Сомнительный Саймон

 

Купить в журнале за июль 2018 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 10 манут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Мне нравится мысль, что произведение искусства не существует нигде, кроме как в душах автора и восприемника. И действительно, где ещё быть такой важнейшей составляющей произведения, как переживание в связи с ним. Поэтом я считаю принципиально необходимым копаться в себе публично.

Я б ни за что не взялся писать о таком художнике,

 

 

 

если б на следующий день, после того, как эти репродукции увидел, я не наткнулся на слова, заставившие меня вспомнить об этих двух репродукциях:

«У Новалиса, в «Генрихе фон Офтердингене», есть трудно забываемая страница о домашней утвари старых времён и особом чувстве, которое она внушала людям. Средневековый быт, духовная его сущность открывались Новалису в недрах бережно хранимого Германией его времени провинциально-патриархального, семейно-замкнутого быта. В этом уходящем в незапамятную даль быту всякая, даже самая обыденная «вещь» была своему владельцу дорога не в силу рыночной цены или трезвой своей полезности, а благодаря обычаю, связанному с ней, месту её в обиходе и преданиях семьи, индивидуальному облику, принадлежавшему ей искони или приданному ей временем. «Молчаливыми спутниками жизни» называет Новалис предметы скромной обстановки в жилище ландграфа, отца своего героя, и обозначение это незачем отводить на счёт заранее готового романтического умиления. Слова эти правдивы не только по отношению к средневековому, но и ко всякому другому устойчивому, не рационализованному быту, северному больше, чем южному (не переставая быть верными и для юга). Весьма прочно держался такой быт в России, и многие черты его всем нам памятны. Лишь городская цивилизация искореняет постепенно живое отношение к вещам; конкретное чувство связи превращается в отвлеченно-юридическое знание о собственности; машинное и массовое производство стирает индивидуальность (привязаться же можно не к общему, а только к частному); принцип строгой целесообразности не оставляет места отклонениям, случайностям, всему тому, что кажется человеческим в вещах и за что человек только и может любовью, а не грубой похотью любить тленные, прислуживающие ему вещи.

Веками он согревал их собственным теплом, но, должно быть, есть в мире убыль этого тепла, раз они так заметно с некоторых пор похолодели. Нет спору: рационализированная мебель, посуда, механическое жилище последних лет удобнее, опрятней и даже отрадней для глаз, чем пухлые пуфы и пыльные плюши XIX века. Пусть брачное ложе уподобилось операционному столу, и зубоврачебное кресло стало символом досуга и покоя; все равно, всё, чего хотел от своей «обстановки» прежний человек, слилось для наших современников в образе комфорта. История этого слова отвечает ходу всемирной истории. Оно значило – утешение (Comforter в английской Библии – эпитет Св. Духа), стало значить – уют, а в нынешнем международном языке означает голое удобство. Только удобную, только целесообразную вещь можно ценить, но нельзя вдохнуть в неё жизнь, полюбить её, очеловечить. Какой-нибудь громоздкий комод, о который мы в детстве стукались лбом, был нам мил, трогал нас своим уродством, мы с ним жили, мы сживались с ним. Но в современном доме из металла и стекла нужно не жить, а существовать и заниматься общеполезною работой… Прошлый век был безвкусен, и его художественный быт – не искусство, а подделка под искусство; однако и неудавшиеся попытки украшения придавали его изделиям душевное тепло. Новые вещи погружены в стерилизирующий раствор, где погибают зародыши болезни, но вместе с ними – и жизнь самих вещей. Различие тут переходит за пределы всякой эстетики – как и морали, – оно проникает вглубь, к источнику всяческой любви. Наше время запечатало источник и утверждает, что без любви возможно удобство и даже эстетическое созерцание; пусть так, но только из любви рождается искусство.» (Вейдле. Умирание искусства).

Эти слова сегодня я перечитывал, чтоб втянуться в продолжение чтения, которое мне казалось нудным. Я их совершенно не принимал душой позавчера и аж бросил читать.

Странно. Я ж не рационалист. На моём столе – хаос. И так было всегда. Случайность расположения предмета является мне меткой как-то помнить, где что лежит. Я, было дело, не поднимал с пола несколько месяцев булавку-невидимку, подметая пол, обходил её пылесосом, так как она мне напоминала о жене, уехавшей к матери, чтоб в том городе дать лучшее образование сыну. Так я активнее ждал, когда жена вернётся. Я изумил взрослую дочку, увидевшую, что у меня в квартире висят на стене её рисунок и аппликация, сделанные ею в детском и юношеском возрасте. А её собственные дочки восхищались на недосягаемое для них мастерство мамы-девочки. Причём это не взято в рамы, а «кися», помещённая в целлофановый файлик, висит, нацепленная отверстием файлика на гвоздь. Совсем не презентабельно. Зато я помню, какой обожаемой дочкою была натура, мягкая игрушка эта, с которой доча срисовала свою любимую «жёлтую кисю». Или вот. Я донельзя не люблю покупать одежду. Занашиваю рубашки до буквально дыр. И штопаю их. Раз мне, сидевшему на скамейке в центре города, один незнакомый человек вынес из своей квартиры, что напротив этой скамейки, постиранную рубашку, и я еле отбился, чтоб не принять подарок.

Как я, человек традиционализма, исповедующий, скажем так, культуру в пику цивилизации, не мог принять разглагольствований Вейдле?

Зато теперь я понял его выпад против «романтического умиления», мол, у Новалиса к старым вещам, «к этим немым свидетелям жизни». У Новалиса в его романе (1797–1800 гг.) не романтизм как бегство лишенца-романтика из плохой внешней жизни в прекрасную внутреннюю. А – идеал трагического героизма.

«На земле имеют силу зло и тьма, против них люди должны вести долгую борьбу, в которой поэзия будет воодушевлять их» (https://studopedia.ru/8_177906_roman-novalisa-genrih-fon-ofterdingen-predstavlenie-o-poete-i-poezii-v-romane-simvolika-golubogo-tsvetka.html).

И почему это даст победу?

Через наоборот. Есть закон: «доступность того, что по статусу быта вовсе не является доступным» (Там же).

Новалис был гётевской «возмущён апологией практической жизни» (Там же), предавшей примат души. У Гёте в «Годах учения Вильгельма Мейстера» (1796) возврат от лишенца-романтика (что был в «Страданиях юного Вертера» в 1774), восставшего против ужасов Просвещения второй волны (ужасов Великой французской революции и наполеоновских войн), – возврат к Просвещению третьей волны.

«Путь Офтердингена – это [наоборот] путь приобщения к таинству поэзии. Как и Вильгельм Мейстер, Офрердинген хочет найти своё призвание и утвердиться в нём. Но Мейстер стоит перед мучительным выбором: поэзия или ремесло, и его тянут то в одну, то в другую сторону. А для Офтердингена выбор не столь категоричен, да, собственно, его практически и нет. Он встречает множество людей разных профессий – купцов, горнорабочего, воина, поэта – и открывает свою поэзию в каждой профессии. Все человеческие занятия соответствуют друг другу. И Офтердинген, которому все пророчат судьбу поэта, собственно не должен останавливаться на какой-то одной профессии, ему положено все профессии и призвания вобрать в себя, так как, по представлениям Новалиса, они все сливаются воедино в призвании поэта» (Там же).

Диво дело! Какая может быть поэтичность у купца?

«…в обмене может содержаться поэзия, в торговле её уже нет. Обмен связан с конкретным человеком, его конкретными потребностями, а торговля превращает и потребности, и самого человека в абстракцию. У Новалиса купцы – не торговцы, а пособники обмена, который совершается между конкретными людьми и в который вовлечены сохраняющие свою качественную природу вещи» (Там же).

«Я хожу каждый день по несколько часов и наслаждаюсь, насколько только возможно, солнечным светом и воздухом. Остальное время я провожу здесь и занимаюсь плетением корзинок и резьбой. Мои товары я обмениваю в далёких деревнях на жизненные припасы. Я также привёз с собой книги, и время пролетает как мгновение. У меня есть несколько знакомых, которым известно место моего пребывания, и которые сообщают мне о том, что делается на свете. Они похоронят меня, когда я умру, и возьмут мои книги».

Теперь я понимаю, почему на меня не действовали слова Вейдле. Они не укладывались во внятную историю духа. А теперь, когда я их уложил – в идеал трагического героизма, который раздвоен: одни исповедуют специализированность, собранность, рационализм, цивилизованность, прогресс, другие – наоборот, исповедуют широту, мягкость, нерациональность, культуру, покой… Теперь, понимая, что одни за модернизацию, другие – за традицию… Теперь я Вейдле сочувствую, и могу им-традиционалистом объяснить свою глухую неприязнь к картинам Саймона.

Бездушные они.

Оно, конечно, удобно иному, покидая пляж, не очищать долго и нудно песок с подошв (выходишь из моря на деревянный пол и – чистые ноги)… Или оградить себя от полуденной ослепительности солнца на юге, где отдыхают северяне,

 

  Венеция. Колокольня Сан Марко.

 

одним движением жалюзи… Но.

Я читал недавно, что обнаружили, что иммунитет детей в богатых семьях ослаблен. Они живут в такой чистоте, что иммунная система не тренируется.

Но Саймон не из тех, кто выражает негативизм по отношению к цивилизации. Наоборот. Чего доброго он исключительность её выражает. Англо-саксонскую (комфорт от технического прогресса)?

Я к ней плохо отношусь.

И тут я себя и Вейдле ловлю на ошибке. Ведь он плохие слова: погибает «жизнь самих вещей», «Наше время запечатало источник всяческой любви», «голое удобство», – относит просто к рационализму. Противоположные оценки подразумевая относящимися к иррациональному. А ведь идеалы по их качеству судить нельзя!

В двух репродукциях Саймона есть большой потенциал изысканности. Надо судить только, неожиданна она или нет. Иллюзорный натурализм изображения сам по себе давно известен. Он тут выражает приязнь. Новее – соединение её с вещами и привычками цивилизации: паркетом, жалюзи, отдыхом на южных морях. Но не ахти как это неожиданно. – Наводит на какое-то озарение, типа исключительность-де комфорта золотого миллиарда? – Не знаю. С натяжкой разве что.

Но тогда здесь нет общения подсознаний по сокровенному поводу.

Разве что это – исключения.

В самом деле, другие его вещи воспевают странный абсурд.

 

 

 

Что это? – Память, мол, преобразовывает видимое воочию в то, что прошло тут – осень?.. Или это воспевается такая метафизика как вневременье? Но Саймон – художник современный. А то же самое рисовал Магритт на поколение раньше.

 

  Магритт. Шестнадцатое сентября. 1956.

 

Наслоение памятного, кажем, шестнадцатого сентября, на сегодня, иной день. – Вневременье.

То есть Саймон по большому счёту повторяет... [...]

 

 

24 июня 2018 г.

 

 

Автор и ведущий

рубрики «Художественный смысл» –

Соломон Воложин

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в июле 2018 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за июль 2018 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению июля 2018 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.