Ночь выдалась душной. Обволакивающая, липкая тьма её заставляла потеть даже небо. Крупными каплями пота на фоне чёрной бездны сверкали звёзды.
Над землёй плыл август. Его непроницаемая мгла изредка разрывалась на мгновение крупными каплями скатывающихся с неба звёзд. Но жарко было не всем…
* * *
Семилетний Гарик, гостивший в посёлке у бабки с дедом, слушал сверчков и глазел на единственное, какое знал, созвездие. Созвездие Ориона. Уже пора было спать, но баба Нюра затеяла большую стирку и на время позабыла о нём. Мальчик слушал сверчков и радовался тому, что хоть сегодня он может лечь позже… Шарик давно видел пятый сон в своей будке, куры в курятнике изредка поквакивали полузадушенными от жары голосами, а Гарик сидел и смотрел на угольно-чёрное, покрытое капельками звёзд, небо.
– Интересно, а дед уже спит? – подумалось вдруг Гарику и он хихикнул, вспомнив, как дед час назад важно изрёк в его адрес: "Детское время кончилось".
Открылась дверь и из неё выплыл таз с мокрым свежевыстиранным бельём. Сначала таз, потом – несущая его баба Нюра.
Развешивая бельё во дворе, она беззлобно прохаживалась в адрес вероятной непогоды, пасмурного неба и чёртовой небесной канцелярии. Всякий раз, поминая чёрта, она испуганно крестилась.
Гарик тоскливо поглядывал на свой любимый Орион и ждал, что его "детское время" вот-вот в самом деле кончится. Вот развесит свою стирку баба Нюра…
– А-а-а!!! А-а!.. Свят! Свят! Свят! Господи, спаси и сохрани! Господи!.. А-а-а!..
С леденящим душу криком баба Нюра вдруг выронила пододеяльник, который как раз собиралась повесить и, непрерывно крестясь, в панике заметалась, безуспешно пытаясь выбраться из висящего вокруг неё мокрого белья.
Выскочивший из будки Шарик сначала, было, залаял, громко и яростно, но тут же завыл тоскливо и пронзительно и, поджав хвост, оскалившись на кого-то или что-то и глухо рыча, задом наперёд забрался обратно в будку.
Ничего не понимающий Гарик во все глаза смотрел на эту сцену и чувствовал, как страх, леденящий и скользкий, ядовитой змеёй заползает к нему под рубашку…
* * *
Спустя некоторое время, уже в доме, немного успокоившаяся баба Нюра, то и дело всхлипывая, рассказала, что когда она в очередной раз коснулась верёвки, то ощутила под своими руками… чьи-то ещё, холодные, как лёд, с тонкими, костлявыми пальцами. Пальцы эти шевельнулись, явно пытаясь схватить её за руку, но она вырвалась и закричала… Она была уверена, что рядом с собой никого не видела, да и рук-то этих ледяных не видать было тоже. Больше она не запомнила ничего. Ни того, как завизжал в смертельном страхе Шарик, ни того, как отпрянув от верёвки, наступила она ногой на край таза и упав, расшибла себе колено, ни того, как Гарик тащил её за руку в дом, а она, с выкатившимися от ужаса глазами, подвывала тоненько и против своей воли пыталась вернуться на ТО место…
* * *
Вскоре умер дед. Всю свою сознательную жизнь он проработал шахтёром и ничего, кроме силикоза, не приобрёл… От этого самого силикоза и умер.
Не перенеся второго потрясения, баба Нюра повредилась рассудком. Каждый вечер, ровно в девять, выходила она во двор и несмотря на то, что в руках у неё ничего не было, принималась "развешивать бельё", непрестанно повторяя: "Дед, а дед! Это ж ты был тогда! Ты же умер и холодный!"
Гарика забрали в город родители и события того страшного вечера стали постепенно терять остроту. А вскоре после деда умерла и баба Нюра… Он не знал, как её нашли…
Гарик не знал, что одним осенним утром соседка бабы Нюры, услышав надрывный вой Шарика, на всякий случай заглянула узнать, всё ли в порядке… Баба Нюра лежала во дворе под верёвками, на которых обычно "развешивала бельё"…
Не знал Гарик также и что участковый, осмотрев труп, обнаружил на шее чёрно-синие следы тонких длинных пальцев и комочки земли за воротником кофты…
И уж совсем никто не подозревал, что эта загадочная смерть в маленьком шахтёрском посёлке далеко не последняя…
