюция

 

Мы мчались на всех парах, с люстрой и звуковым сопровождением. Неслись к кошке. Неслись, словно там погибает человек. Проскакивали на красный, матерясь. Я сидел и удивлялся, почему нас послали на другой конец города к кошке, выпавшей из окна с одиннадцатого этажа. Когда мы бы могли помочь людям здесь, рядом. Звук отвлекал от рассуждений, я мотал головой и не понимал.

Не понимал и напрягался, когда мы на скорости в сотню врывались в стоящий поток машин. Я нервно держался за спинку кресла и старался найти хоть один аргумент. Хоть сколько оправдывающий наш риск и спешку.

И при очередном резком торможении, я задался обратным вопросом – а почему мы не должны спешить к живому существу?

Может, это и есть эволюция человека – когда он пытается спасти любое живое существо, бесстрашно бросаясь в дорогу. Проникаясь самой сущностью жизни, независимо от уровня развития и класса, к которому эта жизнь принадлежит. Стараясь защитить само чудо существования в этой вселенной.

И тогда мне стало легче, но печальней. Я понимал, что мы не спасём эту кошку. И получается, что сегодня смерть приходила, чтобы научить меня ценить жизнь.

Мы приехали к заплаканной девушке. Кошку нашли на козырьке подъезда и спустили вниз её тело в переноске. Я переложил мёртвое создание в коробку. Оно лежало в ней, будто всего лишь спало.

 

 

Дьякон

 

Илья ходил в рясе, с рюкзаком и чёрной шапке. Из-под шапки выглядывали вьющиеся тёмные волосы. Бородка кучерявилась, а глаза под высоким лбом блестели добротой. Илья работал дьяконом, это первая степень у священнослужителей. Он говорил негромко, с расстановкой, остроумно шутил и морщился, когда при нём ругались матом.

– Ну что можно сделать?! – улыбнувшись, говорил Илья. – Можно отпеть.

И мы смеялись.

На сменах, переодевшись в боёвку, Илья мог долго примерять шлем, настраивая его под себя. Подшлемник его полностью прикрывал волосы и обтягивал вытянутый череп. Оставалась одна борода и добрые глаза.

Илья – десятый ребёнок в семье, а у самого к его тридцати с лишним годам уже родилось пятеро. Работал он где-то в храме на Воробьёвых горах и редко выходил в смены. Но работал в них бойко и увлечённо.

Поступил вызов, и диспетчер ответила на звонок. Человек попал под поезд. Все выдохнули как-то разом и стали серьёзнее. А 147-я рванула вперёд, вереща сиреной.

Садовое кольцо двигалось спокойно в воскресный день. Казалось, в городе никто никуда не спешил. Наш водитель свернул на красный светофор и ушёл по встречной полосе в переулок. Все включили рации, и они одновременно зазвучали приветственным писком.

– Двое берут станцию и расширитель, двое со мной, – проговорил Алексей, старший смены. Припарковались среди машин скорой и МЧС.

На платформе уже стояли работники скорой помощи с каталкой, парни из МЧС. Под поездом работали спасатели, перекрикивали друг друга, светили фонарями. Места под вагоном мало, а пострадавший зажат. Принеся расширитель и гидравлическую станцию, мы с Ильёй проверили их работу и стали ждать. Они могут понадобиться, если придется приподнять вагон.

– Давай, двигай, – закричал один из спасателей. – Живее.

Машинист поезда подбежал и стал переговариваться с помощником по телефону, проглатывая матерные слова. Наконец-то, поезд аккуратно сдал назад, и все засуетились. Трое спасателей, подгоняя друг друга, вытащили в мягких носилках мужчину. Он не стонал, а смотрел куда-то в небо. Бледный и чуть пьяный. Левой ноги ниже колена не было, на том месте свисало что-то тёмно-красное вперемешку с порванной штаниной. Мы с Ильёй приняли его на платформе и уложили на каталку, которую тут же увезли к машине скорой помощи.

– Ногу поищите, – крикнул фельдшер через плечо.

Поезд уехал, и все стали искать ногу, светя фонарями по рельсам. Я выключил гидравлическую станцию и выдохнул.

В машину сели молча.

– Мужику повезло, – проговорил Алексей. – Поезд отрезал ногу и зажал её, тем самым передавив артерию. Все молодцы, чётко сработали.

Илья посмотрел в телефон и улыбнулся.

– А у меня племянник родился, – сказал он.

– Круто, – произнесла Вика.

– Пятидесятый племянник, – уточнил Илья.

Все разом обернулись в его сторону, а он прищурился от радости.

 

 

Без названия

 

Она висела в комнате спиной ко мне. Рыжие волосы, худые плечи. Полиция стояла в коридоре вместе с бледным хозяином. Мужики из «Ритуала», те, кто забирают трупы, развернули большой чёрный пакет. Один, молодой, с невыспавшимся лицом, нервничал, суетился. Второй, с большой бородой, злился и много говорил.

Мы надели медицинские перчатки. Я стоял и смотрел на комнату. Маленькая, с балконом, шкафом и кроватью, на которой свалены все вещи. Затем посмотрел на висящую девушку и обратил внимание на красивые руки, с изящными пальцами и маникюром. Помотал головой, в очередной раз убедившись, что руки женщины – это произведение искусства.

– Дурёха, – произнёс Илья.

Трупный запах начинал надоедать. Совместно с ритуальщиками мы накинули мешок на висящее тело и застегнули молнию до самой головы. Подставили стул. И я её обнял сзади, за хрупкие неживые плечи. На мгновение я подумал, что она ещё жива, и я поддерживаю её, чтобы она не упала.

Тут срезали верёвку, и чёрный мешок осел на стул. Не выспавшийся парень закрыл окончательно молнию, убрав вовнутрь остатки верёвки и рыжие локоны. С этого момента это стал большой неживой чёрный мешок.

 

 

Первый

 

Как-то я тонул в канаве. Мелким пацаном был, полез за лягушкой, и нога соскользнула. Дальше была мутная вода выше головы и высокий берег канавы, похожий на стену из земли. Каким-то образом я вылез. А может быть, кто-то вытащил меня одним взглядом. И вот стою я в красной футболке у канавы, испуганный и мокрый, и смотрю на тёмную взбаламученную воду. Позже я научился плавать и полюбил море.

Я купил шлем спасателя. Чёрный, с жёлтыми отражающими полосами, с забралом и огнестойкой пелериной, защищающей шею. Подстроил шлем под свою голову, прикрепил фонарь с правой стороны и ходил в нём весь вечер по квартире, любуясь отражением в полированных дверцах старого шкафа.

В августе я уехал в отпуск. Зашвырнув подальше чёрные брюки со стрелками, рубашку и ежедневник с планами и проектами. Самолёт увез меня за 1088 километров, в Калининградскую область. Здесь я раздёлся и перестал быть сильным. Расплавился на солнце, в кресле кафе, позволяя себе не думать и не реагировать. Дни слились в нудную нить, потеряв названия и значения.

Волны накатывали на песочный берег Балтики. Небольшие, забавные, манящие. Люди разлеглись и грелись, переворачивались с бока на бок, выпивали, жарились и спали.

Я сидел на песке и наблюдал за отбойным течением. Это коварное явление. Оно возникает между двух волн, над неровным дном, с ямами и отмелями. Нешироким фронтом оно уносит на глубину и забирает силы. Человек паникует, пытается из последних сил плыть к берегу против течения. А его не обыграть, вода всегда побеждает. Она приятная, мягкая, сильная и равнодушная.

С воды закричали о помощи, и я побежал. На поверхности лицом вниз покачивался мужик. Несколько человек подплыли одновременно, мы схватили утопающего под мышки и потащили на берег. Вытаскивали резво, но время работало против нас. Три минуты – вот порог, о котором я помнил. Через три минуты после остановки сердца начинается отмирание клеток мозга из-за отсутствия снабжения кислородом. Дальше тяжёлые последствия и тьма.

Вытащив пострадавшего, положили его набок, чтобы стекла вода изо рта. Со всех сторон посыпались разные советы, тянули руки, мешали и охали. Я попросил положить мужика на спину, проверил пульс и сделал пять выдохов в него.

Пульса нет. У мужчины посинели губы, кто-то застонал. Я кивнул сам себе и негромко сказал «начинаю». И стал качать. Это сердечно-лёгочная реанимация. Качал и считал. 5, 6, 7, 8, 9… 30. В спину что-то говорили, я не слушал.

Я закинул ему голову, зажал нос и выдохнул в него свой воздух. Раз, два. Опять качаю и снова делюсь своим воздухом. И тут он задышал. Хлюпая, гортанно, с закатившимися глазами. Я перевернул его в боковое положение и посмотрел на окружающих. Женщины, мужчины, спасатель в жёлтой майке, просто напряжённые и испуганные люди.

Через десять минут приехала скорая и увезла пострадавшего. А я пошёл окунуться в пустое море с накатывающимися нежными волнами.

Вечером я позвонил в больницу, и мне ответили, что пострадавший в тяжёлом положении в реанимации. И мне стало не по себе. Мысли завертелись о тех трёх минутах. Всё ли я сделал правильно? Он же задышал! Это мой первый пострадавший. И теперь он либо останется первым, которого я спас, или превратится в первого умершего.

Через сутки я вновь позвонил.

– Как здоровье мужчины? Он утонул, его привезли в четверг около двенадцати дня, – спросил я.

– Как фамилия?

– Не знаю.

– В четверг много было, – проговорил врач.

Я замолк. Слово «много», словно удар кнута. Неужели были ещё трагедии?!

– Лет сорок, лысоватый, – сказал я, вспоминая своего пострадавшего.

– Этот получше, – ответил врач и положил трубку.

А другие? А точно этот – это мой?

Надеюсь, он поправится через неделю. Ведь он – мой первый.

 

 

Купер

 

Наша газель съехала с Маросейки в переулок. По обе стороны улицы стояли красивые автомобили. Мы проехали ещё метров десять и припарковались на свободном месте. В переулке возле одной машины собралась толпа. В основном, молодёжь. Симпатичные, яркие, с крашенными волосами и со стаканчиками кофе в руках. Кама, Вася и я подошли к чёрному БМВ. Одна девушка затараторила, пытаясь объяснить ситуацию. Мы кивнули, она замолчала, а БМВ замяукал жалобно и настырно. Оказалось, котёнок залез под машину в двигатель и не может выбраться.

Зеваки стояли и курили. Четверо из нас легли на землю и заглянули под машину с разных сторон. Кто-то из молодёжи усмехнулся и зашептался. Взрослые люди лежат возле машины и зовут кота – комично и обыденно.

Я лёг на землю и заглянул под автомобиль. Посвятил фонариком и увидел в защите днища мелкую усатую мордашку.

– Привет, малыш! Ну-ка, пойдём со мной.

Как только я протянул руку, котёнок выскочил из-под машины. Перемахнув через расставленные руки Василия, он заскочил под соседний блестящий мерседес.

Толпа заохала и переместилась к новому автомобилю. Выругавшись, мы залегли возле чёрного «немца». И опять мы светили фонарями и звали усатого хулигана. Переползали от колеса к бамперу и обратно, стучали по дну. Хозяин машины открыл капот, и мы пытались дотянуться до мяукающего создания. А котёнок нагло мяукал, не желая вылезать.

Мы танцевали возле мерседеса ещё тридцать минут. А мелкий только глядел на нас из-под двигателя.

– Усатый, ты всех уже заколебал, – злилась Камилла.

Я со злости ударил по дну машины, сквозь зубы приговаривая: «кис-кис-кис». И тут глазастый вынырнул и, перебежав улицу, залез в мини купер.

– Сука, – крикнул Дима, а молодёжь засмеялась.

Вика и Камилла встали с колен, выдохнули и купили себе кофе. Попивая напиток через трубочку, они что-то обсуждали. А я ползал под новой машиной, которая выделялась своим красным цветом на фоне чёрных строгих немецких марок.

Минут десять мы уговаривали выйти котёнка из мини купера, стуча по дну. И когда он в очередной раз выскочил и направился к другой машине, Вика схватила его за шкирку. Усатый пират выпучил глаза и замолчал, а мы посадили его в переноску.

Невысокая девушка, вызвавшая спасателей, согласилась взять беглеца домой. На своей газели мы довезли её до дома. В квартиру с ней пошёл Василий, чтобы забрать нашу штатную переноску обратно.

– Как назовёте кота? – спросил Вася, чтобы не молчать в лифте.

– Можно – Купер, – ответила девушка. – Его же под мини купером поймали.

Вася улыбнулся.

– А кого вам нравится больше спасать? Котиков или людей? – неожиданно спросила девушка.

Василий усмехнулся и пожал плечами.

 

 

Тоска

 

Как-то на свой день рождения я купил себе книгу. «Критика чистого разума» Канта. Он написал философские труды, никуда не выезжая из города, где жил. И мне захотелось, пусть ненадолго, прикоснуться к глубине его мыслей. Я открыл первые страницы и стал читать. Шло тяжело. На одном развороте я сидел полчаса, перечитывая строчки по нескольку раз. Слова никак не хотели вязаться между собой, перепрыгивали и менялись местами.

«Чёрт бы тебя подрал, Иммануил!» – подумал я.

Но книга завораживала. Потому что она содержала некую человеческую тайну, которую пока что я не смог расшифровать.

Присев на скамейку возле чирикающих кустов, я застыл. Ухоженный парк у метро «Ботанический сад» отдыхал в лучах вечернего солнца сентября. Доносились далёкие звуки стройки и детский визг с игровой площадки.

Я загрустил от бездействия. От кофе, сытой жизни, сериалов и новостей. Работа шла своим чередом, но появилось ощущение, что внутри образовывается пустота. Больше месяца я не выходил в смены, отвык от инструмента и шлема, от перчаток, тяжёлой боёвки и тугого пожарного ремня. Как там 147-я?

Мне часто вспоминается сцена из советского мультфильма про Прометея, в которой орёл клюёт его тело и задаёт один и тот же вопрос: «Зачем ты украл огонь?». – «Я хотел помочь людям», – отвечал Прометей.

Зачем я пошел в спасатели? Свой ответ я пока не мог сформулировать. Бегу ли от повседневной рутины или пытаюсь загладить какую-то вину перед обществом или небом?

Ещё есть время разобраться, завтра в смену. Волнительно и необходимо.

 

 

 

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» феврале 2025 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: