Заказ на сына

 

 

 

Анна Ивановна стояла на узкой полосе привокзального перрона, выжидающе всматриваясь в темноту убегающей вдаль железной дороги. Поезд из Москвы задерживался. Так было вчера, позавчера и неделю назад. Она давно ходила встречать сына Митьку, который по ее подсчетам, да и по его последним строчкам, должен был непременно приехать, только неизвестно почему не ехал. Послание его было коротким: “ Жди, я скоро буду”. Не здравствуй, не прощай. Обиделся, только нет ее в том вины. Осенний промозглый ветер шевелит, как листает, ее давно уже поседевшие на голове волосы, холодит по легкому обутые ноги. Но мысли о скорой встрече с сыном не дают замерзнуть, греют сухое, как палка, тело. Анна Ивановна видит ярко красный сигнал горящего светофора, а сама вспоминает то письмо, которое тогда получила “Мама, я тут влетел на тридцать штук ты там подсуетись, дачу продай или займи у кого. За деньгами к тебе придет человек”. У нее от такой просьбы сразу с сердцем худо стало, где ж ей взять такие деньжищи. Походила, правда, поспрашивала, да кто даст под ее две с половиной тысячи пенсии. Когда к ней пришел молодой, совсем не тюремного вида, парень, она, пряча подальше от него глаза, сказала:

– Пусть простит, передай, что денег не нашла.

– Хорошо мать, скажу, – так ни с чем он и ушел. Сидел бы там тихонечко так, пойди ты, с картами связался, а еще с чем же.

На светофоре загорелся зеленый свет, и до слуха Анны Ивановны дошел еще пока далекий шум приближающего поезда. Неизвестно по каким признакам, но что-то подсказывало ей, что сегодня она, наконец-то встретит Митьку. Состав был коротким, всего несколько вагонов, и она, глядя на свет приближающего тепловоза, пошла туда, где должен был остановиться первый вагон. В выборе места она не ошиблась, и теперь Анна Ивановна вглядывалась в толпу вывалившихся на перрон пассажиров. Она надеялась не столько на глаза, которые в последнее время заметно сдали в зоркости, сколько на чутье материнского сердца, которое в этой толчее непременно отыщет сына. Но народ пробежал, как вода в ручье, оставив пустынным слабоосвещенный перрон.

“Верно, по дороге домой что подработал” – с горечью и обидой подумалось Анне Ивановне, и сразу ей стало холодно и одиноко.

Возле кирпичного здания вокзала стояло несколько машин такси. До этого она, жалея денег, шлепала через весь город пешком, а сегодня почему-то ноги не шли, слабли от каждого шага.

– На Фрунзе, пожалуйста, дом девять, третий подъезд, – садясь в легковушку, попросила она.

– Добрый вечер, – улыбнулся ей уже немолодой водитель.

– Здравствуйте, – спохватившись, поздоровалась и она. Таксист как-то озадаченно посмотрел на Анну Ивановну, как что хотел сказать, но не сказал.

– Не встретили? – спросил лишь он ее, когда, петляя узенькими улочками, машина наконец-то выехала на широкий мост через реку.

– Не приехал, как на работу полную семидневку хожу.

– Уж не сына ли из тюрьмы?

– Его, а вы откуда знаете? – насторожилась Анна Ивановна.

– Вез я одного минут двадцать назад по этому адресу, задиристый такой, может и он.

– Говорил хоть чего?

– Да нет, молчал больше.

Это было похоже на Митьку, особо не разговорится, смолоду жил себе на уме. Расплатившись, Анна Ивановна торопко заспешила в подъезд, веря и не веря в возвращение Митьки.

– Где тебя носит? – сын стоял на лестничной площадке, с укором глядя на тяжело поднимавшуюся по ступенькам мать. Встреча вышла не такая, какую себе представляла Анна Ивановна, скомканная, как в кулаке измятая бумага.

– Да тебя встречала, – поравнявшись с Митькой, ответила она. Ее желание – заплакав, припасть к крепкой груди сына, в этой ситуации стало, как лишним они даже не обнялись и не поцеловались, словно расстались вчера.

– Ну, пойдем, что ли? – потоптавшись и проглатывая что-то сухое в горле, то ли спросила, то ли позвала Анна Ивановна. Митька, как всегда был на высоте. Приличная теплая куртка, темно-синий шикарный костюм, белая только без галстука рубашка. Хорошая одежда была его слабостью. Чисто выбритое широкоскулое лицо прорезал свежий шрам.

– Уж не из-за этих проклятых денег? – едва дотронувшись до этого косого разреза, болезненно морщась, спросила Анна Ивановна.

– Да нет, по другому случаю, снимая ботинки, ответил Митька. На этот раз, он вернулся каким-то откормленным, даже с небольшим животиком. Ему к сорока, верно, по возрасту полнел.

– А то я ту просьбу твою никак выполнить не могла. А дачу продать, так бумаги на оформление дороже станут, – попыталась она оправдаться перед сыном, вернуть к себе его хорошее и теплое отношение.

– Да перестань ты, мА, – Митька переобулся в тапочки и, разглядывал себя в большом зеркале прихожей. Анна Ивановна прошла на кухню и стала собирать на стол. Ей была заготовлена и любимая сыном селедочка, и дорогая колбаска, и наваренная укутанная тряпками кастрюлька картошки. На стол была поставлена и бутылка водки. Сейчас сядут они, поговорят после долгой разлуки. Выпьют – Анна Ивановна, как всегда, капельку, ну а сын допьет то, что останется. Но Митька неизвестно зачем взялся за трубку телефона, и стал обзванивать каких-то знакомых. И только они, как грибы после дождя, один за другим стали появляться в их однокомнатной квартире, Анна Ивановна поняла, что никаких вдвоем с сыном посиделок не выйдет.

– А, Чибис, привет, – вваливаясь в двери, они обнимались с сыном и так, не разуваясь, проходили к накрытому столу. К ее бутылке прибавилось еще несколько. Появились молодые, едва не школьницы, девчонки. Собравшийся народ невольно, но вытеснил Анну Ивановну из-за стола.

– У нас тут свои дела иди, мА в комнате посиди, – сказал Митька вставшей у газовой плиты матери. Обиженно поджав губы, Анна Ивановна прошла в комнату и включила телевизор. Но по первой и второй программе пели песни, а по остальным шла какая-то непонятная ерунда. Она все еще ждала, что сын позовет ее, но он так и не позвал. Потом перепитые гости выжили ее из комнаты обратно на кухню. Голодная Анна Ивановна доела, что осталось и запила горячим чаем. В пору и спать ложиться, но шум и гам за тонкой перегородкой не прекращался. Уходить никто не торопился. А затем, через какое-то время все стало стихать, и она поняла, что укладываются, кто где, на ночлег. У нее было свое место, односпальная кровать, а у сына, когда он бывал на воле, диван. Теперь эти пришельцы забрали все – и место, и подушку с одеялом. С антресолей в коридоре Анна Ивановна, тихо поругиваясь, достала старые рабочие телогрейки, и бросила их на измазанный пол. Подмести, убрать грязь у нее просто не было ни желания, ни сил. Выключив свет, она легла. Прикрывшись сверху стареньким зимним пальтишком. Доведенный Митькиными похождениями до инфаркта муж и тот не выдержал. Лежит теперь под деревянным крашеным крестом. А ей неизвестно, сколько богом отмеряно жить да мучаться. Всякое ей приходилось терпеть от сына, но чтобы спать на полу – впервые. После очередного срока Митька становился все дурнее и дурнее. Да хоть бы сидел за что, стоящее, а то так, по мелочам всяким. То в магазине что украдет и тут же попадется, а то кому в физиономию не известно за что заедет. Как свистнул еще в молодости мопед, за который можно было и не сажать, потому как отдал, так и идет по сегодняшний день непонятно по чьей дорожке. Анне Ивановне не спалось, да где ж тут уснешь. Из комнаты до ее слуха теперь доносилось всего два приглушенных голоса. Один с хрипотцой принадлежал Митьке, другой неизвестно кому.

– Варька заочница. Смотри ничего себе девах, – сын, по-видимому, показывал незнакомцу какую-то фотографию.

– Ну.

– Гну. Да пилить надо до Норильска.

– Не хрена себе ближний свет.

– Да и порожняк не прогонишь, деньги надо.

– Где возьмешь? Квартиру опрокину, ни что в ней и есть.

– А матку куда?

– Да в дом интернат отвезу “Не сегодня – завтра” все равно ее путь туда ляжет.

Анна Ивановна слушала и не верила своим ушам. Вот, оказывается, родной сынок какую ей участь уготовил. Как господь бог распорядился. Ей бы в пору сейчас встать и разогнать вместе с сыном эту шайку – лейку, но сил не было, ноги, как пристегнули к полу, и она лишь беззвучно и неутешно заплакала. В ту ночь она так и не сомкнула глаз. Митька тоже спал или не спал, но появился на кухне первым и даже не удивился, застав мать лежащей на полу. Сунул свою взлохмаченную голову под кран с холодной водой, повернутое к ней его лицо от страшного похмелья болезненно морщилось. Глядя на страдания сына, Анна Ивановна не выдержала, встала, полезла рукой в шкаф на стене.

– Ну, ты, мА, молодец, – увидев бутылку, внезапно заулыбался Митька.

Ей казалось, что он сейчас сядет за стол, похмелится, и они хоть немного поговорят. Очень ей хотелось узнать про Норильск, квартиру и дом престарелых. Может это его пьяный треп. Но снова вышло совсем не так, как хотелось Анне Ивановне. Митька как-то на ходу выпил стопку, схватил бутылку и понесся в комнату. Оттуда послышались разбуженные голоса. Через какое-то время, едва она успела убрать с пола свое барахло, объявился Митька.

– МА, ты свари чего поесть, – попросил он. Из комнаты, он вышел с каким-то черноволосым парнем, который надел кожаную куртку, обулся и куда-то ушел. Вскоре он появился с полной сумкой водки. Снова Анна Ивановна наготовила и опять, как вечером, места ей за столом не нашлось. На этот раз она позвала сына в комнату и тихо спросила:

– Когда, Митька, этот балаган кончится?

– Да что тебе, жалко, пусть братва погуляет.

– Мне то, каково – горько усмехнулась Анна Ивановна.

– Потерпишь, – холодно ответил Митька и ушел.

Пьянка, начавшаяся с нескольких бутылок, теперь мерялась ящиками и полыхала разгоревшимся костром. Пили и ночью, даже на кухне Анне Ивановне не было никакого покоя. Еду, они теперь носили из магазина – колбасу, копченую курицу, но и ее похлебкой не брезговали. Как-то сварила себе маленькую кастрюльку рыбного супа, но не успела в руку и ложку взять, как, учуяв горяченькое, налетели словно воронье, даже ей на хлебок ничего не оставили. В тот вечер Анна Ивановна решила сходить в магазин, купить себе чего, да и съесть где нибудь, дома из рук вырвут. Деньги у ребят кончились, Митька даже продал свой костюм с курткой. Сунулась она в маленький чайничек под крышкой, что стоял в укромном месте, в котором оставались ее последние полторы тысячи от пенсии, а там ничего, пусто.

– Митька, – сердито позвала она, глядя на разбросанные по комнате тела.

– Чего тебе, – отозвался он, едва подняв с пола от батареи, свою какую-то раздавленную физиономию.

– Пойди-ка сюда. Митька недовольно поднялся и пошел к матери.

– Чего орешь? Чего?– спрашивал он.

– Деньги мои где? – губы Анны Ивановны подрагивали от волнения.

– Ну, взял и чего?

– Так они у меня последние.

Анна Ивановна отчетливо поняла, что и идти некуда, а и больше ей в этой квартире оставаться незачем. Она обулась и только хотела надеть летний плащ, так как более теплого у нее ничего не было, как Митька вырвал его из рук и бросил на пол. Нагнувшись, он схватил чьи-то грязные ботинки и прошлепал ими по тонкой материи. Протянул матери перепачканную одежку:

– Милостыню собирать как раз, так естественнее.

– Ну, спасибо тебе, сынок, – едва справляясь с душившими ее слезами, Анна Ивановна накинула на себя эту грязь и закрыла за собой входную дверь. Чтобы как-то перекоротать наступающую ночь, голодная и холодная она зашла в один из подъездов многоэтажного дома. Остальные, как в тюрьме, были закрыты железными дверьми. Она не остановилась на первом, а зашла на последний этаж, там меньше ходили, и было больше надежды, что не выгонят. Вздрагивая от каждого шороха, она присела на подоконник узкого окна. От него сильно дуло, и она мелко дрожала от подступавшего холода. Когда хлопнула одна из дверей ее пятого этажа, Анна Ивановна, как бездомная собачонка, сжалась вся, со страхом вслушиваясь в наступившую тишину:

– Эй, а что ты тут делаешь? – спросил ее грубый мужской голос. Не зная, что и говорить, Анна Ивановна повернулась и теперь растерянно смотрела на молодого, ладного собой мужчину.

– Анна Ивановна, – неожиданно проговорил тот, – не признаете?

Она вглядывалась в этого крепыша и действительно не узнала, она в этой жизни забыла, что когда-то была учительницей начальных классов.

– Да я Володька Петров, помните, может, такого ушастого пацана.

– Вспомнила, – все еще присматриваясь к своему бывшему ученику, не совсем уверенно ответила она. Сколько их прошло через ее руки, тысячи, и разве всех запомнишь. Они ведь росли, менялись. Хоть ее узнавали и то ладно.

– Все-таки признали, – обрадовался Володька.

– Я вижу, у вас никак беда. Пойдемте ко мне, погреетесь и расскажете. Володька уважительно подхватил ее под руку и повел в квартиру. В прихожей раздел и проводил на кухню. Там за столом сидели два коротко стриженых крепыша.

– Ты что-то шустро, как и до магазина не дошел? – обиженно насупился один из сидящих.

– Да вот Анну Ивановну встретил, свою бывшую учительницу, – ответил Володька, указывая на рядом стоявшую женщину.

– Ну, учителей мы уважаем, – проговорили в ответ, и как показалось Анне Ивановне даже поклонили головы. Усадив учительницу на мягкую табуретку, Володька пошел в комнату и принес оттуда бутылку водки.

– Вот из заначки взял, – сказал он заулыбавшимся приятелям.

От выпивки Анна Ивановна отказалась, ну а они пропустили по рюмке, за ее здоровье, чем немало порадовали ее.

– Ну, а теперь Анна Ивановна давайте рассказывайте, – слегка закусив, предложил ей Володька.

Почему-то, доверившись этим людям, и не в силах больше сдерживать в себе то, что накопилось в сердце за это последнее время, она выплакала все. Про украденные деньги, про дом престарелых, про гульбище, которое никак не кончалось.

– Вот значит, какой расклад, – выслушав ее, Володька, шевельнул посеревшими скулами. Встал, подошел к холодильнику, налил из кастрюли что-то в блюдо, погрел на газу, а затем поставил на стол перед ней.

– На-ко щей похлебай Анна Ивановна, а то, поди, когда и ела. Хоть и неудобно было, но она взялась за ложку. Потом попила чая с булкой и маслом.

– Вот и накормил ты меня Володюшка, спасибо тебе, – поблагодарила Анна Ивановна. – А ты что, тоже сидел? 

Она только сейчас обратила внимание на тюремные наколки на руках своего бывшего ученика.

– Иногда бывает. И мать для меня святое. Все ждала как вы Анна Ивановна, а вот не дождалась. – Володька вздохнул, взял бутылку, налил только себе один и выпил.

– А вы Анна Ивановна, в каком доме живете? – спросил мужчина, с каким-то квадратным лицом. У нее спросили, и она ответила. Чего ей молчать, если им полностью доверилась. Хоть это тоже выходило тюремщики, но не такие, как Митька и его друзья шелопутние.

– Уж не Чибисом вашего сына кличут, – спросил все тот же мужчина.

– Чибис, Чибис, – подтвердила Анна Ивановна.

– Ну, я это дело на тормозах не спущу, – как сквозь зубы процедил Володька.

Анна Ивановна молчала. Пусть поговорят, пугнут хоть, а то совсем Митька от рук отбился, мать ни во что не ставит. Еще посидев, она засобиралась уходить.

– Пойдемте, я вас немного провожу, – встал со своего места и Володька.

– Спасибо вам, сыночки, за все, – Анна Ивановна растрогалась, едва не расплакалась.

Володька проводил ее до выхода из подъезда и там они расстались.

– Домой ступайте Анна Ивановна. Нечего по чужим подъездам ошиваться. Все будет хорошо, – наказал он ей на прощание.

Только пройдя с полдороги, Анна Ивановна с ужасом поняла, что ж она наделала. На современном языке выходило, что она невольно заказала своего сына. Без денег, так, используя доброе отношение к ней своего бывшего ученика. Митька же совсем не промах, просто так никому не дастся. Будет драка, поножовщина. А эти опытнее, матерее. Убьют они сына. Нет, ничего не надо. Пусть все будет так, как есть. Она потерпит. А там, может, его и посадят, вот тогда она и отдохнет. Что было сил в ногах, Анна Ивановна заспешила, заторопилась обратно. Поднявшись на пятый этаж, она позвонила в знакомую, обитую дерматином дверь. Постучала. Неизвестно почему, только ей не открыли...