Убит в побеге

 

 

 

Виталию снился сон. Он будто оказался в своём селе. Возле школы. Пустынно. Ни души нет вокруг. И вдруг из подвального помещения котельной по ступенькам поднимается его мать. Увидела Виталия, остановилась и долго глядела на него. Глядела так, будто просвечивала его всего взглядом. А Виталию от её взгляда сделалось не по себе, неуютно как-то, будто он постепенно становился не самим собой, будто растворялся постепенно в этом взгляде. Ему сделалось страшно. Он заплакал, как иногда плакал в детстве, и совсем жалобно запросил:

– Мама, не надо.

А что не надо – этого не знал. Наконец мать вздохнула и сказала печально:

– Сынок, ты устал. Как ты устал, сынок. Иди ко мне, сынок, отдохни.

Она протянула к нему руку. И он пошёл к ней. Он взял её руку, и она повела его за собой в подвал.

– Мама, но там ведь плохо, – сказал Виталий.

– Глупенький ты мой, – всё так же печально улыбнулась мать, – там очень хорошо, там ты отдохнёшь. Ты ведь устал?

– Да, мама, я очень устал, – вздохнул Виталий.

Они вошли в какое-то призрачное помещение. И было там так тихо, как ещё ни разу в жизни не было тихо вокруг Виталия…

Он проснулся с внутренней дрожью. Вслушивался, ловил слухом ту необыкновенную тишину, которая ему только что снилась. Но тишины не было. По кустарнику легко пробегал ветерок. Вспархивали, щебетали, возились в гущине птицы. Не было лишь тишины.

Вновь над краем леса летел вертолёт. Вновь призывал Виталия к благоразумию. Вновь предупреждал население об опасности, которая может подстерегать их со стороны вооружённого преступника, бежавшего два дня назад из колонии, захватившего заложницу. Тому же, кто укажет место нахождения преступника, обещалось вознаграждение в десять тысяч рублей.

– Как они надоели, однако, – сказала Зоя, которую разбудил гул вертолёта.

– Надоели, – согласился Виталий.

Виталий устал лежать в тёмной и тесной пещере. В ней, как ему казалось, могильно пахло гнилью и землёй. Захотелось выбраться наружу, к тёплому предзакатному солнышку, погреться вволю, подставиться лёгкому ветерку, набегающему с лугов. Он сказал о своём желании Зое.

– Ой, у меня что-то так на душе тревожно, так тревожно. Может, пересидим ещё часика два, а когда стемнеет, тогда и выйдем.

– Нет-нет, – заторопился Виталий, – я просто не могу здесь. – Глухо как-то. Будто вся жизнь вокруг закончилась, остановилась.

Он находился под впечатлением и воздействием увиденного сна. Но Зое об этом не говорил.

Они тихонько выползли из укрытия, зажмурились от солнышка, бьюшего им в глаза, замерли, вдыхая луговой ветер, настоянный на перезрелых травах.

– Давай во-он там, под кустиками посидим, – предложил Витаний и пошёл первым. – А у меня нога почти не болит. Надо же. Вроде как одервенела. Это, наверное, от дубовой коры.

– Помнишь, в сказках встречается липовая нога? А у тебя теперь дубовая.

– Хоть сосновая, лишь бы не болела.

Уселись под кустами. Под ногами лежал чистейший, промытый песок.

– Разуться, что ли? Как я любил в детстве бегать босиком по сыпучему песку! – Виталий прижмурился от сладостного воспоминания.

– И я любила. Да ещё как! Особенно вечером, когда воздух сделается прохладным, а песок тёплый-претёплый.

– Где это тебе удавалось? На свиданьях, что ли? – нечаянно для себя спросил Виталий. И сам же насторожился от своего вопроса.

А Зоя, уловив в вопросе Виталия признаки ревности, с грустью ответила:

– С папой на рыбалке. Он меня часто брал с ночёвкой. Он тогда был… Очень хороший. Как мы его любили! И я, и мама. А потом его понизили в должности. Без его вины. Назначили начальником одной колонии, потом другой. И он покатился вниз. Стал много пить, сделался дерзким. И мама уже с ним измучилась. А теперь вот я…

Виталию совестно сделалось за свой неуместный вопрос. Мало того, что кругом виноват перед Зоей, так он ещё начинает ревновать её. Она же отказала тому Жене – старлею, она выбрала его, зэка, она оставила родителей, а под какой удар она подвела отца. Если, как она говорит, он катился вниз, то теперь ему пропасть уготована.

– Прости меня, Зоенька. Прости, я вовсе не хотел тебя обидеть.

– Знаю, что не хотел. Наверное, это у всех бывает. А у тебя были женщины?

– Ну вот, и ты о том же. Так мы и поругаться можем.

– А ты хотел жить так, чтобы даже с женой своей не поругаться. Не скучновато ли будет?

– Не знаю.

– Ну, были или нет?

Ни «да», ни «нет» не ответил Виталий. Он пожал плечами, склонил голову набок, приподнял брови.

– Вот мы и квиты. А теперь ты меня прости за мой глупый вопрос. Об этом ведь не спрашивают. Так мне подружка говорила: не спрашивай мужчину о его женщинах. Ответит неправдиво – оскорбит. Ответит правдиво – жестоко обидит. Правду за близкими людьми не всегда надо знать? А? Скажи? Её лучше вовсе не знать? По родителям знаю – лучше не говорить и лучше не знать. Однажды мама сказала папе: «Я хочу знать всю правду о тебе от тебя самого». Знаешь, что он ей ответил? Он сказал так: «Зачем она тебе нужна? Без неё жить легче. Да если ты обо мне, не дай бог, когда-либо всё узнаешь, то тебе жить не захочется, ты в петлю залезешь. Вот какая она, правда, обо мне. И больше не спрашивай меня. Никогда не спрашивай. Не можешь жить со мной – уйди. Препятствий чинить не стану». Страшно, правда, Виталик? Вот говорю, а самой боязно делается. И папа кажется мне каким-то великим злодеем и преступником. И маму осуждаю в душе, зачем она продолжает с ним жить, если он сам о себе такое страшное говорит.

Виталий слушал разговорившуюся Зою, помалкивал и думал о своих родителях. Как они жили? Они жили свободно. И в то же время преданно. Ненавязчиво преданно. Они, наверное, ни разу в их короткой жизни не спросили друг друга о верности. Зачем? Это же допрос! Каждый должен сказать о себе то, что он считает нужным сказать. И столько, сколько нужно. И всё. И достаточно. Допросы во взаимоотношениях близких людей, особенно мужа и жены, – это же элементарное неуважение друг к другу.

Матери твоей, наверное, не надо было спрашивать, – заключил Виталий, – а отцу не следовало так жестоко отвечать. Он сказал о себе много больше, чем мог сказать. Он посеял в душе жены страшные подозрения, с которыми жить не так-то просто, они сломают любую стойкую душу. Так я думаю.

– Ты хорошо думаешь, миленький, ты вон какой умный, – Зоя потянулась поцеловать Виталия. Он привлёк её к себе, пошутил:

– Вумный, как вутка.

Из-за лица Зои он увидел солдат. Четверых. Идущих вслед за офицером. Они шли вдоль озера, уходили от того места, где сидели Виталий и Зоя. Они не видели беглецов. Виталий стиснул голову Зои и тихонько повалил её, повалившись и сам с ней рядом.

– Тихо, милая, солдаты, – горячо прошептал в самое ухо. Зоя дёрнулась было, но он силой удержал её.

– Не шевелись.

– Где они?

– Идут вдоль озера.

– К нам?

– От нас.

– Говорила тебе, не надо нам показываться. Не послушался. Теперь вот…

– Ничего, ничего, Зоенька, лежим спокойно. Пронесёт. Уходят вон. Прав был мужик, здорово обложили.

Солдаты ушли, скрылись из вида. Виталий поднялся.

– Уходим и мы в своё убежище. Ну, пошли.

Они не успели и шага сделать, как услышали голоса прямо перед собой, за кустами.

– Цепью идут! – сжал зубы Виталий. – Лес прочёсывают.

Кровь ударила в голову. Сделалось горячо и душно. Мелькнула

мысль: мужик предал, навёл.

«Что делать? Отстреливаться? Зачем? Зачем кровь? Да и не уйду же я с больной ногой. Присесть здесь? Ждать? Ну что, возьмут как курицу. Нет уж! Давай-ка вот так поступим!»

Виталий жёстко взял правой рукой Зою за ворот штормовки, взял так, что и ворот спортивного костюма оказался в его кулаке, развернулся лицом к лугу и, превозмогая боль в ноге, пошёл вперёд.

– Что ты делаешь? Что делаешь? Зачем? – завертелась, задёргалась Зоя, почти вися на вытянутой жёсткой руке Виталия.

– Вперёд! – грубо крикнул он, отчего Зоя сжалась, растерялась.

– Прощай, миленькая. До тех пор мы с тобой и шли, до тех пор и любились. Спасибо тебе за каждую минуточку, подаренную мне.

– Пусти, Виталий! Зачем ты это делаешь?

– Да ты же моя заложница! Ну, будь же ей! Тебе же жить легче будет! Дурочка!

– Пусти! – рванулась Зоя.

– Не пущу. Не рвись. Я так решил, так оно и будет.

Зоя пыталась обернуться, заглянуть в лицо, в глаза Виталию. А лицо у него сделалось бледным до белизны. Глаза сузились, мерцали каким-то кошачьим огнём. Губы плотно сжались.

Он вышел на луг. Он делал всё так, чтобы показать Зою именно заложницей и ничем иным. Чтобы все подозрения с неё были сняты. Он только теперь оценил подсказанный ему с вертолёта вариант с заложницей.

Виталий увидел идущую к озеру пожилую женщину с беленьким узелком в руке и понял, что это жена того мужика, что идёт она к ним. Понял и нервически всхлипнул: молодец, мужик, не предал, напрасно подумал о тебе плохо.

Он хотел сейчас только одного, чтобы его скорее увидели и скорее взяли. Чтобы все были убеждены, что Зоя – это заложница. Обернувшись, он увидел солдат, которые вышли из леса на край луга и остановились, наблюдая за беглецом. Он не выпускал Зою, держал её правой рукой. В левой же держал автомат. Повернулся к солдатам, крикнул:

– Ну, подходите, берите!

Зоя навзрыд плакала. Она уже не вырывалась из его руки.

Из-за леса неожиданно налетел вертолёт. Наверное, уже успели сообщить по радио о том, что выгнали беглеца на открытое место. Он, шипя винтами, завис над Виталием, чуть в сторонке. В нём открылась дверца, из темноты проёма выступили двое: один – в военной форме. Это был Женя – старлей. Другой – в гражданской одежде.

Виталий отбросил от себя Зою, сделал несколько шагов в сторону, опустил дуло автомата в землю, очередью растрелял патроны. Когда автомат замолк, он откинул его далеко от себя. Поднял лицо к вертолёту, хотел крикнуть: «Всё! Берите меня!» Но не успел крикнуть. Он даже ничего не понял, когда из темноты дверного проёма блеснул огонёк. Всего один. И того всего до конца Виталий не увидел, а только часть какую-то огонька. Не успел ни понять, ни удивиться. В голову ему ударило что-то каменно-тяжёлое. Падая, он увидел Зою, бегущую к нему. И всё. В голову хлынула темнота, сметая всякую мысль, всякое видение.

Зоя выстрела почти не слышала. Так, будто что-то щёлкнуло в механизмах вертолёта. Но она увидела, как Виталий вдруг стал заваливаться назад, развернулся при падении на бок, а упал же лицом в землю. Она рванулась к нему. Подбежала и сразу поняла: его убили. Из раны пониже левого виска толчками выбивалась толстая струя крови. Она упала на Виталия и дико закричала:

– Уби-и-или!..

Из проёма вертолёта скатилась лестница, по ней сбежал мужчина в гражданском костюме, подбежал к Зое, подхватил её, почти бесчувственную, на руки, вернулся к лестнице, не выпуская Зою, схватился руками за верёвки, и тут же лестницу потянули в тёмное нутро вертолёта, поднимая заодно мужчину с Зоей на руках. Вертолёт круто развернулся и полетел. Стало тихо. К лежащему ничком Виталию одновременно подошли с одной стороны солдаты, с другой стороны пожилая женщина. Из раны под левым виском уже медленно стекала тёмная густая кровь…