Хроника глобального бреда

 

 

Дни и недели в бункере шли незаметно. Скучновато было, но тягостного ощущения бесконечности заточения пока не возникало: знали, что впереди солнечный свет и тепло. Никто не считал дней так, как нетерпеливо считают их солдаты-срочники в ожидании скорой демобилизации. Неизвестно ведь, когда вообще здесь будет «дембель»!.. Поэтому берегли нервы.

Однажды Леха, проверявший иногда «градусники», принес вторую бутылку с замерзшим внутри нее спиртом.

– Девяносто, зараза… – комментировал происшедшее.

С одной стороны, худо: мороз крепчает; с другой – до тепла ближе. Когда-то же будет предел понижению температуры!

Уже несколько месяцев томились солдаты под землей, а Хорьков и того больше. В бункере можно было размяться, подвигаться… хоть бегом бегай! Только темно, со свечкой не разбежишься; да и коридоры короткие.

Пытались вместе делать зарядку, но скоро наскучило: некому же заставлять, как в армии заставляют. А без начальства, сам солдат, лишний раз не пошеве-елится… Так давно заведено: что в тюрьме, что в армии – одно и то же. Веками вырабатывалось.

Сержантское звание Орлова тут и значения-то никакого не имело. Боевой опыт – дело другое; так и у Павла он не меньше: тот вообще офицер. Капитан, только не российской армии.

Жили просто товарищами: никто верх не брал. Кем командовать… Лехой? Глупо. Да и он – вовсе не телок бессловесный, не подросток: парень боевой!

Здесь жили вместе трое взрослых, даже пожилых наверное, мужчин.

 

Орлов часто вспоминал свое житье в Сибири. Тому, кто там вырос, не знакомы были страхи приезжих, боявшихся сурового климата.

В его детстве, в шестидесятых, мороз в сорок градусов был обычным явлением – недели по две подряд. Когда теплело до минус двадцати, говорили: «Ташкент!» – и обмахивались еще ладонью, как будто истомлены жарой, присущей этому южному городу. Такая «оттепель» длилась недели три, а затем опять нажимало под сорок.

И ничего! И в школу ходили, и во дворе в хоккей играли, и на лыжах по звенящему снежку бегали – как так и надо. Малыши только дома сидели, ожидая своей поры закаляться. Поговорка была: «Сибиряк не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается». И в самом деле: с детских лет ходили в валенках, теплых шубах и шапках, вот и не мерзли.

Зато лето в Сибири – жаркое!.. Тридцать и больше градусов – обычное дело; только покороче оно, чем на западе страны. Но зато сибирский климат намного здоровее; и природа там богатая.

Ребятишками еще изъездили на велосипедах всю округу города Кемерово. Рыбалка была обязательным занятием: не было наверное мальчишки, не умевшего плавать и ловить рыбу. И в грибах толк знали.

А детские игры в войну могли длиться бесконечно! Лишь грозными окриками матери загоняли детей на обед или ужин. То и слышалось:

– Сашка… Витька, домой!

С футболом и хоккеем та же история: играли самозабвенно. Были конечно и «классики», и «штандер» – это вместе с девчонками; и «догонялки», и «прятки», и прочие игры. Не забывали пацаны и о ножичках, «поджигах», бомбочках всяких – это само собой! Самопал-поджигу «дурой» называли; делом чести было такую самоделку иметь.

В общем, все детство проходило в движении и игровом развитии. Клей не нюхали, и по теплотрассам не таились.

Жили скромно. Саша не знал, что его отец, монтажник-высотник, уже тогда зарабатывал по пятьсот рублей в месяц: работа на монтаже опасная. А у других выходило по сто, сто пятьдесят.

Почти у всех родители были выходцами из деревень, – как правило, дети политических ссыльных или переселенцев с запада России еще царского времени. Иные просто приехали на заработки, но опять же из-за Урала: на химических и оборонных предприятиях легко давали квартиру. Эти разных наций родители все были одинаково молоды и работящи, пусть и с небольшим образованием. Их дети позже научились уже много большему!..

Александр и его друзья много читали, любили мастерить. Покупные, или «магазинные» игрушки были далеко не у всех. По сию пору помнил Орлов свой жестяной раскрашенный эмалевыми красками трамвайчик за три рубля: до самой школы не было у него игрушки дороже. Деньги-то в семье имелись, но детей ими не баловали. И правильно делали.

Когда пошел в первый класс, умел уже хорошо читать и немного писать, хотя другие еще только учились этому. Вскоре дома заявил:

– Я, наверно, в школу больше не пойду.

Мать с бабкой всполошились:

– Са-ашенька… почему?

– А я уже все умею.

– Да что ты! Это только начало. В школе еще многому-многому научат.

– Да?.. А почему не учат?

– Так не все сразу! Ты вот ходи в школу, и все-все узнаешь.

Серьезно подумав, ответил:

– Ну, ладно… Только пусть «по правде» учат, а не обманывают!

Тогда, в начальных классах, показав хорошие успехи в учебе, был премирован отцом большим набором «Конструктор» за четыре рубля – вместе со старшим братом собирали множество моделей техники из него. А с жившим рядом одноклассником Вовкой Морозовым каждый вечер лепили из пластилина разных зверей, рыцарей и солдатиков.

Большая коробка пластилина стоила пятьдесят копеек, и их надо было выкроить из платы за школьные завтраки. Зато пластилин был – отменный!.. В коробке его брусочки лежали по обеим сторонам, а в середине еще были маленькие пластмассовые ножички, резцы и скребочки.

С Андрюшкой Коробовым не вылазили из библиотеки: отец научил читать Александра в четыре года, и он благодарил его за это всю жизнь. Читали все подряд, выбор был очень большой. Андрей больше нажимал на фантастику и приключения, Саша же – на познавательные книги с уклоном в науку и историю. Конечно, читал и все остальное. Заложенные в ту пору ростки знания взошли затем и дали развиться его взрослому миропониманию, а юная жажда познания жизни не оставила потом в покое никогда.

В огромном объеме фактов он смолоду научился быстро «выхватывать» сознанием главные, от которых зависело существование всех остальных. Такое умение позволяло уверенно исследовать длинную цепочку взаимосвязанных событий, прогнозировать их развитие и общий итог. Он будто разматывал клубок нити, потянув за один ее конец... Именно эта способность, соединенная с накопленными знаниями, дала ему возможность уловить предвестники и назревание глобального катаклизма. Но это было позже, во взрослой жизни.

Спустя многие годы, забавляясь иногда компьютерными «стрелялками», Орлов вспоминал свое бедное и убогое, казалось бы, детство, в котором не с чем было наиграться вволю, как с тем же компьютером, например. И не чувствовал отчего-то в нем никакой убогости!.. Напротив – шестидесятые годы осели в его памяти ощущением бесконечного и ослепительного счастья. Мгновенный снимок пережитого: вечное лето, и все в нем друзья – просто нет врагов. На небе незаходящее солнце, безграничный мир заманчив и полон чудес.

Так всем видится их детство. Прошлое, говорят, привлекает пожилых тем, что тогда они были молоды и полны сил. Да тут не в одной молодости дело!.. Вот в той эпохе было все-таки что-то особенное, ставшее сердцу дорогим. Наверное, это было ощущение свободы полета; оно было у родителей, переживших окрыление «хрущевской оттепели», и передалось детям. Пожалуй, что так…

В детстве формируется база будущих знаний и умений. Орлова удивляло сейчас: ну как успевал учиться в обычной и музыкальной школах, готовить уроки, читать кучи книг, мастерить, и еще играть на улице с соседскими пацанами?.. Да еще есть, да еще спать. А вот успевал! В младших классах даже оставался в школе на продленный день, чтобы побольше узнать.

Заботилась тогда Родина о своих детях…

Сильно нравился ему детский познавательный киножурнал «Хочу все знать!», выпуски которого часто показывали перед основным фильмом на утренних сеансах в районном Дворце Культуры. Там в мультзаставке шустрый паренек в авиационном шлеме вихрем облетал верхом на ракете земной шар и, приземлившись, колол большим молотком орех, вынутый из кармана. На экран с каждым ударом его молотка вылетали по очереди слова: «хочу», «все», «знать».

Ах, как «заводил» этот короткий клип и веселые стишки, звучавшие при его демонстрации!..

 

Орешек знаний тверд, но все же

Мы не привыкли отступать.

Нам расколоть его поможет

Киножурнал «Хочу… все… знать!»

 

С горечью смотрел Александр на потерянных ребят восьмидесятых и девяностых годов: они уже не знали, чем занять себя – несчастные, искалеченные уродцы. Неуклюжие реформаторы дали им самую полную свободу, но в спешке как-то забыли обучить высокому полету. И те беспомощно ползали теперь по земле, «торчали» от разного дурмана, даже не догадываясь о том, что и они рождены летать! В них не заложили элементарную базу учения, которая исподволь прорастает потом некими крыльями за спиной, побуждающими жить и взлетать в небеса – к счастью познания мира и слияния с живой бесконечной Вселенной.

В головах сейчас одно: деньги, деньги, деньги!.. Тяжелая мошна тянет вниз, крылья редуцировались за ненадобностью.

Уж как ни похабна, как ни отвратительна была своей идейной ложью старая советская система, но в основах она учила уму-разуму исправно. И черт навечно с той ложью!.. Сознание, идеология – вторичны; первично бытие, «материя» жизни… идеология после. Только вот фальшиво блестит материя, на современный манер сотканная из денег: не годится она для детского платья.

Ребенок живет не по лжи – это взрослые все покрывают ложью и учат ей детей. Так было всегда, но не должно быть всегда!..

Противоядие от мелкой лжи бренного человека – вечная и высшая Истина бессмертной Вселенной. Ей надо первой учить, а не правилам подсчета барыша. Нельзя изучение арифметики начинать в первом классе школы, а астрономии и философии в выпускном. Математика действительно царица наук, но и она – лишь инструмент исследования в руках ученого-философа, в какой бы области знания он ни работал. Упор на раннюю подготовку к технологическому образованию утилитарен и противен разуму.

Не нужно знать формулы преобразования куба суммы или квадрата разности чисел, чтобы еще малышом понять величие Космоса и свое место в нем. Резво считать в таком возрасте все равно нечего, потом научат. А вот суметь самому правильно ответить на главные вопросы жизни – куда как важнее для будущей судьбы человека.

«Как жить» и «для чего жить» – это тебе не «куб суммы»!

 

Был у них в школе чудесный учитель – их классный руководитель Павел Моисеевич Петренко. Бывший военный летчик, он, окончив университет, всю жизнь потом преподавал биологию.

Вот с кем можно было говорить и говорить!.. О любых, самых важных для ребят, событиях. Простой беседой он общение не ограничивал – предлагал школьникам самим подготовить очередной «классный час» по темам, которые их волнуют. И главным был даже не обзор очередной темы, сделанный одним из учеников, а споры, разгоравшиеся после него.

Мудрый наставник искусно направлял собеседников, чтобы им было еще интереснее. Сам сообщал столько нового, что слушали его, чуть ли не открыв рот, а осмысливание продолжалось еще долго. Так он учил думать... И не зря: выпускники из их класса почти все поступили в вузы. Вот какими они стали со своим Учителем!

И Орлов – неспроста пошел в медицинский: сходно с биологией, только еще интересней, о человеке ведь. Хотел после окончания института заниматься научной работой. Да не так гладко все вышло… Ему очень нравилось учиться новому, но не нравилась сама постановка процесса учебы. Бесконечные лекции, семинары, коллоквиумы, практические занятия; пережевывание давно известного из года в год, все меньше нового. А кому это нравилось бы? Не доходило еще тогда, что повторение – и в самом деле, «мать учения».

В то время уже возвращались со службы в армии и на флоте сверстники, «дембеля»: рослые, красивые, сильные!.. А тут – повседневная рутина. Какой-нибудь чахленький лопоухий «препод»-очкарик канючит:

– Я вам дво-ойку поставлю... вы у меня заче-ет не получите…

С ненавистью смотрел на это «чмо» – пародию на человека, и готов был убить гада! Еле сдерживался, чтобы не ответить: да пошел ты… со своим зачетом.

Не утерпел: с пятого курса подал на отчисление. Декан факультета отговаривал:

– Балбес, подержись год. Пойдешь служить врачом, офицером.

Не слушал:

– Только солдатом!.. Рядовым.

Не хотел признаться самому себе, что просто устал от учебы и хотел смены жизненной обстановки.

Хлебнул поначалу немало, как и все первогодки. Но потом выправился, «понял» службу, и пришел домой ладненьким сержантом. Служил военным медиком – приобрел пригодившийся в будущем бесценный наживной опыт.

Приравняв четыре курса института к объему программы медицинского училища, выдали ему диплом фельдшера, и стал Александр работать на «скорой помощи».

Растерялся сначала… Привык студентом без спешки все обдумывать. А тут думать некогда: человек «кончается»! Понял вскоре, что нужно уметь работать «на автомате». А для этого не терять времени, набивать руку. Когда все делается само собой, автоматически, тогда и получается хорошо.

Думать уже после «вызова» надо, да побольше. Анализировать: что сделал не так?.. как правильно? И готовиться к следующему вызову. Хотя… всего не предусмотришь. На «скорой» – как на гоночной трассе: никогда не знаешь, что будет за следующим поворотом.

Виктор Иванович Кондратьев, заведующий подстанцией, говаривал:

– Береги, Сашка, честь смолоду, а преднизолон для астмы.

И действительно: купируя приступ бронхиальной астмы, иногда так «накувыркаешься» – сил нет. Полсумки лекарств приходится больному «посливать». А зачастую каждая ампулка по счету: пресловутый советский дефицит.

В линейной бригаде – на «линейке», попросту – со всем столкнешься. Там и резаные, и стреляные, и битые, и «недобитые». То тебе понос под нос, то «давление»… то рожают, то на три буквы посылают. Чтобы сильно не теряться, нужно хорошо теорию знать. Ручные навыки сами собой придут, но об учебнике – не забывай! И помни главное правило доктора: не навреди...

Медицина – дело тяжелое и рисковое. Одним неверным назначением можно так человека искалечить, что совестью потом до смерти изболеешь. Не знаешь чего-то, обязательно спроси у товарищей – помогут охотно. Не действуй наобум: медику нельзя ошибаться. Станок, железяку какую-то «запорол» – да и черт с ней! А тут живой человек, промахи недопустимы.

Это усвоил хорошо и серьезных ошибок не совершал, даже поначалу. Мелкие были, да то не беда – запоминал тогда на будущее, в чем ошибся.

Еще понял: нельзя в медицине работать бессердечному. Жалости не показывай… больного не пугай; но жалей его как себя. И сделай что можешь, как для самого себя. Иначе – уходи! Дай место другому.

Работали по графику «сутки через двое» на полторы ставки оклада по должности. Медики говорят: «На одну ставку работаешь, есть нечего. На две – есть некогда».

На полторы – в самый раз. Было время и почитать, и с девчонками погулять. Молодым еще женился, двадцати пяти лет. Ненадолго… И года не исполнилось, как развелись. Простая формула: не сошлись характерами. Ее мало винил – упрямой уродилась, что ж поделать?.. В браке нельзя упрямиться, не для того любящие люди сходятся.

С другими в ЗАГС бежать не спешил, просто встречались иногда. С Валентиной познакомились случайно, на улице; семь лет уже после той, Елены, прошло. Стали жить вместе без регистрации.

Родители ее умерли, родственники далеко; жили тихо, для себя. С детьми как-то не заладилось, – еще не знал тогда, что и вовсе не будет. Да и она все прибаливала… А человек хороший – жалко расставаться. Так и остались вдвоем. Да много таких!

Может, от бездетности читал по-прежнему много. И всегда думал обо всем сущем, считая себя гражданином Вселенной. Размышлял о том, каким образом она живет и развивается, что на что и как влияет. Осмысливал все взаимосвязи в окружающем мире: как в прошлом было?.. как теперь?.. как в будущем обернется?..

О чем только не передумал! И сомневался, и уверялся часто в одном и том же; лишь позже приходило более ясное понимание какой-нибудь проблемы. Научных данных пока собрано мало – слишком уж трудно людям наскоро и надежно исследовать все мироздание. Приборов таких еще нет.

В одном был тверд: не верил в бога – верил только в науку. Понимал, что бога люди придумали; им, фантазерам, верить наобум нельзя. Лишь наука никогда не обманет.

Очень уважал академика Гинзбурга, нобелевского лауреата по физике: «крестил» тот попов… в хвост и в гриву. Соглашался с его словами: «Верить неизвестно во что в наше время – значит, признаваться в собственных дикости и невежестве». Сначала нужно познать предмет размышлений, а после этого и слепая вера уже не нужна: и так все ясно.

В общем, всегда был увлечен новыми событиями в науке и мире, и так вот невзначай подошел к пониманию неизбежности скорой катастрофы.

 

Когда весной 2009 года пришли известия из Новосибирска о невиданном подъеме воды в реке Обь, Александр понял: пора!..

Валя тоже все понимала, не раз говорили с ней об этом. Свою маму Орлов уговорить к переезду не смог: отказалась напрочь. Скрепя сердце оставил ее, надеясь забрать, когда устроятся.

Даже кошку и кота, ее сыночка, с собой повезли. Они ведь как детки несмышленые – жалко... Нижний Новгород выбрали, зная, что Волга сильно не разольется, до общей эвакуации можно будет дожить. А цены на жилье там не так кусаются, как в Подмосковье. До Москвы и так недалеко – пятьсот километров всего.

Через Волгу напротив Нижнего и поселились. Занимались огородом и скотиной; не впервой – и раньше приходилось! На даче у себя, за городом.

Когда еще там поросят завел, знакомые смеялись:

– Ты же современный цивилизованный человек. Зачем тебе эти «свинтусы»?.. Осваивай лучше компьютерную графику, теперь это популярно. Ты ведь не фермер!

Александр насмешек не слушал и от своего не отступал. Просто в его космическом сознании легко совмещались такие, казалось бы, несовместимые вещи, как поросята и компьютер. Он должен был сам проследить, как животные будут расти и значительно меняться при этом. Ну, вот нужно ему это было!.. Настоящие медики всегда немного сумасшедшие – они пожизненные исследователи всего, что вокруг.

Остаток денег позволял жить спокойно: давно скоплено было. Главное – питание свое, и за квартиру платить не надо. Неплохо там жили… Не нравилось только, что дождей много; зато и выпаса для скотины сколько угодно. А зимы – теплые, легкие!..

Как переехали, следил теперь Орлов за новостями; Сибирь уже подтапливать стало. Поехал было за мамой, да не успел – как раз на похороны угодил. Вернулся домой, к Вале.

С братом связаться никак не получалось, подевался тот куда-то. Город Находку, где он жил, и расположенный рядом Владивосток тоже стало топить. Это еще ничего было!

Из Америки плохие вести приходили… все хуже и хуже. Сначала Канада промерзать стала, потом и до США дошло. Еще льдом их не охватило, но наводнения уже были не в пример тому, что раньше Новый Орлеан заливало.

Вода – наступала. В нее погружался Нью-Йорк, а с ним и все атлантическое побережье. То же было и на Западе: Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Сиэтл, другие города – все уходило под воду! Начались разрушительные землетрясения, усилились ураганы над сушей и океанами. Шли бесконечные ливни, дымили сажей вулканы.

 

Прошло три года. Северная Америка уже погибла; ужас нарастал теперь среди людей всей Земли.

Европа и Россия пока не чувствовали сильного холода, проходя через экваториальные широты, но уже исчезла под водой Венеция, прорвало дамбы в Голландии и Санкт-Петербурге. Пошли вширь реки, затапливая равнины на континентах, на сушу наступали все моря. Везде! В Россию ринулись южане.

Орлов знал: это война... Она уже шла – пока еще не очень явно, но события на юге развивались стремительно. Российская армия отступала к Ставрополю и Ростову, бои разгорались; стало очевидным, что все клонится в худшую сторону. Была объявлена мобилизация резервистов.

Александр забил скотину, собрал походные вещи в рюкзак. Часть мяса положил в морозильную камеру, остальное роздал соседям – те радовались нежданной удаче, не зная еще, чем она вызвана. Наказал Валентине ждать объявления эвакуации и готовиться к отъезду. Когда повезут, кошек выпустить – может, поживут еще немного. Жалко убивать.

Наконец за ним приехали из военкомата.

Обнялись с Валей, поцеловались... Прощались, почти уверенные в том, что никогда больше не увидятся.

Сводный отряд УВД был уже сформирован. Принял медпункт, аптеку, стал со всеми ожидать отправки на фронт.

Через неделю, шестого июля 2012 года, бойцы заняли позиции под Ростовом.