Сыпал снег буланому под ноги

 

 

 

В селе остановился возле храма, спросил у бредущих в школу ребятишек:

– Пацаны, где у вас тут медпункт?

Пацаны с удовольствием показали, куда ехать, заодно запрыгнули в санки и подъехали до школы.

Медпункт – высокий деревенский дом – стоял среди других домов и ничем особенным не выделялся.

Подвернув к крыльцу, Алексей привязал коня, отряхнулся от снега, на крыльце стал обтопывать сапоги.

В дверь выскочила Наталья. В тонком облегающем свитерке, в юбочке, она была хороша, походила на совсем юную девочку.

– Алёша, – прошептала она, – Алёша... Это ты? Ты, Алёша? Пойдём, пойдём в дом.

Взяла за руку, повела в дом.

На пороге Алексей остановился. Ворохнулась шальная ревность. В этот столь ранний час у Натальи сидел гость. Мужчина. В пальто. На стуле у стола. Алексей придавил ревность – может, заболел человек. Мужчина удивлённо глядел на Алексея, повернулся к Наталье, спросил:

– Это кто?

– Я лишний здесь? – опередил ответ Натальи Алексей.

– Это он, – сказала Наталья, – Алексей. Я тебе всё о нём сказала. И обо всём другом всё сказала.

Мужчина встал, одел шапку, молча вышел за дверь.

– Кто это? – теперь спросил Алексей.

– Это он, учитель. Вчера не увиделись, а по пути в школу зашёл ко мне. И дала я ему ответ – нет. Пытался узнать, в чём дело, рассказала о тебе. Теперь ты всё знаешь. Я ждала тебя всю эту метельную ночь. Видишь, свечка догорает. Всю ночь горела она, а я просила Бога, чтобы сберёг он тебя. Всё думала, что этот тёплый огонек свечки тебе светить будет, звать сюда. И ты пришёл. Ты вчера домой вернулся?

– Какое домой, буря-то какая била.

– А где же ночевал?

– Сказать – не поверишь. Под берегом, под обрывчиком. Вместе с конём. Чуть не улетели туда. Дорогу он потерял, ну, и вывез к обрыву. Там под прикрытием берега и заночевали. Вот он почему берег-то, он оберегает.

– Господи, да я пойду исцелую весь этот берег, благодарить за тебя буду, собой его обогрею...

Наталья глядела расширенными глазами в глаза Алексея, а на ресницах её задрожали слезинки.

Он обнял её, привлек к себе:

– Берегиня ты моя...

На крыльце затоптались. Кто-то шёл. Наталья выглянула в окошко.

– А вот и баба Маша. Не выдержала, идёт.

Вошла женщина со словами:

– После метили-то тепло как сделалось. День ядрёный начинается. На весну поворот берёт. Ну, здравствуйте. А я вижу, конь привязан, думаю, кто-то с утреца к нам пожаловал.

– Баба Маша, а это Алексей, – представила Наталья.

– Алексей? Это вчерашний твой? Ну-ка, ну-ка, погляжу, что за молодец такой, о котором вчера весь день только и разговоров было.

– Ну, баб Маш, – вдруг застеснялась Наталья.

– Чего бабмашишь? Обрадовалась. Светишься вся. А ты, парень, к печке-то чего жмёшься? Наталья-то или не греет?

– Баб Маш, его знобит что-то. Ночевал-то знаешь где? Под берегом. Говорю, давай укольчик сделаю, а он – нет, не даётся.

– Какой-то ему укольчик? Ну-ка, пошли ко мне. Я подлечу. А то что ж, и простыть недолго. Она вон какая всю ночь била.

В избе у бабы Маши было жарко. Посадила молодых за стол.

– Ты, Алексей, как насчёт самогоночки-то? Для сугрева. Я тебе так сделаю. Есть у меня мёд с травой. Вот, полстакана мёда этого, полстакана самогоночки. Подогрею, а ты выпьешь. Полежишь вон на кровати возле печки, и как рукой снимет с тебя всю хворь, весь озноб выгонит. Мой-то, покойник, только тем и спасался.

Почти горячая самогонка с мёдом – штука не вполне приятная. Но Алексей набрался духу и выпил, как сказала баба Маша. Он знал, что и отец его подлечивается такой же вот порцией самогонки с мёдом.

– А теперь ложись. Наталья, поменяй-ка постель, одеяло ватное положи.

Алексей лёг под одеяло, прижался спиной к тёплой печке. Наталья и баба Маша пошептались. Баба Маша вышла в кухню, а Наталья ласточкой под бочок к Алексею. Прижал её к себе, она как струнка вытянулась вдоль него. Вскоре Алексей уснул. Тепло печки, выпитое, близость Натальи сделали свое дело. Наталья гладила тихонько его лицо, почти неощутимо касалась губами.

Наталья и баба Маша сидели в кухне за столом и тихонечко разговаривали.

Говорила больше баба Маша:

– Ты вчера мне все уши прожужжала – парень да парень какой. Грешным делом, не поверила тебе: с девушками случаются такие заморочки. А пройдёт день, пройдёт другой – и забыла она, новый встретился да поглядел на неё по-особому. И снова начала бредить. А ныне как вошла, как взглянула на него – нет, думаю, такого скоро не избудешь из сердца. Этот не то, что твой учителишка. Я тебе как говорила об учителе-то: так себе, хрящик свиной, примороженный. Только что вроде бы умный. Да жить-то бабе не только с умом, а с мужиком ещё. А мужика-то в нём я и не видела.

– Ты знаешь, баб Маш, я утром-то испугалась даже. Как Лёша вошёл да как увидел учителя, глазами-то так полыхнул на меня, я как листочек берёзовый пожухла.

– То-то и оно, что пожухнешь. Не орёл он пока, а подорлик, но орлом станет. В годы войдёт и станет.

– Баба Маша, влюбилась? – хихикнула Наталья, рдеющая от удовольствия.

– Иль тебе одной влюбляться? Мне за тебя радостно. Удержишь – твой будет. Не просто с такими жить, ума бабьего много надо прикладывать, хитрости. Я говорила тебе, как у меня-то было. Уж было – так было. Замуж выскочила совсем зелёненькой, глупенькой. Братец мой, Саша, постарался поскорее спроводить меня из дома. Мешала я им. А папка с мамкой против Саши слабы были. Вот и выдали меня за Володю. И так тебе скажу – пока зелёненькая была, не понимала многого. А в бабью пору вошла – и как обойдённая стала, на любовь-то обкраденная. Лядащий он, Володя-то. Ни жарко с ним, ни холодно. Ни ласки, ни таски. А это смерть для молодой бабы. Терпела всё, терпела. Хотелось огня от мужика, а огня-то и не было.

И вот на тебе, Маша, радуйся, Коля вернулся в село. Где-то на шахтах работал. И ведь как, слова не молвил, только глазами позвал, и я эту же ночь сбегла к нему. Как была в исподнем, так и ушла. Платьишко только на ходу подхватила. И огородами, огородами к нему. Иду, думаю: не примет, так на колени паду перед ним, ноги целовать буду. Вот как он мне люб был.

А он принял. Принял и не отпустил больше меня. Братец-то мой, Саша-то, кнутом мне так три раза вжёг, что кофточка на мне лопнула. Без Коли это было. А узнал Коля, что да как, и к Саше. Если хоть волос с её головы ещё упадёт, то я тебя прикончу. Всё. Как бабка отходила Сашу. Никаких претензий больше ко мне.

И прожила я с Колей сорок лет. В прошлом году только расстались. Похоронила его. Троих детей зародили. Вырастили. Теперь каждый сам по себе живёт. Мужик был. Вспомнишь – сердце заходится. И мил. И люб. И стерпеть от него всё можно. А он ни словом, ни действием меня ни разочку не обидел.

– Прямо сказка, баб Маш, завидки берут.

– А ты завидуй, завидуй, но и своего резона не упускай. Мне-то чего завидовать, это я вам теперь завидую.

– Баб Маш. Может в магазин нам сходить? Купить кое-чего к столу. Вечерком-то посидеть бы надо.

– Так вы и сходите. А я свойского кое-чего приготовлю. Блинчиков напеку. Картошечки отварю да потолку. Коня-то я распрягла да в сарай поставила. Кормочку ему задала. Нам вот с тобой санки убрать бы, наруже не надо бы оставлять, во двор затянем. Пойдём-ка.

Баба Маша в оглобли встала, Наталья сзади толкала, затянули санки во двор и ворота закрыли.

– Вот теперь пусть поищут его, милака. Наш он теперь,– посмеивалась баба Маша. А Наталья прошла к коню, обняла его за шею, шептала:

– Бурушка ты мой ласковый. Как благодарна я тебе. Нашёл вот меня, милого привёз ко мне.

– Ну, пойдём, девка, пойдём. Не коня обнимай, а касатика своего.

В Богоявленке слушок прошёл: жених к медичке Наталье пожаловал. Прежнего-то, учителя-то, она , вроде того, по боку, отшила, а с новым милуется теперь вовсю.

Интересно стало подружкам Натальиным. А тут и сами они, Наталья с Алексеем, на люди вышли. Первым делом в сельсовет пришли. Оттуда Алексей домой звонил. Сотовая в этих степях не тянет, а проводная нет-нет да и работает.

Дозвонился до дома. Трубку мать взяла.

– Мама, все в порядке. Жив, здоров. Задержусь немного.

И услышал – мать отца зовёт:

– Миша, Миша, скорее, Алеша звонит!

Трубку взял отец. Спросил коротко:

– Ты где?

– В Богоявленке.

– Зачем ты туда попал?

– К друзьям заехал.

– Что это у тебя за друзья там? Откуда они взялись?

– Ладно, батя, завтра приеду домой, всё расскажу.

– Ты не завтра приедешь, а сейчас же! – повысил голос отец.

– Все, бать, до завтра.

И Алексей положил трубку. Представлял отца: рвать и метать теперь станет. Ослушался сынок. Ишь, какую волю взял, по дружкам пошёл.

В магазине Алексей сунул руку в левый боковой карман, туда, где у него лежала кожаная сумочка с деньгами, рука так и остановилась в замешательстве: сумочки не было. Где ж она? Толчечки.

Наталья улыбнулась:

– Дома твоя сумка, на тумбочке. Подумала, что увидишь её. Коня ставили с бабой Машей, я глянула, а сумочка под сеном почти сверху лежит. Взяла её да на тумбочку положила. У меня деньги есть с собой. Что будем брать?

Этого Алексей не ожидал, даже застеснялся, подумал: «Сбегать за деньгами, что ли? А Наталья тут подождёт». Наталья поняла его растерянность, мысли его прочитала.

– Не надо никуда бегать. Деньги есть. А мало будет, так Ниночка вот и взаймы выдаст. Правда, Нинуль?

Продавщица Нина, подруга Натальина, как только они вошли, стала тайно показывать большой палец – во! Наталья только бровями передернула в ответ на это «во».

В два пакета уложили шампанское, коньяк, фрукты, конфеты. На кругленькую сумму набрали. Наталья пригласила Нину:

– Подходи, подружка. С Валеркой приходите. Гитару прихвати. Попоем.

Пока шли до дома бабы Маши, Наталья выговорила Алексею:

– Деньгами-то что разбросался, богат?

– Да как спал в сене – там они и выпали из кармана. Я даже не знаю, сколько денег там. Долг отцу отдали да своих вложили на дизтопливо.

– Денег там на машину хватит, – сказала Наталья, – мне даже не по себе сделалось, подумала – не трудовые денежки-то. Заработанными так не разбрасываются.

– Виноват, виноват, прости меня, – заиграл Алексей.

– На первый раз прощаю.

– Какая ты суровая. Как батя мой.

– У нас денег лёгких не было. Мама, папа на земле трудятся. Два брата – оба студенты. Так что мне не понятна эта беспечность.

– И мы на земле трудимся. Я до армии отцу помогал. После армии два года пахал с ним вместе. Теперь, правда, вот уже пять лет в институте. Ничего, практика начинается. Летом закончу. Всё будет о-кей.

Пока ходили в магазин, Алексей незаметно для Натальи, как он думал, постоянно рассматривал её. «Нет, какая-то неземная она, молодая, а сколько достоинства, как несёт себя. И кудряшки эти над висками... Глаза... Взглянет – будто чистотой да свежестью окатит. Какая-то сиреневая свежесть. Хороша же...» Рассматривала и Наталья Алексея. Но по-своему, по-девичьи. И почему-то представлялось ей, какими они будут когда-то, через годы. Одёергивала себя : «С чего взяла, через годы, сегодня денёк и...» Про это думать не хотела. Что-то подсказывало ей, чутьё какое-то девичье, что долго они, очень долго не расстанутся.

– Знаешь, что мне приснилось сегодня? Под бурю под эту. И спать-то путём не спала, а так себе, дремала. И вот вижу тебя. И просишь ты меня: найди мне колокольчики лесные. Очень уж нужны они, очень. И я пошла искать колокольчики. А снег до пояса. Пришла к молодым сосенкам, тем, что за селом. Я же знаю, что там этих первоцветов-колокольчиков много-много. Разгребаю снег руками, а мне не холодно. Снег тёплый. Разгребаю, разгребаю, а колокольчиков всё нет и нет. Вгляделась, а они за камешком от меня прячутся. Сине-голубые головки торчат. Я к ним. Вот вы где, хорошенькие. Идите ко мне. Лёше вас отнесу. А они – дзинь-дзинь мне в ответ. Нам под снегом хорошо, тепло. А возьмёшь нас – мы замёрзнем. Да нет, говорю, не дам я вам замёрзнуть. Взяла их да под кофту попрятала, к сердцу приложила. Пришла, а ты сидишь, ждёшь. Достала их из-под кофты и перед тобой на белый стол положила. Гляди на них, радуйся. А ты с ними разговариваешь о чём-то, разговариваешь, гладишь их, улыбаешься им ласково-ласково. А колокольчики тебе отвечают совсем тихо-тихо: дзинь-дзинь-дзинь.

– Какая отчаянная. И сны-то у тебя такие же. Как глаза твои. Колокольчики под снегом. Хорошо, однако, спасибо. На улице целовать не буду, а вот дома сейчас зацелую всю. Как?

– Да как же ещё, так и будет.

А вечером разгулялись. Да так, что стены в доме запели. Алексей аккомпанировал на гитаре. Наталья и Нина пели на два голоса. Им басовито вторил Валера. Художественная самодеятельность – она и в Африке художественная. Баба Маша наглядеться-нарадоваться не могла. На слезу её пошибало и пошибало.

– Ловкие, ой, ловкие же. Душа мрёт от ваших песен. И где только научились петь так? А ты, Алексей, ты случайно не из цыган будешь? Что-то выходка твоя на них похожая.

– Баба Маша, во мне четверть цыгана всего-навсего.

– Это как же так, пояснил бы.

– Да очень просто. Дед был чистый цыган. Таборный. А женился на русской, на бабушке моей. И осел на её подворье. Соответственно, в отце моём, братьях его половина цыганской крови. Ну, а во мне всего четверть.

– Это бабка надвое сказала, в ком сколько и какой крови. Может так статься, что она через пять колен чистая проявится. Бывает и так.

– А, да какая разница – в ком какая кровь. Все хороши!

Алексей встал, прошёлся по комнате. Гитара то шептала, то вскрикивала.

Говорят, цыганы воры,

Но и русский не сдаёт,

Цыган лошадь украдает,

Русский вожжи подаёт.

– А ну, баб Маша! А ну, пройдись, миленькая! И ты, Натальюшка! А ну, цыганочку! Пошли, пошли! Эх, залётные! Эх, ласковые! Ходи! Ходи! Хоп-хоп-хопушки!

Алексей прохаживался с гитарой то перед бабой Машей, которая не столько плясала, сколько руками помахивала, то перед Натальей, которая легко порхала, держа концы платка, накинутого на плечи.

– Веселей! Веселей! Искромётные! Хоп-хоп-хоп...

Спиной Алексей почувствовал – за окном кто-то есть, кто-то глядит на них. Не останавливался, играл, лихорадочно соображал: «За Натальюшку бить пришли? Похоже. По окнам ударят?» Вспоминал, что может оказаться поближе под рукой. Утюг. На тумбочке стоит. А в кухне у печки на стене безмен висит. Хорошее орудие. Ловкое.

В окно жёстко постучали. Алексей прекратил играть. Все замолкли. Переглядывались, глазами спрашивали друг друга: кто бы это мог быть? Стук повторился. И тут же:

– Откройте-ка дверь! Откройте!

– Кто это там? – спросила баба Маша, подходя к окну.

– Отец мой, – просто сказал Алексей и сел на табуретку рядом с Натальей, взял её руку, сжал, шепнул: – Не трусь.

Михаил ввалился в комнату в расстёгнутом полушубке, в заломленной на затылок шапке, в руках плётка. Следом за ним – жена, мать Алексея.

– Ну, купчик, загулял?! – надвинулся Михаил на Алексея и замахнулся плеткой.

Алексей вскочил с места, успел перехватить руку отца:

– Батя! Не балуй!

Плётка отлетела в угол.

– Ты на отца! – побледнел Михаил. – Руку поднял!

– Батя! Ты на сына руку поднял! При всех вот!

Они, два Косача, рослые, побледневшие оба, с раздувающимися ноздрями стояли друг против друга, явно ожидая – кто уступит. И оба не уступали.

– Миша, Миша, да что ж ты так сразу-то, – суетилась жена, – я тебе что говорила, скандал-то не заводи.

Нина с Валерой выскользнули из комнаты. Баба Маша стояла, привалясь к голландке. Михаил развернулся к ней:

– Это ты, старая, сводничаешь тут?!

– Ты шапку-то сломай с головы. Чай не в хлев вошёл, а к людям, – спокойно, но жёстко сказала баба Маша. – Ишь ведь герой какой. С плёткой. Видали побольней плётки – пережили. Образумься.

– Сядь, сядь, – пыталась жена посадить Михаила на стул. И он сел. Бросил шапку жене на руки.

– Так, сынок, встретил батю?

– Как вошёл, так тебя и встретили, – не унималась баба Маша.

– Не с тобой говорю, а с сыном. Деньги-то где, сынок? Прогуливаешь?

Наталья метнулась за занавеску, вынесла оттуда сумку:

– Вот ваши деньги. Возьмите. Всё в сохранности.

– А это? – указал Михаитл глазами на стол.

– А это все моё, – ответила Наталья.

– Хм, богачка какая проявилась. Кто это такая, сынок?

– Невеста моя. Считай, сноха твоя.

– Как это так? Вчера ни слова, ни полслова, а ныне уже сноха?

– Как сказал, так и есть.

– Когда же, где же ты с ней статакнулся?

– Когда ещё не родился. Когда мать носила.

– Что за мудрость! Катя, ты что-нибудь понимаешь? Невеста, сноха. Он что, перепил или как?

– Да трезвый он. Ты в глаза-то погляди в его. Их нет у него, глаз-то. Там любовь одна в них. Полным-полно. Да и у неё тоже. Погляди.

– Я вижу. Она как кошка ощетинилась, глазами засверкала, когда я плетку поднял, не столько сына видел, сколько её. Уши приложила. Мелькнуло у меня в голове: такая бросится и глаза выцарапает. Ну и ну. Устроил ты мне, сынок. И что же дальше будет? Как?

– Ну вот, с этого и начинать надо было. Посидите рядком да поговорите ладком. Нечего кулаки-то отцу на сына, сыну на отца сучить. Вас как, Катя зовут? Пойдем-ка, милая, в кухню. Подогреем там кое-что. Да за стол опять.

Баба Маша, за ней Катя и следом за ними Наталья вышли в кухню, оставив отца и сына с глаза на глаз.

Алексей сидел за столом, с любопытством поглядывал на отца.

Михаил, скинув полушубок, энергично прохаживался по комнате. Разговор не заводили. Наконец, Алексей спросил:

– Кого запряг?

– Весёлку. На ней приехали. Стоит вон у ограды.

Ещё помолчали. Заговорил Михаил:

– Задачку ты мне, сынок, задал. Без ножа режешь. Как мне теперь с Поповым встречаться? Вчера звонит – где жених? Сегодня звонит. Говорю, послал его в Берёзовку. Вот-вот вернётся. Невеста-то приехала. А тебя нет. Попов не любит ждать. На то он и Попов. И что я теперь ему скажу? Да он меня в порошок сотрёт. Налоговой одной задушит. Как мне быть? Без кредитов оставаться?

– А ты что ж, батя, за кредиты меня просватываешь?

– Я тебя не просватываю, не переиначивай. Ты, Алина... Мы вас не собили друг к другу, не сводили. Ты, парень, мужик. Она – девка. А что это для девки – жених от неё отказался. А для родителей что? Не-е-ет, Попова знать надо. Он же сожрёт меня. Без соли сожрёт. Нет, сынок, такими делами не шутят. Ты так, ты дома лучше не объявляйся. Скажу, что срочно вызвали в институт. А что я могу ещё сказать? Думал-то – как? Думал, кончишь ты институт, и вместе станем фермерствовать. С другими фермерами переговорил – не миновать нам вскладчину юриста нанимать. Бумаг-то, бумаг-то сколько писать приходится. А кого нанимать, когда свой юрист готов? Какой-то уголовный розыск тебе. Нужен ли он? За землю надо браться. Всем. У нас хозяйство будет большое. Доходное. Это тебе не в ментовке за шпаной всякой гоняться. А ты вон чего учудил. Любовь у тебя. Да знаешь ли ты, сколько этих любвей у тебя ещё будет! Охо-хо! Воз и маленькая тележка...

А в кухне торопились разогреть картошку, блинчики и поставить на стол.

Голос Михаила был не слышен, так, бубнение какое-то. Баба Маша и Катя переговаривались:

– Неожиданно это для нас, ох, неожиданно, – качала головой Катя.

– Это завсегда так – неожиданно. У молодых-то, у них всё скоро да ладно получается, – отзывалась баба Маша.

– Сам-то, Михаил-то, кипит теперь. Удивляюсь, как только сдерживается.

Напридумывал себе, как с сыном будут вместе работать, сколько земли возьмёт. А оно вон как.

Наталья тихонько набросила на себя фуфайку бабы Маши и вышла наружу.

Она уловила голос отца, не всё поняла, но вдруг ощутила, как далека от этой семьи, где складываются свои, особые отношения, виды на будущее.

Женщины стали подавать на стол.

– А Наталья где? – спросил Алексей.

– Ой, а она фуфайку мою накинула и вышла во двор. А я уж и забыла о ней, – всплеснула руками баба Маша. – Иди-ка, иди-ка за ней, веди в дом, остынет наруже-то.

Алексей вышел во двор. Светло, как днём, от полной луны. Дверь сарая открыта. Позвал Наталью. Она отозвалась из сарая.

– Что-то ты здесь делаешь? Не замерзла?

– Нет, я с Бурчиком тут. Обняла его за шею, а он тёплый. Пошептала на ухо ему обо всем своём. Он слушал внимательно. Что-то ответить мне хотел, а тут ты помешал ему.

Алексей наклонился к Наталье, хотел поцеловать ее, но она отстранилась:

– Не надо, не надо пока. От меня лошадью пахнет.

– Не понял, – опешил Алексей. – Ты что это?

– Ничего, ничего, пойдём в дом, мне холодно.

– Молодые! – позвала баба Маша, приоткрыв дверь. – К столу. Ждём вас.

Выпили за знакомство, ели, но всё почти молча, установилось какое-то тягостное ожидание.

– Ну, хозяйка, спасибо за приём, – встал Михаил, – всё было вкусно. Мы так, Кать, раз Алексей хочет остаться здесь, то запрягаем Бурчика и едём в санках, а Весёлка следом пойдёт. Она не шаловливая, привычная следом за передним идти.

Достал пачку денег, положил на стол:

– Это тебе, Алексей. На первое время хватит. А потом разберёмся. А ты, сноха, ты что б мне внуков, – показал три пальца, – во, трёх.

– Сразу? Или по очереди? – как-то криво усмехнулась Наталья. И заговорила уверенно, холодновато:

– Алексей поедет с вами. Я так хочу, Алёша. Поезжай. Пошутили и хватит.

– Да ты... – Алексей задохнулся. – Ты что такое говоришь?!

– Говорю то, что есть. Спасибо тебе. Помнить буду тебя. Поезжай... Прошу. И не обижайся. Не на что.

– Может, объяснишь?

– Я всё сказала. Поезжай.

Наталья вышла в кухню, подхватила фуфайку бабы Маши, накинула на голову:

– Я в медпункт. За мной не ходите.

После некоторого молчания Михаил сказал, обращаясь к жене:

– Вот тебе и глаза, полные любви. Разглядела? То-то же. Пошли запрягать.

Алексей оделся, сбегал к медпункту, постучал в дверь, в окно. Наталья не отзывалась. Плюнул в сердцах и пошёл к родителям.

Весь день отстоявший в сарае, отдохнувший Бурчик ходко пошёл по прочищенной дороге.