Кто ж сочинил? Знать или не знать?

 

 

 

0.

 

Все книги на свете написаны, я бы сказал, одной рукой: по сути они так едины, словно составляют собрание сочинений одного странствующего и вездесущего автора.

Ральф Уолдо Эмерсон

 

История литературы должна стать не историей авторов и превратностей их судьбы либо судьбы их произведений, а историей Духа – подлинного создателя и потребителя литературы. Подобная история обойдется без упоминаний каких бы там ни было писателей.

Поль Валери

 

Повторяя строку Данте или Шекспира, мы каждый раз так или иначе перевоплощаемся в миг, когда Шекспир и Данте эту строку создавали.

Хорхе Луис Борхес

 

Всякий текст вечно пишется здесь и сейчас.

Ролан Барт

 

Я не думаю, что можно писать, чтобы тебя читали.

Я публикую это произведение, чтобы не истратить всю жизнь на бесконечное переделывание черновиков.

И то, что кажется нечитаемым, – оказывается, как видно, достойно быть написанным.

Я знаю, что это произведение не больше, чем игра, в которую я играю, руководствуясь собственными правилами.

Герман Кнехт «Здесь и Сейчас»

 

 

И в искусстве, и во всем остальном тот, кто комментирует, обычно и более искушён, и более проницателен, чем тот, кого он комментирует.

Таково преимущество убийцы перед жертвой.

Эмиль Мишель Чоран

 

 

1.

 

Для чего пишет картины художник, сочиняет музыку композитор, рождает стихи поэт?

Что объединяет их, какое желание в них вожделеет, какая мысль бросает всех на эшафот?

Что хотят они выразить и кого победить?

Искусство – это всегда вызов смерти.

Но кого или что хочет уберечь от исчезновения художник?

Уж не себя ли самого он хочет увековечить в своих творениях, назвать себя по Имени?

Люди думают, что художником движет тщеславие и желание славы. Они даже убеждены в этом, потому что жизнь даёт им на это все основания.

Но это не совсем так.

Творцы – это люди очень восприимчивой организации, их уровень осознания столь широк и глубок, что позволяет им увидеть точнее и понять быстрее.

Творец получает в подарок преизбыток понимания красоты, и вот однажды эта избыточная масса идей, которая овладевает им целиком, вырывается наружу, как лава проснувшегося вулкана.

С этого дня творческий человек себе уже не принадлежит, он – раб слепой силы вдохновения, которая взяла его в оборот.

Джон Китс утверждал, что у подлинного поэта нет собственного «Я», что поэт – «самое непоэтичное существо на свете», ибо себе не принадлежит.

«Солнце, луна, море, мужчины и женщины, повинующиеся порывам души – поэтичны и обладают неизменными свойствами» и только поэт – «непоэтичное творение Господа».

Творец вынужден отказаться от собственного «Я» и стать тем, кто говорит за всех.

И как нестерпимая боль пронзает его красота – это мгновение ясной и пронзительной истины, но он понимает, что ему красоту не удержать: время и смерть сильней.

Но не себя и не своё творение он хочет спасти от смерти, а увиденную и понятую им красоту подсолнухов и детей, звёздного неба и тигра, красоту любви и поступка, красоту вообще.

Так возникает у творца непреодолимое желание утвердить красоту навсегда.

Победить смерть в акте творения, цель которого сделать красоту вечной.

 

 

2.

 

Всякий раз, когда говорят о произведении искусства, которое впечатляет миллионы людей, речь заходит об авторе.

До тех пор пока творчество не произвело потрясения на критическую массу читателей или зрителей – автор никому не интересен, более того: его личное появление в культурном сообществе даже можно счесть нежелательным.

Но стоит произведению искусства овладеть вниманием нескольких поколений кряду и стать неким культурным феноменом, как личность автора, человека, который скрыл себя от других посредством литературы (живописи, фильма) или пытался это сделать таким наивным образом, – его – автора (всё равно в каком виде) вызывают явиться.

Даже если он давно умер – это не помеха для восторженной публики, которая мечтает оживить автора в буквальном смысле.

И тогда (а в этой ситуации автор полностью бессилен) он обретает вдруг жизнь, которую не прожил.

Для публики все средства хороши: биографы разбирают его дни по минутам, а критики, читая черновые записи и письма, успешно домысливают то, о чём, по их уверенному мнению, забыл упомянуть автор в своих текстах.

И вот спустя полвека (или даже меньше, в зависимости от рвения почитателей) из неизвестного автора, человек превращается в некий символ, становится мифом о самом себе – так рождается Имя.

Именно Имя утверждает за автором некое верховное право.

С этих пор Имя автора священно и нельзя допустить (даже мысленно) любую форму его непризнания.

Так жизнь гения с Именем превращается в подлинный кошмар интерпретаций.

Все отныне имеют право из любви к культу Имени приносить ему свои жертвы.

И не имеет значения сам смысл жертвоприношений – важна только энергия почитания.

Это кажется умилительным и верным, если бы не искажённый образ того, кому ставят памятник и кого так искренне любят.

Безусловно: Имя в искусстве – знак необходимый.

Прежде всего, для эффекта узнавания. Это своего рода метка, которая не даёт другим права относиться к Вам несерьёзно.

Вот почему люди стремятся сделать себе Имя.

Они хотят, чтобы их приняли всерьёз.

 

 

3.

 

Но что добавляет к пониманию произведения Имя автора и его биография?

Если текст впечатляет, если он производит в читающем эмоциональное потрясение и мыслительное усилие, то не всё ли равно – когда и кем этот текст был написан – в 1612 году или полчаса назад?

Если вам нравится то, о чём я говорю, то какая разница, кто я есть на самом деле?

Что будет, если написать на обложке книги Шекспира мою фамилию или Вашу, разве слова в ней перемешаются от страха или всё же останутся на месте?

Почему мы всегда ищем автора, а не его книгу?

Почему хотим знать его жизнь, а не понять смысл прочитанного в его произведениях?

Что может дать нам овсяная каша Байрона?

И какая разница, кем был Кнут Гамсун в жизни, и какие родственники раздражали Льва Толстого?

И почему я должен думать об ужине Пиранделло, чтобы понять его рассказ?

Что может объяснить мне кофейная гуща на дне чашки Бальзака?

Разве не весь Достоевский присутствует во всех своих романах?

И неужели я должен знать устройство кабинета Пруста и убранство тюрьмы Сервантеса, чтобы впечатлиться от их непревзойдённых творений?

Кому нужен сам автор?

Никому и всем.

Но самое главное в том, что автор не нужен своему произведению с того самого момента, когда его творение вышло в свет и неожиданно попало в чужие руки.

Литературному тексту нужен читатель, ибо только его прочтение, всякий раз первое и всякий раз единственное даёт произведению жизнь.

Я мечтаю о дне, когда все тексты мира будут анонимны, и мы сможем черпать из них мудрость как из океана, который никому не принадлежит.

Ибо всё, что сделано до меня – всегда делалось для меня.

И всё, что я делаю для самого себя – всегда принадлежит всем.

Я всё получаю, и всё отдаю, ибо нет меня нигде наполовину.

Я целиком принимаю опыт всех живших ранее людей, все мысли философов и всю красоту, утверждённую поэтами.

Если убрать эмоциональную составляющую из наших межличностных отношений с автором и его Именем, а попытаться получить чужие дары из неизвестных рук, а нашу творческую благотворительность адресовать всем, разве это не будет проще?

 

 

4.

 

Но возникает вопрос, почему же сегодня, читая книгу моего любимого автора, я прихожу в восторг от одной мысли, а вчера – восхищался другой, которая целиком противоречит первой?

В чём секрет моего различного восприятия творения?

Уж точно не в тексте произведения, ведь оно неизменно.

Значит вопрос во мне, в моём восприятии. Что же побуждает меня восхититься именно этими словами и именно в этот момент?

Наверное, что-то должно произойти и сойтись вместе в момент прочтения, которое всегда происходит только здесь-и-сейчас.

Своего рода благоприятное стечение обстоятельств, когда состояние моей души пребывает в готовности именно такого восприятия, единственного и неповторимого мгновения узнавания собственной мысли, которая некогда возникла в совершенно чужой голове.

Но почему так произошло, как жившие до меня люди могли знать, о чём я подумаю сегодня?

Как им это удалось?

Вот тут мы подходим к самому интересному.

Они ничего не угадывали, даже не собирались.

Опыт сознания всех людей различен, но проблемы, с которыми сталкивается их мысль, неизменны уже тысячи лет.

Поэтому размышления в голове Сократа и в голове человека, живущего теперь, всегда идут по одному и тому же сценарию, другое дело, что способности к мышлению различны, а поэтому и различны результаты личностных умозаключений.

Но если я, читая Сократа, вдруг понял его и повторил для себя: «Я знаю, что я ничего не знаю», то чья мысль прозвучала теперь, моя или Сократа?

Скажут – Сократа, ведь это он сказал. Но как могла возникнуть его мысль в моей голове, ведь это мне подумалось, а не ему, пусть и посредством его мысли.

Вот тут парадокс плагиата и становится близким.

Нет чужой мысли, которую мы могли бы произнести вслух без полной нашей убеждённости.

Ибо любая мысль и в любой момент – всегда наша.

И помните: в Вашей голове всегда только Ваши мысли, а в моей – мои.

Нет никаких чужих мыслей, как нет чужого сердца у меня в груди.

 

 

5.

 

Вспомнились слова Писателя из «Сталкера» Тарковского: «Во всём вашем человечестве меня интересует один человек – это я сам. Стою я чего-нибудь или я такое же... не скажу что».

Не нужно рассматривать писателя слитно с его творчеством.

Не нужно требовать от автора иных достоинств, кроме искусства письма.

Литература живет не в биографиях, не в автопортретах, а в текстах.

И нет никакой разницы – кто написал пьесы и сонеты Шекспира, важно только то, что эти тексты существуют, а где жил Шекспир и что он ел, в то время как писал, и он ли вообще всё это написал или кто-то другой – это несущественно.

Что может изменить в любом тексте иная фамилия на обложке?

Разве Гамлет утратит своё величие и силу?

Или, может, Отелло не убьёт Дездемону, а Ромео не полюбит Джульетту?

Нужно читать текст и не искать в нём ни автора, ни его биографию.

Слова, слова, слова...

Читатель для автора – это всегда неизвестный человек, аноним, который читает его книгу.

Анонимность читателя безусловна и сомнению не подлежит.

Иное дело анонимность автора. Его присутствие в реальности задаёт параметры оценок и суждений.

Каждый пишущий знает, что реальные знакомые и близкие друзья редко бывают точными читателями. Слишком близко их расстояние к человеку, который пишет.

Они так хорошо знают живого автора, что им незачем читать его текст, ведь для них (как и для большинства читателей) автор и его книга – это всегда одно событие, которое невозможно разделить.

Вот почему неизвестный читатель для любого автора – самый точный читатель из всех.

А для полной объективности прочтения необходима не только анонимность читателя, но и полная анонимность автора.

Только неизвестный читатель книги анонимного автора может достичь максимальной оценочной непредвзятости, потому что любая информация об авторе (даже такая незначительная, как факт того, жив он или умер неделю назад) может в корне изменить отношение читающего к тексту.

Анонимность автора и читателя – всеобщее благо, ибо даёт возможность тексту быть прочитанным с максимальной достоверностью.

 

 

6.

 

Письмо – это неожиданность, это открытие, это озарение, тут всё случается, даже то, о чём не предполагал.

В этом величие и сила Письма.

Это неопределенность круга и его завершённость.

Близлежащая даль и недоступная возможность.

Право слабого и беспомощность сильного.

Бесконечность мгновения и краткость вечности.

Борьба и сомнения, нищета и блеск, красота и безобразие.

Всё в Письме может раскрыться в новом измерении.

Всё может обрести значение и смысл.

Всякая попытка писать подобна комете, которая рвёт на части молчание космоса.

Письмо – это кружево риска.

А каждая проба пера – это невероятная случайность в обретении судьбы.

Ненаписанные книги...

За них никогда не бывает стыдно.

Но слишком велико моё искушение писать.

Когда Ваше удовольствие от чтения затмит все мои неудачи.

Суетность слов, поспешность дрожащих букв, скачущих в нечеловеческом ритме, найдут своё утешение в ослепительном блеске выстроенных мною предложений.

Какова цена таких слов?

Зачем я пишу, а вы читаете?

И читаете именно эту страницу, а не другую?

Тайна этого колдовства основана на единстве наших целей.

Я пишу это сочинение для вас в той же мере, в которой вы прочтёте его для меня.

Так разрушится стена.

И возникнет новое пространство времени: где я пишущий и вы читающий встретятся на одном поле сражения. Ибо время в творчестве есть творчество иного Времени.

Писатель хорош лишь тогда, когда, соприкасаясь с его творчеством, читатель забывает о его Имени и неожиданно и вдруг открывает в себе Нечто, что делает его равным самому автору.

Это ностальгия по «вчерашнему дню», что наступит «завтра».

Это мечта увидеть Данте читающим меня.