Для всех быть всем

 

Так довелось, что святому старцу Амвросию Оптинскому я ныне прихожусь земляком по месту его рождения. Как писателя, меня давно занимает личность и жизненный путь святого земли русской. Его афоризм – «Где просто – там ангелов со сто, а где мудрено – там ни одного» – ставлю девизом ко всему своему сочинительству.

6 декабря 2012 года в с. Большая Липовица Тамбовской области в честь 200-летия со дня рождения Амвросия Оптинского освятили новый храм Троицы Живоначальной. Храм построен на пожертвования земляков великого Святого.

Я посчитал обязанным себя откликнуться на юбилей земляка, Святого земли русской Амвросия Оптинского, в миру Александра Михайловича Гренкова, повестью, что и предлагаю вниманию читателей.

 

На чтение потребуется 3 часа 40 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Из-за леса валом валила чёрная туча. Люди стали расходиться с поляны. То там, то здесь слышалось:

– Господи, пронеси и помилуй, без града обошлось бы.

– По таким жарам грады не редкость.

– Не надо бы, всю зелень опустит, все хлеба в грязь втолочит.

Уже почти у дома Лексу настиг проливной неистовый дождь. В дом он вбежал уже мокрый до нитки. Гроза не прекращалась ни на минутку, стегала как плетьми со всех сторон. Сделалось сумрачно, только вспышки молний до неузнаваемости высвечивали всё вокруг. Мамушка позакрывала окна, печные задвижки, двери, чтоб не создать сквозняков да не затянуть в дом молнию. Лексе захотелось уединиться, уйти на пасеку. Мамушка не стала его отговаривать. Дед и отец на пасеку пойти не могли, им предстояла ещё вечерняя служба в храме.

По улице, по межам побежали скорые ручьи. Бежала к дому с лугов скотина. Все прятались под навесами. Братка высовывал нос из своего убежища и тут же прятал его.

Наконец дождь поутих, перешёл в обложной, спокойный. Лекса накрылся грубым, не пропускающим воду полотном, которым укрывают воз с товарами, и пошёл на пасеку. За ним увязались обе собаки. Хотел вернуть их домой, но мамушка от крыльца сказала:

– Пусть идут с тобой. Всё повеселее будет тебе.

 

В шалаше было сухо и тепло. Зной ещё не успел покинуть пространство под толстым слоем сухого сена. Лекса лежал, вдыхая запахи дождя, мокрых трав и сухого духа шалаша. Его потянуло в сон. И ему сразу же стала сниться Глафира.

И предстала она ему девою не только по плоти, но и по духу. Сердце её было полно смирения; в словах была она богомудренна, в разговоре не скора. Она как бы беседовала с Богом. Ему же казалось, что она именно к нему, как к Богу, направила свои откровения. Она выражала незлобие и милосердие. И он, Лекса, пал перед ней на колени, целовал её одежды и смотрел на неё, как смотрят на Богородицу.

Сон был недолог. Лекса проснулся в душевном трепете и в слезах. Он встал на колени перед выходом, за которым виднелась заря вечерняя на дождливом небе, и стал истово молиться, прося Бога защитить от всех бед и напастей Глафиру, от болезней уберечь её детей, от разорения дом её.

 

О матери Глафиры и о ней самой одни отзывались благостно, другие с подозрением, что они обладают колдовскими чарами. А всё дело в том, что мать Глафиры, Агафья, была женщиной по-особому тихой, невозмутимой и боголюбивой. И к тому же слыла она далеко по округе опытной знахаркой. Больше, чем людей, лечила скот, а особенно лошадей. Если на лошадь наваливалась хвороба, то Агафью просили посмотреть. Она ласково подходила к лошади, в полшёпота разговаривала с ней, заглядывала в глаза, в уши, в рот, прощупывала чуткими пальцами в паху, грудь, ноги. Часто говорила смиренно:

– Переневолил ты, хозяин, лошадушку. Бесчувственно к ней отнёсся. А лошадушка – она живая. Она уход бережливый и ласку ждёт от тебя. Ты приходи ко мне, я тебе травки дам и водички, которую будешь выплескивать на травку да угощать лошадушку свою.

Два-три дня – и лошадь веселела, делалась трудоспособной.

Для осуществления лечебного дела Агафья с ранней весны до глубокой осени ходила по лугам, набирала целебные травы. К осени у нее столько скапливалось снопов сухой травы, что все сени были ими увешаны, все надпотолочье завалено. Зима – она долгая. А скотинка болеет. У одного свинка захирела, у другого – овечка, у третьего – коровка или телёночек. А уж лошади – это стать особая. Они с виду только такие сильные, а болезни их легко настигают. Оттого это, что труд несут великий. Коровка – она в тёплом хлеве постаивает себе, в лугах с зари до зари пасётся, а лошадушка тем временем то грузы перевозит, то землю пашет. Труд большой. А чуть недогляд, чуть горячую на сквозняке подержат или напоят холодной водой – вот она тебе и болезнь.

 

Глафира многое переняла у матери, тоже занималась сбором трав и лечением животных. К тому же она ещё глаз особый имела, которого животины выдержать не могли. Вон когда, ещё лет семнадцати, она брала любую строптивую лошадь руками за уздцы и так пронзительно и неотрывно, не мигая глядела в глаза, что по телу лошади пробегала дрожь, слабли передние ноги и она опускалась на колени.

Когда Лекса заболел после речки, то Глафира прибегала к нему домой. Садилась напротив и пристально молча глядела на него. Не останови ее – она и час, и два может сидеть и глядеть на Лексу. А если он лежал на печи, и дома никого не было, то и на печь к нему залазила, ложилась рядышком, прижимала к себе, легко, чуть касаясь губами, исцеловывала ему глаза, лоб, щёки, губы. И после этих исцеловываний Лекса ощущал в себе прибытие сил. Если мамушка заставала Глафиру на печи возле сына, то выговаривала ей:

– По печам-то чего ж к парням лазишь? Нехорошо ведь это. Люди узнают – смеяться станут. Иди, иди домой от греха.

А Лекса просил:

– Мамушка, не прогоняй Глафиру. Мне при ней легко делается.

 

Вдруг взлаяли собаки, одна за другой кинулись к краю леса.

«Кто бы там мог быть?» – прислушался Лекса. Вышел из шалаша. Пошёл следом за собаками. А они уже голоса не подают, примолкли, назад бегут.

– Кто вас потревожил? Кому там быть в эту непогоду? Или примерещилось вам?

Спрашивал собак, а сам знал – был кто-то. И не из чужих, из близких кто-то. Неспроста же ему за шептанием дождя по листьям лип послышался такой же шёпот. Кто-то тихо-тихо назвал собак, и они враз успокоились.

– Ну, сторожа чуткие, идите на отдых. Кому надо, тот придёт.

Лекса проводил собак к их лёжке и вернулся в шалаш.

А спокойный, поистине живительный дождик шептал по листьям деревьев, по сухому сену на шалаше.

И вновь в шёпоте дождя Лексе слышались слова, которые услышал он, стоя у ручья в Липецке:

«Хвалите Бога, любите Бога».

 

Утро настало сырое, туманное. Лекса пошел к роднику набрать воды. А возле родника по тропинке справа увидел зелёный лоскуток, привязанный к ивовому побегу. Остановился от неожиданности. «Лоскуток-то, как от моей рубашки. Иль Глафирушка тут была? Так они, собаки мои, и беспокоились вечером». Отвязал лоскуток, разгладип его на колене ладонью, подумал: «Высушу и приберу».