HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Александр Евстратов

До сына

Обсудить

Рассказ

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 15.03.2008
Иллюстрация.  Автор:  Arti-Kuzn. Название: "Холодное солнце"  Источник: http://www.photosight.ru/photo.php?photoid=2382083&ref=section&refid=999

 

 

 

Памяти моей матери

 

 

Мороз. В три часа Настасья собирается провожать сына, наспех накидывая на себя нехитрую одежонку.

– Ты хоть повяжись, да застегнись покрепче, а то остудишься, мама, – говорит Лёшка. Уговаривать остаться дома, это как теперь за пять копеек купить буханку хлеба, бесполезно. После смерти отца он остался её единственной опорой и любовью. И делает Настасья всё так, как считает нужным для него, для сына.

– Лёша, эво, горе-то горькое, снежищу сколько, не пройтить, завязнешь, – завздыхала она, ступив с крыльца. Снега было и верно много, едва не за голенища её коротко обрезанных валенок. – Утром ты чистил, а сейчас и следа не видно.

– Да полно, мама, – тихо идя впереди, так, чтобы она успевала, проговорил Лёшка. – Поди, ведь, не маленький. Не сяду на камешек да не заплачу, куда башеньки ушли.

– Так-то так, только что зазря-то мучиться. Ты, будет, хоть в следующий выходной и не ходи. Хлеба, что принёс, мне хватит, а ежели засохнет, то ничего, я и размоченный пожую. Вся еда ведь есть. А, Лёша? – просит Настасья. Почти каждый выходной так, в погоду и в непогоду, провожая сына, говорит Настасья. А сама, едва наступит суббота, приберётся скоренько, да и засядет к окошечку: всё ждёт его, всё ждёт.

– Там поглядим, – бросает Лёшка, поправляя свалившуюся с головы шапку. – Неделя длинная. – Ему тоже надоедает, да и устаёт каждый выходной в деревню ездить. Да и не один, семья ведь в городе. Но остаться не может. Как к выходному ближе время подходит, так его в спину как кто затолкает: иди, ведь там матка ждёт. И идёт, куда же деться, и ходит. И носит туго набитым рюкзаком разную провизию. Магазина в деревне нет.

Так они проходят двор и доходят до калитки. Останавливаются на недолгое время и смотрят друг на друга, сухощавый взрослый мужик-сын и сухонькая старуха-мать.

– Ты уж там смотри, поаккуратней. Хулиганья-то сколько. Эво, всё по радио и передают, – наказывает Настасья.

– Полно тебе, сам не лыком шит, – храбрится Лёшка, наклоняется к Настасье и целует её в морщинистую щёку. – Ну, оставайся здесь, мама, смотри не болей, – просит он, подхватывая в руку опущенную на снег сумку.

– Да спаси и помилуй тебя, господи, – шепчет Настасья и крестит вдогонку смешно прыгающую по глубокому снегу сутуловатую спину сына.

Стоит она долго, пока в белой, облепленной снегом дали не растворяется узкоплечая фигура Лёшки. И только тогда, когда уже стало напрочь заметать дорогие её сердцу следы, она чувствует, что замёрзла, и понимает, что и ей пора уходить.

 

В доме тепло. В обед стоплена печь. С дровами она не тужит. Лёшка рубит их аккуратно. Вот и на следующий год наготовлено в меру, недели через три, говорил, что пригонит из города трактор и перевозит их из лесу домой. Со своей совхозной техникой пропащее дело. Во-первых, её нет, а ежели и подвернётся невзначай кто, то такую цену загнут, не возрадуешься. У Настасьи руки боятся холода, зашлись на морозе, а сейчас отходят в тепле, и так их муторно коробит, что сил, кажется, нет. И что так? А вот жары не боятся, любой чугунок из печки горяченный голыми руками подхватывает и хоть бы что.

Настасья дома, на месте, а сын ещё в пути. И болит её сердце, будто не он там пробирается и юркает по снегу, а она сама, к дому, к семье торопится. И кому легче, сыну в дороге или ей в тёплой избе, поди, знай. Ей жалко Лёшку, она знает, что из-за неё он мучается. Она старая. Настасье восемьдесят, а что, без смерти не помрёшь. Да хоть и жизнь не ахти какая, всю неделю одна да одна, редко какая старуха на огонёк забредёт, да и здоровье аховое, а умирать не хочется. Правда-неправда, а Лёшка не велит. Живи хоть до ста, говорит он, ходить всё равно буду.

Только странно получается, этого Настасья понять никак не может, едет к ней Лёшка в одну субботу, в другую, третью, всё едет, только доехать до неё никак не может. В жизни Настасья всё одна да одна. Она вздыхает и смотрит на часы. Время полпятого, теперь, верно, и дошёл её сын до большака. По натоптанной тропке ходьбы здесь молодыми здоровыми ногами на сорок минут. Перепотел Лешка на такой дьявольской дороге и теперь, остывая там, стоит, мёрзнет. А возьмёт, не возьмёт его автобус – Бог знает.

Ложится Настасья рано, часов в семь. На улице ночь, и в доме ночь. Огня она не зажигает, зачем зазря свет палить.

Лёшка у неё добрый, хороший, уже в кровати, лёжа на боку, думает она о сыне. Той зимой, когда ещё в деревне лошадь была, в баню и из бани на санях возил. А в этот год на заклюках. Эво, в прошлую субботу ужарилась она очень, да и идти не смогла. Стыдно ей было на сыновней спине ехать, а что поделаешь, коли старость совсем одолела. В город звали и Лёшка, и невестка. Не поехала. А зачем, квартирка у них маленькая, мешать только. А здесь она сама себе хозяйка, что хочешь, то и делай. Нет тебе никаких командиров.

 

Маялась, маялась Настасья всякими хорошими и дурными мыслями и под конец уснула. Сколько спала, Бог его ведает, только почудилось ей или наяву, как кто в дом вошёл и у порога стоит.

– Кто там? – проснувшись, беспокойно позвала Настасья.

Подождала, ответа не было, показалось. Кто войдёт, ежели все двери заперты. Кряхтя поднявшись с постели, Настасья тихо бредёт к ведру. По малому она давно уже ходит в доме. На этот раз не успела ещё как следует сесть на ведро, как что-то качнуло её и бросило вниз на пол. Ударившись, Настасья чувствует, как всё равно что оторвалось у неё внутри. И боль, мгновенно помутившая её разум, страшная, резкая, как каменным угольем обжигает всё в груди. Она кричит, громко кричит, но крик этот как дым растворяется, тает в глухих стенах дома, так никем и не услышанный.

 

Схватились Настасьи где-то к обеду следующего дня. Груня, что пришла посидеть к Наталье, глянула в морозное окно, да и говорит:

– А что это нонче и окна у твоей соседки не распечатаны. – Дома стояли неподалёку.

– Про что это ты? – недослышала Наталья, она была в заборке, наливала и ставила чайник.

– Окна, говорю, у Настасьи не раззанавешены.

– Спит, может, наверное!

– Какое там спит, до такого-то часу, тебе ли не знать, что рано встаёт, – ворчит недовольная Груня.

Что-то жуя, переваливаясь с боку на бок, подходит наконец и тучная Наталья.

– Случилось, верно, что-то, – сразу говорит она.

– Умерла, что ли? – испугалась Груня.

– Сразу и померла, может, заболела, сходила бы ты спроведала, – предлагает Наталья.

– Не… Я боюсь, – замотала головой Груня. – Ты бы лучше сама.

– Что сама, или не знаешь, что как мой кобель её последнюю курицу затрепал, так я ей и на глаза не надо.

– Как хошь, а и я не пойду, – упрямится Груня.

Молчат, одна стоит, другая сидит.

– А вот что, сходи-ка к Гришке, он-то разведает, – предлагает Наталья.

Груня мнётся, медлит, идти по морозу кому лишний раз охота. А как бы и надо. Некому больше. Пока Наталья на своих больных ногах добирается, так в одном месте не раз стемнится.

 

В доме у Гришки дым коромыслом. Курит он без конца. Одна самокрутка кончается, новую от этой же прикуривает. Потолок пожелтел, борода пожелтела, да и сам он пожелтел. В деревне с недавних пор Гришка единственный мужчина, остальные все перемерли, и потому-то цену себе знает.

– Что, черти волосатые, пропали? – нахально ухмыляется он, искоса поглядывая на Груню. – То-то же. Ну, не беспокойтесь, сейчас поглядим, – говорит он, начиная одеваться. – Тут так и вспомните, а когда подзагуляю маненько, так фиг стопочку нальёте.

По улице Гришка идёт бойко, торопливо, но это ему так кажется, теперь его нога на ходьбе не поёт, а едва шевелится. Не тот, что раньше, куда ни кинь, а возраст, ему тоже под восемьдесят.

– Вишь, и конь не валялся, – входя в заулок, говорит он запыхавшейся позади него Груне. Та молчит, слова не выговорить, от спешки грудь сжало.

Проваливаясь покуда-некуда в снег и изрядно матерясь, Гришка с большим трудом добирается до закрытого белыми занавесками окна. С трудом переводя дух, стучит. Молчание. Стучит сильнее, так стучит, что и сам слышит этот стук, как ветер, проносящийся по дому.

– Померла… – всхлипывает Груня.

– Тихо ты, шалавая, – приструняет её Гришка. – Так уж и померла!

Снова, теперь уже сжатым кулаком, стучит в окно. Гнутся и ухают натянутые до предела стёкла, готовые вот-вот лопнуть, а ответа всё нет и нет.

– Теперь уж всё, что-то здесь неладно, – всерьёз забеспокоился и Гришка. – Что-то здесь не так, – повторил он, с большим трудом выбравшись из глубокого снега на более-менее угадывающуюся под ногами тропку.

Стоя в раздумьях, зачем-то пошарил по карманам рваной стёганки, хотел, наверное, закурить, и лишь нервно махнул рукой и направился к двери в сенях. Засовы у Настасьи были крепкие, и на что надеялся Гришка, но едва он надавил на дверь, как она сама собой открылась, слегка скрипнув намороженными петлями. От такой неожиданности Гришка и сам в непонятном испуге отпрянул в сторону. Громко ойкнула идущая тенью по его пятам Груня.

– Что это ты, – озырнулся недовольно Гришка, и снова, набравшись духа, открыл дверь в сени, а затем и в сам дом.

 То, что он увидел, сразу остановило на месте, едва Гришка переступил порог. Да и не просто не пустило, а как здоровенными гвоздями ноги на время к полу присобачило.

 

Гришка как-то оторопело оглядывал опрокинутое на бок ведро с помоями, лежащее ничком в разливе этих нечистот замершее на последнем вздохе тело Настасьи. Молча взирал он на исцарапанную, как зубами выеденную, краску пола возле её вытянутых до предела рук, согнутых, как в последнем броске, скрюченных пальцев. Возле почернелого, до неузнаваемости изменившегося лица Настасьи застыла тёмным небольшим озерком лужица крови.

– Убили… – выглянув из-за плеча Гришки и сразу всё одним махом прикинув, истошно, во весь голос завопила Груня.

– Убили же… – ещё громче, ещё сильнее кричит она и, как угорелая, совсем по-молодому бросается вон из дома.

Толкнутый в спину Гришка, непонятно поддавшийся этой глупой Груниной панике, не соображая зачем, тоже как ошпаренный выскакивает вслед за ней. «Что это я, а?» – только на улице, прихваченный морозцем, опамятовался он.

– Эй, куда ты? Клуха старая, – пытается Гришка остановить бегущую, спотыкающуюся на снегу Груню.

Всё напрасно, та как ничего не слышит и не видит. Кто как толкает её вперёд, не давая останавливаться.

– Ну и чёрт с тобой, – сердито сплёвывает на снег Гришка, стоит минуту в раздумье, а потом снова возвращается в дом, откуда так постыдно сбежал. Теперь уже он смотрит на эту неприятную картину более спокойно, чем раньше. То ли глаз его попривык, то ли здравый жизненный рассудок взял верх. Успокоил.

– Эх, Настюха ты, Настюха, вишь ты, как билась, бедная. Жить хотела. Небось кричала, а кто услышит, – угрюмо произносит Гришка и чувствует, что плачет, и не так плачет, как все, а внутренне как-то, без слёз. Но горюй не горюй, а дела делать надо. А что надо и как надо, и что он сейчас сможет для неё сделать, этого ещё Гришка пока не знает. «Перво-наперво, – размышляет он, – нужно вытащить её из этой грязи».

Гришка осторожно, словно боясь разбудить, обходит стороной распластанное на полу тело и заходит с головы – так, он считает, лучше, чем с ног. Лежит Настасья в голубом однотонном ситцевом платье, которое, видать, ещё служило ей и ночной сорочкой. Гришка цепко берётся руками за обвисшее на плечах платье и тянет. Но тело Настасьи как примёрзло к захолоделому полу, с места ничуть не стронулось. А у Гришки не столько дряхлые руки от непосильного напряжения, сколько подорванная в своё время поясница, застрелявшая, как из пулемёта.

– Стерва старая, – заматерился не на шутку осерчавший Гришка. – И чего убежала, рвань. Вдвоём-то куда сподручней, – на чём свет стоит клял он оставившую его одного Груню.

Со второго захода он несколько сдвинул Настасью с места, протащил немного и остановился. Тяжело засопел, закашлялся.

С третьей, последней попытки Гришка наконец-то вытащил её на чистую половину пола и облегчённо вздохнул. Самое большое дело, как он посчитал, было сделано. Время бы покурить, да разве задымишь в такой ситуации.

Сидит Гришка задницей на полу, а у колен, промеж ног, лежит бездыханная Настасья. Спит себе беспробудно и не ведает, что Гришка здесь, рядом. Любила она его смолоду. А он нет. Что ж, сердцу не прикажешь. Не на ней женился Гришка, и она не за него вышла замуж. Чувствует Гришка, что на большее сил нет, пусть не ругает, пусть пока так. Он медленно встаёт с пола и измученно волочится к двери.

 

В доме у Натальи его ждут.

– Ну, как она там? – спрашивает его подошедшая ещё и Веерка.

– Как, да поднялась, сейчас вас придёт спроведать, – сердито съязвил Гришка.

– Что ты, перекрестись, – в испуге замахали на него руками.

– А что тогда и глупость спрашиваете, – почти валясь на стул, добавляет он. Эх, и стакан бы сейчас садануть самое время, да разве дадут, подавятся, вытаскивая из кармана кисет, думает Гришка. У него водка не водится, разве устоит. Хоть и в возрасте, а выпить любит.

– Ну, что делать будем, бабы? – скрутив самокрутку и пустив первый густой клуб дыма, спрашивает Гришка.

Они все были здесь, вся теперешняя деревня.

Бабы молчат, они потрясены, и горюют теперь не столько по умершей Настасье, сколько переживают за себя, за свою безрадостную участь. Где-то на них чёрным коршуном набросится та безжалостная смерть?

– Надо бы Лешке собчить, сами, наверное, ничего не придумаем. Кишка у нас тонка, – говорит Гришка.

– Как скажешь, телефона нет, лошади нет, и до большака околеешь, пока доберёшься, – теребит фартук Наталья.

– Ну как же, теперь хорошо живём, сладко. Возродилась Россея. Зачем за Ельцина энтого голосовали, – сердито сопит Гришка.

Сам он тогда и к урне даже близко не подошёл. Как знал, как чувствовал, что толка из этого не будет, а так, мутота одна. И баб за подолы одёргивал. А те не ему, а мужику наряженному с этим ящиком поверили. И понимал Гришка, что не из-за мнения трёх старух решилась судьба выборов, а всё равно считал их виноватыми в этой теперешней невесёлой жизни.

– Рынок какой-то чёртов придумали, – всё не успокаивается он. – Базар, так базар он и есть. Возьми у нас, эвон, в городе: что, порядок на ём есть? – да никакого. Так и тут. Раньше был в деревне телефон, был. Кто за него платил? Совхоз. Почему платил – потому как мы все кости переломали на его полях. А теперь что? Совхоз нас продал с потрохами самому дьяволу. А тот что: раз деньги начальство отказалось платить, взял да и отсадил провода, а на кой они кому нужны?

– Вон твоя дочка-то, – обращается Гришка к Верке, – насчёт телефона-то узнавать ходила, что ей сказали? Скоро, мол, и радио вам откусим. Нам невыгодно его для вас четверых держать, ладно, хоть столбы световые ещё при коммунистах деревянные на железобетонные поменяли, а то теперь опрей они – и с лампами насиделись бы. Кому что надо?

Гришка курит, а сам ни запаха, ни вкуса не понимает, он взволнован, и дым для него сейчас так, одно пустячное дело.

– Сиди не сиди, бабы, а оно всё равно надо двигать кому-то на большак, собчать нужно, – произносит Гришка.

Старухи смотрят на него испуганно. Молчат, а взгляды спрашивают: «Кому идти-то?»

– Я теперь, бабы, что был конь да и ехал. Эво, шапку с гвоздя едва снимаю. Да и одышка проклятая мучит. А лыж дам. У меня хорошие, охотничьи, провалу не будет. Так что, не взыщите, – сразу отказывается Гришка.

– Тебе, Верка, идти надо, больше некому, – не теряются в эту минуту Наталья с Груней.

– Почему мне-то? – недовольно спрашивает Верка.

– Потому как ты моложе всех, да и на лыжах не далее, как в прошлом годе, хаживала.

Сердись не сердись, а куда ни кинь, идти всё равно ей, Верке. Да и Лёшке, сыну Настасьи, она вроде как обязана. В прошлую зиму, когда ещё Верка корову держала, Лёшка за ветеринаром осеред ночи ездил. Десять километров туда, десять обратно, и десять опять туда, и десять снова обратно. Со счёту собьёшься, сколь наездил. И всё это в мороз да в стужу непомерную. Не растелиться было, и ежели б не он, то околела бы животина.

Больше не говоря ни слова, Верка собирается, а что ей и готовиться, всё на ней. Остаётся только что потуже перевязать платок да на руки напихнуть белые шерстяные дьянки.

– Позвонишь там от Тоньки, ежели, конечно, телефон там брящет. Звони вон Груниной Вальке, она знает, где Лёшку искать. Номера-то у Тоньки все, которые надо, записаны, – наказывает Наталья.

– А ежели что, то хоть в милицию звони, пусть думают, – вставляет своё слово и Груня.

– А чего милиция, ей ехало-болело, что какая-то там Настасья в какой-то там деревне Богу душу отдала. Кому что надо? – не молчит и Гришка.

 

Пока суд да дело, и ссумеряться стало. Как туманом по заснеженной земле засеяло. А мороз крепчал, обжигал лютой студенистой стужей костистое узкоскулое лицо Верки. Нахально цеплялся за неприкрытые части тела, перехватывая дыхание. До Крюкшина, так называемого большака, было километров пять, считалось так, а толком никто и не мерил. Там, по этой деревне, проходили автобусы, бежали грузовые машины, бесшумно скользили легковушки. Там была жизнь, а здесь, перед глазами Верки, снег и снег, да мороз, как палками стучащий по заснеженным стволам деревьев. Лыжи шли хорошо, ходко. К этим бы со знанием дела изготовленным деревяшкам да крепкие ноги – то и цены бы не было тому ходоку. А Верке это размашистое скольжение в тягость, в усталь непомерную. Это для Гришки с бабами она молодая, а так ей тоже под семьдесят. И там ломит, и здесь болит. Жизнь свою не на печке тёплой провалялась, а в работе, в труде. И в войну, ещё девчонкой, на оборонных окопы рыла. Потом колхоз, за палочки, как все, горбатила. А и в совхоз вошли, хрен не слаще редьки, тоже не знали, за что работали, а сколько дадут. Да не горазд подавали.

Так, за раздумьями, Верка дошла до Кривой ивины. Отсюда до Крюкшина было ещё далеко. Остановилась она и чувствует, что устала, да и так подвели её ноги, что дальше идти не могут. Хоть плачь. Только кто услышит да поможет? Летом ещё здесь есть кой-какая тракторная дорога, нет-нет, бывает, и заглянет кто из начальства с каким-нибудь государственным делом, за что-нибудь какие-нибудь деньги содрать. А зимой они не нужны никому. Только живи себе, как знаешь.

– Ну что ж, не взыщи, Лёшка, не дойти мне, – произносит Верка вслух, как будто тот перед ней стоит и объяснения просит. – И ты, Настюха, прости, теперь тебе что, а то и я окочурюсь, – говорит она, а сама понимает, что не так думает.

А ноги не идут, не движутся, как с лыжами вместе к снегу пристыли. Нет сил идти дальше, хоть убейся, а не дойти. Как добралась Веерка обратно, помнит и не помнит: то ли она на лыжах шла, то ли они за ней по глубокому непролазному снегу тащились, Бог его ведает. Очнулась в тепле, на оттоманке у порога. Верку заботливо раздевают, поят горячим чаем. Мало-помалу к ней возвращаются потерянные в дороге тепло и силы, возвращается жизнь.

– Не дошла, – говорит она виновато и молчит, потому как плакать хочется.

Гришка курит, думает.

– Иду, а за мной волки. Сел и бегут. А они легли и догоняют. Ну что, бабы, суди не ряди, а вот что, надо покуда Настасью в снег запрятать, – сказал он и сам испугался такого неожиданного решения.

– Как это в снег? – опешили бабы.

– А так, выкопать в снегу ямку и сунуть туда до времени, – уже твёрже добавляет Гришка.

– Ты что, с ума спятил? – заохали, закрестились бабы.

– А зачем в снег-то? – не может взять в толк Наталья. – Пусть себе дома лежит, что ей и сделается.

– Помирай, а рожь сей. Картошка у ней в подвале, а он у неё холодный. Топить не будешь, всё помёрзнет к чертям собачьим. А топить будешь – Настасья спортится, – более спокойно говорит Гришка и встаёт с табуретки. – Как вырою, кликну, поможете.

– Ещё чего, и не подумаем, – упрямятся рассерженные старухи.

– Ну и чёрт с вами, – бросает им Гришка и сердито вываливается из дома.

 

Яму в снегу, в огороде, рядом с домом Настасьи, он роет неторопливо, обстоятельно, как настоящую могилу готовит. Чтобы и по росту, и по ширине подошла. Силы ему злость прибавляет: за себя, за Настасью, за баб, за их безрадостную участь.

Хрипит Гришка и неистово скрипит черенком заступа и мигает им туда-сюда. Наконец, устаёт и садится тут же, на вырытый горкой снег. Распаренный, он холода ничуть не чувствует. Сейчас он выроет, потом пойдёт к Настасье. Студенистой водой вымоет её холодное лицо и насухо вытрет его чистым полотенцем. Саму её раздевать и мыть не хочет. Смолоду не видел её обнажённого тела и сейчас ни к чему. Это потом, когда Лёшка, сын, приедет, то бабы и обрядят её по-настоящему. А сейчас он отдохнёт маленько, скурит коротенькую самокрутку, длинной не хочет, а затем дороет. А дальше – ничего, бабы помогут, куда им деться.

Тихо. Только нет-нет, да и взбрехнёт то ли на него, то ли на кого другого дворовая собака Натальи, да косой месяц нет-нет, да и заглянет в хмурое лицо Гришки. А так для него больше ни свидетелей, ни судей не было.

А что до Лёшки, то приедет, когда Бог даст.

517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!