Романснебес

 

 

 

Евгения Соломоновна старалась не опаздывать на работу. Но это у нее получалось крайне редко. К каким только ухищрениям она не прибегала: и ставила будильник на полчаса раньше, и переводила часы вперед, и отказывалась от утреннего кофе, – словом, она честно пыталась заставить себя быть пунктуальной и дисциплинированной, но ее усилия чаще всего оставались безрезультатными. В конце концов, в непримиримую борьбу Евгении Соломоновны с собственной несобранностью вмешался директор музыкальной школы, Цезарь Иванович Полукарпов, человек творческий, и поэтому непредсказуемый.

В один прекрасный день, когда пришедший на первый урок ученик Евгении Соломоновны, которая по обыкновению задерживалась, изрезал перочинным ножиком запертую дверь музыкального класса, Цезарь Иванович неожиданно даже для самого себя разгневался и влепил Евгении Соломоновне строгий выговор без занесения в личное дело, но с лишением квартальной премии. Эта нетрадиционная мера так повлияла на характер Евгении Соломоновны, что она не только перестала опаздывать на работу, но и развелась с мужем, с которым прожила двадцать один год в относительном мире и согласии, и вышла замуж за своего друга детства – психиатра Черного Игоря Олеговича.

Правда теперь, спустя два года, Евгения Соломоновна даже себе не может ответить на вопрос, зачем она это сделала. Ведь, по сути, в ее жизни изменилось только место проживания и фамилия, а ее бывший муж поменялся с ее любовником местами.

Но, несмотря на все залихватские выкрутасы судьбы, Евгения Соломоновна осталась человеком жизнерадостным и позитивным.

В это утро у Евгении Соломоновны было, как обычно, хорошее настроение.

Пока ее супруг принимал контрастный душ и тер щеки электробритвой, она приготовила пшеничную кашу, заварила зеленый чай с душицей и выпила свою обязательную чашечку утреннего кофе. Когда Игорь Олегович, сияя чистотой, вышел из ванной комнаты, Евгения Соломоновна поставила горячий завтрак на стол и улыбнулась солнечной улыбкой:

– Рыбка моя, завтрак на столе. Я в душ.

Горячие струйки воды немного обжигали кожу, но, казалось, наполняли всё тело горячей, огненной энергией, и от этого в душе поднималась волна бурной радости и бескорыстной любви ко всему человечеству. Евгения Соломоновна громко запела высоким птичьим голосом:

– Non, je ne regrette rien!* [* Нет, я не жалею ни о чем! (фр.)]

Шум воды и собственное пение не помешали ей, однако, услыхать громкое прощание супруга:

– Дорогая! Я ушел!

– Хорошо! Удачного дня!

Закутавшись в большое белое полотенце, Евгения Соломоновна, оставляя мокрые следы, босиком пробежала на кухню и поставила еще теплый чайник на газ, а потом, не торопясь, вытерлась и оделась. Расчесав свои роскошные волнистые волосы, она слегка подсушила их феном и собрала в тугой пучок на затылке. Чайник закипел, и, приготовив себе кофе, она отрезала тонкий кусочек сыра, а потом не спеша, с наслаждением "гурманила", улыбаясь своим мыслям.

Жаль, но это чудесное утро не могло длиться бесконечно, и Евгения Соломоновна, светло вздохнув, подумала вслух:

– Нет, я не жалею ни о чем, – а затем, надев белые лодочки на небольшом каблучке, повязав белую газовую косынку на шею, положив в сумку складной зонтик, вышла на улицу. До работы было минут десять ходу, и Евгения Соломоновна, поглядев на часы, ускорила шаг.

У двери музыкального класса ее уже ждал ученик. Евгения Соломоновна открыла класс и, пока ученик усаживался и надевал на худенькие плечи ремни тяжелого аккордеона, достала ноты из видавшего виды шкафа с надписью на боковой стенке "Инв. 1210" и поставила их на открытую крышку фортепиано:

– Ну-с, Николай, давай мы посмотрим, как ты потрудился над домашним заданием.

Николай с вселенской тоской в глазах затянул "Полюшко-поле".

Евгения Соломоновна, глядя в окно, отсчитывала такт:

– Раз и, два и, раз и два и...

Дверь открылась, и в класс вошел, широко улыбаясь, немолодой, но статный мужчина. Он держал за руку худенькую девочку с печальными глазами и двумя красными большими бантами в тонких мышиных косичках.

– Здравствуй, Женечка!

– Ой, Абраша! Сколько лет, сколько зим! Заходи-заходи! Что случилось, дорогой? Так просто ты бы обо мне не вспомнил!

– Ну, зачем ты так! Ты сама сто лет у нас не появлялась! Могла бы и в гости зайти как-нибудь, мы ж не чужие люди! Надо родниться! Мы же все, Женечка, под Богом ходим! А то видимся только на похоронах! Ты ж вот на свадьбу нас не пригласила!

– Да какая свадьба, Абраша! Никакой свадьбы не было! Мы таки ж не молодые люди! Ну сошлись и сошлись – дел-то! А про похороны, да! Надю жалко! Светлая голова была – доктор математических наук! От ума, наверно, и переклинило у нее что-то в мозгах! Игорь мой говорит, что у кого нет ума – с ума не сходит!.. Ты, Коленька, играй, играй...

Николай, в глазах которого с приходом посторонних людей, зажегся огонек интереса к жизни, извлек из аккордеона несколько громких пронзительных звуков.

Евгения Соломоновна испуганно подняла руку, как будто защищаясь от невидимой опасности:

– Так, нет, стой, не играй!

Абрам засуетился:

– Ой! Не буду тебя отвлекать от работы. Я к тебе по делу.

– Вот-вот, без дела не ходим!

– Что делать, Женечка! Жизнь такая... Внучка моя – Анжела.

– Вижу. Красивая девочка. Наша порода! Ленкина?

– Нет, Семена.

– А-а-а...

– Так она умирает, как хочет ребенок музыкой заниматься!

– Ну и хорошо! Не запрещайте! Это может в жизни ненароком пригодиться! Пусть занимается – не страшно!

– Какое там – запрещать! Мы б с радостью! Да не берут ее, в школу-то вашу!

– Как не берут?!

– Не берут. Говорят, слуха нет!

– У еврейского ребенка нет слуха?

– Да.

– Ой, ерунда! Чтоб у еврейского ребенка не было слуха! Кто это такое мог сказать? Если у еврейского ребенка есть уши – значит, у него есть слух. По-другому в природе не бывает! – и Евгения Соломоновна ласково посмотрела на девочку: – Иди сюда, детка!

Девочка отпустила руку деда и сделала два шага вперед.

Евгения Соломоновна, лучезарно улыбнувшись, взяла хорошо заточенный карандаш с небольшого журнального столика, который стоял возле кресла (в этом кресле она и проводила свой рабочий день), а затем, взмахнув карандашом, как волшебник волшебной палочкой, три раза стукнула им о край фортепиано. Потом дала карандаш девочке и сказала:

– Повтори.

Девочка подошла к инструменту поближе и три раза стукнула карандашом о край.

– Абраша, я же говорила, всё в порядке, из девочки будет толк. Приводи ее в сентябре прямо ко мне. Я всё устрою.

– Ну, спасибо, Женя! В сентябре мы придем! А ты забеги к нам как-нибудь!

– Как получится, ты ж знаешь, какая жизнь... Пока, дорогой! Мане привет!

Евгения Соломоновна встала и проводила родственников до двери. Потом, оттягивая кофточку, вернулась к креслу и с безнадежностью в глазах посмотрела на своего ученика:

– Итак, продолжим. "Полюшко-поле"! И раз, и два...