Клюква в феврале

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за февраль 2025:

 

На чтение потребуется 14 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Пять изгибов сокровенных

Добрых линий на земле.

 

А. Блок, «Пять изгибов сокровенных…»

 

Около трёх часов пополудни Рита вышла из здания института, где работала заместителем главного бухгалтера, и не спеша – как идут люди, погружённые в глубокие раздумья – направилась по 7-й линии в сторону метро. Был морозный и ясный день. Февральское солнце слепило глаза, отчего снег казался белее белого. Проходя мимо Благовещенского сада и церкви^[1], жёлтой с оливковыми куполами, окружённой со всех сторон чёрными деревьями, девушка остановилась. Она вспомнила, что хотела по пути купить каких-нибудь ягод для выпечки, а тут напротив в киоске продавали замороженные овощи и фрукты. Она перешла на другую линию и, встав перед витриной, сосредоточилась на выборе ягод, разложенных по лоткам. И уже почти решила, что купит, но в этот момент к киоску подошли двое мужчин, столь разные, что Рита поневоле обратила на них внимание.

Один был лет тридцати, среднего роста, темноволосый, смуглый, без шапки, из-за расстёгнутого ворота пальто был виден белый воротничок рубашки и галстук, на плече висела странная сумка, похожая на тряпочный чемоданчик, с одного бока как будто закруглённая, на молнии и с рюкзачными ремешками. Другой мужчина был плотнее и пониже ростом, с рябоватым простым лицом, в армейской шапке без кокарды и куртке с потёртыми рукавами, из-под шапки торчали рыжие пряди волос, а за спиной болтался чёрный рюкзак, от которого пахло рыбой и луком. Оба, чувствовалось, выпили.

– Барышня, пропустите другу пельменей купить?! – произнёс мужчина в галстуке и со странной сумкой на плече, окатив Риту с ног до головы тёплым добродушным взглядом, от которого ей стало не по себе. Она отвела глаза в сторону, нахмурила брови и холодно произнесла:

– Сейчас моя очередь...

– Какая вредная, – сказал он, усмехаясь. – Красивая и вредная.

– Сань, пошли, – потянул его за рукав рыжий спутник. – Нам здесь не рады!

После чего оба ушли восвояси, будто их и не было.

 

Рита купила замороженную клюкву и с пакетом в руке пошла дальше, не переставая думать о тех двоих у киоска, которых она мысленно сравнила с пилигримами. «Сколько мужчин ежедневно встречается на улицах, в метро, в учреждениях, в магазинах, на работе, но все они просто мужчины, кто-то более приятный и умный, кто-то менее, кто-то пытается ухаживать.… А этот… весёлый, разговорчивый…». Что-то в нём было особенное, что-то, что заставило Риту предположить, что она его хорошо знает, что когда-то где-то видела, но забыла, а тут случайно вспомнила. Но она ничего не могла о нём знать и ничего не могла о нём вспомнить.

Так она шла, размышляя, как вдруг из подворотни вышел тот самый мужчина, и если бы не оторопь, овладевшая Ритой в этот миг, она бы натолкнулась на него. Она даже ощутила запах его одеколона, втянув от испуга воздух. Он же, не обратив на неё никакого внимания, круто повернул налево и пошёл вдоль домов.

От неожиданности Рита остановилась и, не отдавая себе отчёта в том, что делает, резко вскинула голову. Только бы никто не подумал, что она тут за кем-то идёт по пятам, кого-то там преследует. Пусть лучше думают, что у неё кровь носом пошла. Однако вслед за чувством внутренней неловкости произошло нечто совсем удивительное и нелепое: подняв голову, она встретилась глазами с пронзительным каменным взглядом женского маскарона^[2], притаившегося под старым эркером. У этого существа были пухлые ехидные щёчки, слегка искривлённая язвительная линия губ и глаза с едва различимыми контурами зрачков, которые по замыслу скульптора были заточены смотреть вниз и сутками наблюдать за людьми, ничтожно суетящимися перед стенами векового дома.

Почти в ту же минуту из той же подворотни выбежал ещё один знакомый Рите пилигрим, но уже без шапки и пропахшего рыбой и луком рюкзака.

– Саня, ну чё ты, ей-богу, обиделся, как пацан, – рванул он за удаляющимся другом.

Но тот уже не слушал, махнул рукой, не обернувшись.

– Ты мне стольник должен, – бросил ему вслед рыжий, но всё было напрасно.

В это самое время Рита опустила голову.

– О, клюквочка, – произнёс он, заметив девушку с пакетом ягод. И, сощурив глаза, как лягушка, бесцеремонно добавил: – Где-то я тебя уже видал…

Рита быстро достала сто рублей из сумочки и протянула ему.

– Возьмите!

Ей хотелось поскорее избавиться от этого чудаковатого типа и от маскарона, нависающего над ней, как дамоклов меч. Но рыжий уверенно перегородил ей дорогу.

– Саню знаешь? – произнёс он, вскинув брови, словно удивившись, и вместе с тем живо сунул купюру в карман.

Она отрицательно мотнула головой, пытаясь его обойти.

– Зря. Хороший мужик…

Рита сделала предупредительный жест рукой, что не желает его слушать, но он настырно продолжал:

– …хорошим мужикам завсегда не везёт. А сегодня – особенно. Такое дело… Злой фатум. Голос рока. Знаешь, что такое фатум? О-о… Вижу! Верю! А ему я говорил, орал. Ору я вообще в редких случаях: когда рыба не клюёт или Ленка из колбасного на мои звонки не отвечает. Так он не слушает. Потом-то мы, конечно, выпили. Повод есть. Бог, как говорится, послал, и отказаться никак нельзя. И что теперь? Вот что… А у тебя, брюнеточка…

Он замычал, собираясь с мыслями, но Рита уже опрометью пустилась от него прочь.

 

«Какие пельмени в ягодно-овощном? Какой фатум? Какие пилигримы?» – с недовольством думала она, ускорив шаг. Но, завидев впереди знакомую спину с загадочным чемоданчиком, осеклась: «Ну вот, опять, мне-то это зачем?». Однако ей невольно пришлось идти за ним. Видимо, по пути. С долей иронии она призналась себе, что знает о нём немного больше, чем о любом другом прохожем. Но не могут же они идти так всю вечность?! Кто-то куда-то рано или поздно свернёт. И действительно, когда они дошли до Среднего проспекта, мужчина повернул направо и вошёл в стеклянный павильон, где продавали цветы. Рита замедлила шаг, с любопытством всматриваясь сквозь прозрачную стену. Мужчина взял охапку подсолнухов и принялся о чём-то болтать с продавщицей. Даже обидно стало: «Деньги на недешёвые цветы есть, долги отдаются чудесным образом. Ну да бог с ним».

Она пересекла проспект и зашла в кондитерский магазин «Белочка» на углу Среднего^[3] и 6-й линии. На душе как туманом заволокло: было смутно и тоскливо. Она вышла, так ничего и не купив, и ленивыми шагами направилась к остановке трамвая.

Напротив остановки, возле памятника Путиловской конке^[4], играли на трубе. Очень знакомую мелодию. Пронзительную, грустную. Ничего удивительного: здесь почти каждый день выступали уличные музыканты, соло или группами, и Рита, возвращаясь с работы, могла слышать то гитару, то саксофон, то скрипку, то баян, однажды даже балалайку, которая задорно тренькала что-то из классики. Но сейчас девушка заслушалась, припоминая. «Ну конечно, эта музыка из фильма, кажется, "Свой среди чужих" или "Чужой среди своих"^[5]. Не помню». Ей вдруг очень захотелось, чтобы все, как и она, идущие куда-то по делам, строящие планы на будущее, распределяющие в уме сбережения, прониклись этой прекрасной мелодией, остановились и послушали до тех пор, пока вновь не зашумит проспект и лёгкий морозец не щипнёт за ухо.

Рита очарованно оглянулась.

Сначала она увидела залитую солнцем трубу в руках музыканта, которая искрилась в свете дня как золото. И только потом, приглядевшись, узнала в трубаче того самого мужчину, за которым шла по 6-й линии. Он закончил играть и, уложив свою трубу в мягкий кофр, пошёл в сторону Андреевского бульвара^[6]. Рита заворожённо смотрела вслед. Так вот в чём тайна сумки-чемодана! Трубач уходил всё дальше, как вдруг в голове Риты молнией промелькнула мысль: клюква!

Девушка сорвалась с места и устремилась в кондитерскую.

 

Пакет лежал на том месте, где Рита его оставила. Она забрала пакет и быстро вышла, смеясь над собой и досадуя. Но тут к остановке подошёл трамвай, и девушка ускорила шаг, по пути невольно бросая взгляд туда, где только что играл трубач. Снег возле Конки сверкал, отсвечивая голубыми гранулами, словно стиральный порошок, – видно, ещё с утра припорошил лбы и холки лошадей, впряжённых в синий вагончик, и верх донышка фуражки усатого кучера. Рядом на длинных деревянных ступенях лежали подсолнухи.

– Цветы, – охнула Рита.

Забыв про трамвай, она метнулась к скамье, схватила жёлтый букет и почти бегом пустилась по аллее, огибая на пути каменные фонтаны и вертя головой то вправо, то влево. От быстрой ходьбы и мелькания силуэтов между чёрными стволами зимних лиственниц, охваченных предвечерним светом, у Риты немного закружилась голова. Дойдя до Андреевского собора, она устало села на скамью напротив дверей храма. Сердце колотилось в груди, в ушах звенело от стеклянного воздуха. Голуби ходили возле скамьи взад и вперёд, хищно кося глазами на чёрные семена подсолнечника.

– Боже, что я творю, – щёки её пылали, на глаза набежали слёзы. Она растерянно смотрела перед собой.

 

Все случайности неслучайны. Всё, что уже случилось – уже не случайно. Вопрос лишь в том, что с этой неслучайностью делать дальше.

Из дверей собора вышел трубач. На крыльце он остановился, подставив лицо под лучи зимнего солнца, жмурясь и улыбаясь, и, подтянув на плече ремень кофра, уверенным шагом направился в сторону Андреевского рынка. Рита встала и пошла за ним. По дороге, ни на минуту не отрывая взгляда от знакомой спины, она напряжённо рассуждала. «Вот иду я за ним, как какая-то тайная поклонница. И никто не знает, чем вся эта нелепость закончится. Чего проще – отдать этот чёртов букет. Вот его спина передо мной в нескольких метрах: добежать, дотронуться, извиниться. Нет, страшно. Почему? Я виновата перед этим мужчиной только потому, что никак не могу решиться с ним заговорить».

Тем временем мужчина вышел из крытой галереи старого рынка и, минуя каменные въездные ворота, свернул в узкий и короткий, сияющий от желтизны строений, переулок с речным названием^[7]. Рита, чтобы оставаться незаметной, шла, прижимаясь к стене длинного трёхэтажного дома. Здесь под окнами первого этажа вместо подвальных окошек глядели наружу, словно боевые глазницы в борту, несколько круглых, с поднятыми штормовыми крышками, иллюминаторов^[8]. Барашки с ушками для задраивания были закрашены серой краской, сквозь которую проступил ржавый металл. За стеклом была видна грязная вентиляционная решётка. «Не дом, а корабль, – удивилась про себя Рита и тут же с грустью заключила: – Вот и я, как будто бы плыву в гондоле вслед за другой такой же гондолой, в которой сидит незнакомец, поразивший моё воображение. И бог весть куда он плывёт. А вдруг он вспомнит и вернётся за букетом? А я его забрала. Может, отдать ему сейчас и всё».

Но она по-прежнему продолжала свой путь, сжимая в одной руке чужие подсолнухи, а в другой – пакет с клюквой.

Трубач свернул ещё в один переулок, такой же короткий и тоже с речным названием^[9], и, пройдя мимо кованой ограды Академического сада, вышел к Университетской набережной, а там перешёл на другую сторону, к Неве. «Он так весь город пройдёт, – нервно вздохнула Рита. – Куда он идёт? К мосту?! Я не пойду больше за ним. Всё, хватит. Мне в другую сторону».

Начинало смеркаться, и не оставалось совершенно никакого времени, надо было бежать забирать ребёнка из садика. Она положила цветы на каменное ограждение и пошла вдоль набережной в противоположную сторону, туда, где возле спуска к реке на каменных постаментах друг напротив друга полулежали два древних розово-гранитных сфинкса. В тот момент, когда Рита очутилась ровно посередине между ними, словно бы случайно, а может, так и должно было быть, пробудился третий сфинкс^[10], бронзовый, едва заметный с земли, тот, что притаился на шлеме богини Минервы, восседающей среди пухлых гениев на куполе Академии художеств. И в этот момент, когда с царственным снисхождением ко всем, кто попал под его раздачу, маленький сфинкс замкнул этот мистический треугольник, – к Рите подошла худощавая пожилая женщина с фотоаппаратом и вручила злополучный букет.

– Девушка, оставили.

 

Рита застыла на месте, словно каменное изваяние.

Надо сойти с этого странного маршрута. Сколько можно идти за незнакомым человеком, как скрепка за магнитом. Это уже даже как-то неприлично. И у неё ребёнок, которого ещё никогда не забирали последним в группе.

Шум проезжающих машин сливался с голосами проходящих мимо людей, а Рита, как четвёртый сфинкс, слушала город, пытаясь сдвинуться с места.

Она смотрела, как незнакомец идёт по мосту со своей трубой за спиной, как он уже на середине моста, окутанный неслышной мелодией ветра, воды и звуков города, какой-то новой мелодией, которую ещё не слышал никто, и вдруг остро поняла, что это тайна. Тайна жизни, которую она сейчас проживает. И именно сейчас, глядя, как он переходит с берега на берег, она поняла, что ей дан миг насладиться властью над одним человеком, не быть узнанной, остаться невидимой. Ведь всё сейчас идеально, нет ни разговора, ни встречи глаз, ни прикосновения к руке, ни вопросов, ни сожаления, ни ссор, ни подозрений. Как чистый холст перед художником. Ничего нет. Только этот мужчина, переходящий с одного острова на другой, единственный среди тысяч других. И его легко потерять, лишь закрыть глаза, отвернуться и подождать. Он затеряется между домами, утонет в волнах людского потока. И с Риты спадёт роковая оплошность, которую она допустила, поддавшись эмоциям. И тогда власть будет иметь он над ней, став невидимым, оставшись неузнанным.

– Боже, что я творю! – выкрикнула Рита и быстрым шагом пошла к мосту, даже побежала.

 

Она шла за ним по Английской набережной вдоль домов. На заснеженном тротуаре то и дело попадались красные сердечки из фольги, а перед парадным входом старинного особняка они были рассыпаны уже в несметном количестве. Здесь был главный загс^[11] города. У крыльца собралась компания с цветами и шарами, люди разливали шампанское по стаканчикам, громко кричали и смеялись, среди нарядных одежд сверкала серебряная тиара в причёске невесты. И Рита остановилась, на секунду потеряв из виду своего трубача. Но тут же нашла. Он стоял напротив невесты и что-то говорил ей. Она хмурила брови и отворачивала красивое лицо. Кто-то из мужчин взял трубача под руку, вывел из круга гостей и, раскрыв кожаный портсигар, предложил закурить. Но трубач даже не взглянул на него, быстро перешёл через проезжую часть к Неве и достал из кофра трубу.

– Санёк! – крикнул ему мужчина с портсигаром. – Давай Мендельсона!

Невеста, жених и гости поднимались по каменным ступеням крыльца, заходили в двери на торжественную регистрацию, а вслед им неслись кокетливые отрывистые звуки арии «Сердце красавицы склонно к измене…». Когда же он опустил трубу, у дверей в загс уже никого не было. Только Рита, стоявшая немного поодаль.

Он скользнул по её одинокой фигуре безучастным взглядом, но тут же быстро вернул его, не лишённый интереса. И, наклоняя голову сначала вправо, потом влево, он стал рассматривать девушку с пристальным любопытством, то кружа вокруг жёлтых цветов и пакета с клюквой, то вновь возвращаясь к лицу, глазам, словно что-то припоминая. И вдруг он ей широко и приветливо улыбнулся.

Рита же всё время старалась смотреть на него серьёзно и торжественно. Но она слишком долго шла за этим мужчиной, чтобы сейчас не ответить ему улыбкой на улыбку.

 

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» феврале 2025 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: