Ольга Иженякова
Роман
Погибшие цветы ожили снова –
Посвящается всем влюбленным…
Оглавление 9. Часть первая. Застолье на крыше двенадцатиэтажного дома 10. Часть вторая. Медвежий угол 11. Часть вторая. Разговор с вечностью Часть вторая. Медвежий угол
Вскоре от редактора я узнала, что мне хорошо бы снова «смотаться» в командировку на пару дней в северные края, поскольку север, считает шеф, я знаю, как свои пять пальцев, да и родина моя там. На дворе знойное лето – время отпусков и полное отсутствие сенсаций. А в экзотических местах, обязательно что-нибудь эдакое найдется. К тому же представители северных народов охотно общаются с журналистами, особенно с теми, кто может говорить на их родном языке. Я, долго не раздумывая, согласилась. Хотя путь неблизкий. Многокилометровое расстояние мне нужно преодолеть за один день. Сначала на автобусе, затем на поезде, после – на теплоходе. И совсем, совсем не хотелось останавливаться в гостиницах, где всегда, абсолютно всегда, возникает чувство сродни тому, которое, наверное, испытывает брошенный за борт человек. А потому, от очередного пункта «А» до опять же очередного пункта «Б» я летела, словно на крыльях. Это выглядело следующим образом: В кромешной темноте по скользкой от дождя улице катит такси. Водитель уверяет, что от моего дома до автовокзала десять километров, а потому и плату требует соответствующую. Но я-то знаю, что это расстояние равняется шести с половиной километрам, я много раз проходила его пешком, и поэтому пытаюсь спорить. Бесполезно. По капоту барабанит дождь и мне начинает казаться, что кто-то невидимый шепчет: "Мол-чи, мол-чи". И вправду лучше ведь промолчать, чем идти в темноту и дождь пешком... На автовокзале много людей. Все женщины с тяжеленными сумками (и я тоже), мужчины – налегке. Заспанная кондукторша говорит, что такое количество безбилетников, как сейчас, она только в гробу видала. "И куда все прут?" Но если водитель разрешает ехать стоя, то пусть едут. В конце-концов никто не виноват, что за два дня до рейса билетов уже не было. Лето на улице! "От этих каникул, отпусков у транспортников одна головная боль. Больше ничего! – вздыхает кондукторша и продолжает – хоть бы автопарк обновили, а то автобусы на ходу сыплются". В салоне весело. Большая компания едет со свадьбы. Гитара, водка, песни, воспоминания. – Я все никак понять не могу, почему Андрюха на такой старой женился? – кричит сосед рядом, поворачиваясь к девушке на заднем сидении. – Он чо, совсем офигел? Сколько ей там? Тридцать четыре? А ему двадцать три, прикинь? Это же почти пенсионерка! Нет, я конечно, понимаю. Дом, всем обставленный, дача, машина и все такое. Но ведь могли и так жить! Зачем позориться-то на всю округу? Вон сколько молодых баб кругом! И образованных, и при деньгах, и вообще разных! Девушка с заднего сиденья отвечает, что у них большая любовь... – Какая может быть любовь в наше время – возражает мой сосед – день прошел – и ладно! А с чем едят любовь – не знаю, не знаю... Автобус проезжает мимо укрытых туманом полей, стогов сена, мелких речушек, березовых рощиц и застенчивого утреннего солнца. Почему-то становится вдруг грустно. Природа просыпается, а я еду, еду. Нет, чтобы остановится, задержаться и медленно пройтись, можно даже босиком, по сочному от росы полю, послушать кукушку. В этом году, кстати, я ее еще не слышала. Зато в салоне все бурно обсуждают прелести навороченного джипа, который может проехать даже по топким болотам. Автобус гудит как случайно задетый муравейник. Почему-то людям нет никакого дела до утренней природы, они с нетерпением ждут, когда, наконец, окажутся на станции, где можно будет немного передохнуть и... снова пойти по жизни, возможно снова с ношей, куда без нее? Бегом-бегом по скрипящему гравию я тороплюсь на поезд. Все мои надежды сейчас вложены в бледно-оранжевый билет, который дает право прибыть сегодня же в относительно цивилизованный поселок огромного Ханты-мансийского округа, который по-другому именуют еще Югрой. У меня в запасе полторы минуты или девяносто секунд. Поезд медленно трогается с места. Я с разбега падаю голыми коленками на гравий, вою от неимоверной боли, но тут же быстро вскакиваю и на ходу запрыгиваю в свой вагон... Каждый раз в дороге я прихожу к такому выводу: человек – это так много! Это первый крик, шаги по росе, сердечная молитва, новые дома, уютные дворики... Хорошие законы, посаженные нами деревья, маленькие дети, полевые и садовые цветы, моря и горы... И это все Ты – человек, то есть Я. Не случайно ведь так великие говорят! В дороге возникает удивительное чувство причастности к бегу жизни, к ее сумасшедшему ритму. И пусть сосед напротив думает, что я тупая курица или обычная авантюристка. Пусть криво улыбается проводник, но я-то кое-что знаю, а это дает уверенность прыгать на ходу в поезд. Более того, это дает уверенность не пропустить главного поезда в своей жизни. За окном болота и карликовые березки. Я осторожно смазываю разбитые колени йодом и морщусь от боли. "Девушка, хотите соку?" – предлагает попутчица. Моя благодарная улыбка, видимо, располагает ее, и она рассказывает: – Я совсем одна... Как разошлась шесть лет назад со своим, так никого больше и не было. А главное – не хочу! Как погляжу, как живут вокруг, так и даром мне никого не надо. Какой-то слабый мужик нынче пошел, прям как после мировой войны. Кто бы знал, каково это женщине быть одной? Колени нестерпимо болят, я пытаюсь заснуть, и сквозь сон слышу. (Моя соседка уже разговаривает с другой женщиной). – Сейчас на перроне, все пассажиры с окошек машут провожающим, а мне некому. Разве что папе на кладбище... Я-то еще молодая тридцать девять нынче стукнуло. Сил во мне, энергии – ого-го! А кому оно надо? По хозяйству бегаю туда-сюда, все что-то делаю, суечусь. Вон, морошки нынче, как говна. Бери – не хочу. Я насобирала полтора ведра, да куда мне одной столько? Наморозила, конечно, варенья наварила. Оно, оранжевое, необычное, вроде как апельсиновое смотрится. А нонешний год так вообще удачным вышел. Кедрача много – раз, уток до хрена на болота прилетело – два. Я их, если хочешь знать, сроду не ощипывала. А тут сын пару настрелял чирков и принес мне очистить, взяла их и гляжу, а по ним вши бегают! И меня такая брезгливость вдруг проняла! Я их потом и кипятком ошпарила, как положено. Но все равно мясо утиное теперь есть не буду ни за какие шиши! Такое чувство будто оно все-все из тины.
На вокзале продают много вяленой и копченой рыбы местного улова, но мне сейчас не до нее. Я спешу в речной порт. Через двадцать восемь минут с пристани отплывает мой теплоход. Медлить нельзя, другой будет только на следующей неделе и такси на предельной скорости везет меня на другой конец поселка к причалу. В кассе я покупаю билет последней. Лечу на пристань. Улыбаюсь неестественно тонкобровой капитанше и вхожу в пассажирскую каюту. Короткие железные ступеньки и высокие каблуки. Класс! Как только я плюхаюсь на свое место, тут же начинает гудеть мотор, волны изо всех сил бьются о пристань, а теплоход медленно делает поворот и берет курс на север. Штурман на судне тоже женщина, ну и кок, само собой. Пассажиры, в основном, местные мужчины. Я думаю о том, как хорошо, что я надела длинную юбку и теперь не видно кровавых синяков на коленях, все смотрят на мои высокие каблуки и думают, что у меня все хорошо. И правильно. Миру нужно демонстрировать красивое и только красиво пусть все улыбаются! А теплоход тем временем уверенно разрезает ярко-синюю реку, какие наверное, бывают только в этих местах да на картинах первоклассных художников. И мне почему-то без устали хочется смотреть на это чудо. По краям реки реку оккупировали снежно-белые лилии, их ярко-желтые сердечки видно далеко, и оттого кажется, что попал в какую-то другую страну – страну вечного Солнца. Только что здесь прошел дождь, и рядом с лесом появилась огромная, невероятно яркая радуга. Из-за шума теплохода постоянно вылетают из камышей испуганные утки. Покружат, покружат немного – и снова в свое гнездо. Одна пара, вторая, третья, четвертая, пятая... К осени у них появятся утята и, возможно, также будут испуганно вылетать, и кружить над этим же самым теплоходом. На обрывистых берегах реки много стрижиных нор. Чуть поодаль семейство аистов лениво поглядывает в нашу сторону. На берегу привычная суета. У встречающих почему-то слезы. Меня встречают друзья, они пришли с букетом васильков. Я почему-то тоже плачу. Путаясь в полах длинной юбки иду по палубе. Ветер быстро начинает раскачивать судно, но я уже на берегу. Сначала одна волна, следом другая пытаются меня догнать, но не успевают и громко разбиваются о речной песок. А я уже подношу к лицу влажные васильки и слышу: "Господи, Ариночка, как мы долго тебя ждали"... Мне повезло на пусть маленькую, но сенсацию. В день моего приезда два известных в округе рода играют свадьбу, причем со всеми обычаями, такого теперь, увы, не увидишь, и я, не желая пропустить ничего, бегу (именно: бегу!) в чум невесты наниматься помощницей по хлопотному свадебному хозяйству. Меня радостно привечают и тут же дают задание – мелко порезать тушь молодого бобра и натопить жира, эти жиром потом будут мазать невесту перед тем, как она покинет отчий дом. Жир должен легко впитываться в кожу, чтобы на всю жизнь защитить молодую Коко от злых духов и бесплодия, и я начала делать свою работу с особенным старанием. В то время другие женщины чистили рыбу на уху и пекли лепешки. По этому поводу в чуме также была проведена генеральная уборка. Коко сегодня ничего не делала, по уставу своего рода она должна была плакать, но ей плакать почему-то не хотелось, ей хотелось на дискотеку в город, она целый день наряжалась, вертелась перед зеркалом, красила брови, ресницы, губы потом стирала и снова красила. «Мама, слышь, а когда я выйду замуж – курить можно будет» – спросила она неожиданно у матери. На что та тут же ответила: – Там уж пусть муж решает, что тебе можно, а что нельзя. Я тебя ему отдаю чистую, не испорченную. Тесто месить умеешь, лепешки стряпать будешь пока, а там дети пойдут, надо будет их воспитывать, чум свой справите, стадо у вас хорошее будет. Ну, поплачь, давай, поплачь, чай навсегда родной чум покидаешь. – Да ну, мам, неохота, размажу тушь, представляешь, какая буду страшная? Я, мам, тут вот что подумала, а если Тэтамбой любит ученых женщин и захочет поговорить со мной про математику или эту…политику, что ему отвечать? – Коко! Ну что ты говоришь такое? Если бы Тэтамбой любил ученых, он что бы их, в городе не нашел? Он целых два года учился в училище на механика, и приехал оттуда холостым, значит, ему дома нравится. И потом, ты ведь у нас умная, вон, сколько всего знаешь про разные лифчики, духи, помады. Номера, размеры! Поди, сыщи, такую, как ты! Да ни в жизнь! Фу ты, забыла! Забыла! Надо же багульник размять, шаман чем окуривать-то вас будет? Ну, все, я пошла, а ты поплачь-поплачь, чтобы потом в жизни плакать не пришлось. Тут в чум вошел хозяин, увидев дочь, стоящую у зеркала, направился к ней, на долю секунды замер, остановился, как бы оценивая, насколько она хороша, а потом, взял за рукав, повернул ее к себе и спросил: – Скажи, Коко, только правду, чтобы я все знал с самого начала: у тебя были мужчины? – Папа, что ты говоришь?... Дочь подняла на него склеенные ресницы и старик решил повторить вопрос: – Ты спала с каким-нибудь мужчиной, как мы спим с твоей мамкой? – Нет. Старик удовлетворенно закряхтел и отправился к выводу. – О-о-о, теперь Тэтамбой должен, должен хорошо нам будет. Каждый год гостинцы носить, нетронутую берет. Молодец, Коко! Солнце потихоньку начинало садиться, на небе стал вырисовываться ярко-малиновый закат, олени в стаде стали ложиться, прилегли и собаки, а чум стал напоминать встревоженный муравейник, несмотря на то, что кругом было светло, хозяева зажгли керосиновые лампы. Младший брат Коко включил магнитофон с песнями Рики Мартина, за что тут же от сестры получил подзатыльник, но магнитофон не выключил, а убежал вместе с ним в стадо. И только когда суматоха немного улеглась, хозяева на меня обратили внимание. – А-а, журналистка – улыбнулся отец невесты – снова к нам приехала в тайгу. Почему такая бледная, что случилось? Болеешь? Ты, говорят, все стойбища в округе знаешь? Ну и какое лучше? Где белых оленей больше? Где волков меньше, а больше ягеля, а? Я стояла, немного смущенная, не зная, что ответить. Признаться, я никогда не задавалась таким вопросом. Хозяин внимательно осмотрел меня с головы до ног, улыбнулся и сказал: – Айда за мной, счас лечить тебя будем. Эх, ты, ученая! А в позапрошлом году щеки-то у тебя были розовее нонешнего, и тела больше было на тебе. А теперь кожа да кости. А глаза-то как горят! Как горят! Также все ночами пишешь? Что врачи-то говорят? Вдруг хозяин резко замолчал, словно осекся, посмотрел виновато в пол, потом, погодя, погладил меня по плечам и добавил: – А ты их не слушай. Врет нынче медицина, хоть за деньги, хоть так, а все равно врет. Эти их передовые технологии, мать их за ногу! До сих пор не изобрели хорошего лекарства от описторхоза. Придешь в больницу, а там лечат тебя как двадцать лет назад. Единственное, что изменилось, шприцы пластиковые сделали, а все остальное или как было, или еще хуже стало. Увидев сына в стаде, хозяин прикрикнул: – Шурка, а ну Чирка сюда, мигом! Чирок – самый резвый молодой олененок в стаде. Шурка побежал за ним, поймал, и за уши упрямца приволок к отцу. – Так-так-так – начал командовать хозяин, обращаясь к сыну – беги к чуму и найди стакашек какой, да смотри, чтобы чистый, и побыстрей. Одна нога тут, другая там. А то музыку твою сломаю, как в прошлый раз. При этих словах хозяин показал рукой на магнитофон. Сын быстро вернулся с пластиковым стаканом и протянул его отцу. – На хрена он мне-то, – сам держи и заодно Чирка сзади придерживай – сказал сердито хозяин, нащупывая правой рукой на шее Чирка вену. Я стояла как вкопанная, хозяин в то время достал из потайного кармана карандаш с врезанным в него лезвием, потер лезвие о рукав, и осторожно надрезал Чирку вену. Темно-красная кровь брызнула на меня, но хозяин в таких делах был мастером, он пальцем вену прижал, затем легонечко отпустил и подставил стакан. Маленький ручеек крови тут же направился в пластиковую посудину. Когда кровь набежала до краев, хозяин прижал пальцем вену, достал с кармана кусок не то глины, не то мела и аккуратно замазал место пореза. «Ну, теперь – пущай» – обратился он к сыну. Шурка Чирка отпустил и тот со всех ног умчался в стадо. Минуты через полторы произошло то, что я, наверное, не забуду никогда. Стакан с кровью был протянут мне со словами «Пей». Я посмотрела в глаза хозяина и его сына, в них читалось: «Только так можно выздороветь. Больше мы ничего не знаем. Не бойся, сначала страшно, а потом все будет хорошо», и…начала пить свежую кровь. …Она отдаленно напоминает разбавленную водой муку, кажется, что хлопья застревают между зубов. И это чувство невыносимо. Я отняла стакан ото рта, поморщилась, ничего более противного мне пить не приходилось. – Давай, допевай, быстрей, а то свернется, теплынь же кругом, – сказал мне по-отцовски хозяин – вот увидишь, как полегчает, здеся все витамины и как их эти… минералы. Я послушно допила содержимое стакана. Поморщилась. – На, а теперь вот это, чтобы вкус враз забыть – мой лекарь протянул бутылку дорогой водки. Я подставила стакан, хозяин налил мне огненной воды со словами «Залпом запей. Так быстрей все пройдет». Я послушалась. И, когда стакан уже был пуст, с ужасом обнаружила, что закуски-то и в помине нет. – А вы рукавом занюхайте, как папа – советовал мне Шурка, видя мое смущение. – Ниче, ниче, потерпи, – все будет нормально – заверил меня хозяин. Сейчас на свадьбе и покушаем. Все будет в лучшем виде. А если вдруг тебе наша свадьба покажется неинтересной, то можешь уйти в соседский чум, там есть видеомагнитофон и кассеты с индийскими фильмами. Штук сорок, поди, этих кассет будет. Я их всегда, как маленько выпью, смотрю со своей бабой. Она, понятное дело, дура, плачет, переживает, иногда подпевает по-ихнему-то, по-басурмански. А мне тоже ихние песни нравятся, ну и танцы еще. Шмыг – туда, шмыг – сюда. Там всегда танцуют, хоть хорошо, хоть плохо на душе. Прям как ханты в тайге летом. Кругом благодать, чего бы не потанцевать… Я улыбнулась. Мы молча направились к чуму. На душе у меня сразу же сделалось невероятно мерзко от выпитой крови. – Ну, наконец-то, ты пришел – обратилась хозяйка к мужу – уже гости должны приехать, а ты все еще не переоделся. Старик ей что-то грубо ответил и направился к старому комоду одевать новую рубашку и брюки, на такой пустяк как носки или же галстук он не стал обращать внимания и ходил все свадьбу без них, правда, это, похоже, никто не заметил. Северные люди редко на детали обращают внимание. Для них главное в человеке – глаза и взгляд, по ним они определяют душевное состояние, намерения и интересы, а остальное не так уж важно. – Идут! Идут! Идут к нам – закричала ворвавшаяся разом в чум ребятня. – А Тэтамбой, нарядный такой, сразу и не узнать, в кожаной куртке, галстуке. В руках очки еще эти…против Солнца. – Коко! К себе быстро! Сиди там, пока не позовем, – скомандовала мать. Мы, женщины, помогавшие по хозяйству, стали в ряд вдоль по правую сторону чума. Только тут я разглядела в дальнем углу в полумраке шамана, он курил трубку и разговаривал сам с собой, при этом образно жестикулируя. Хотя, я могу и ошибаться, шаманы ведь общаются не только с видимым. Тот невидимый, похоже, о чем-то с шаманом спорил, потому что последний то и дело что-то доказывал. В чуме пахло багульником и жженым мраморным мхом и от этого у меня начала кружиться голова, в ушах появился странный звук, больше похожий на треск весеннего снега, по которому едет упряжка. Показалось, что я далеко-далеко от происходящего. Я жалобно попросила у хозяев пить. – Счас-счас, журналисточка, ты моя хорошая, счас, счас-счас, погоди – засуетилась с приветливой улыбкой мать невесты – чуток погоди, я нацежу тебе добротного морса из княженики, помнишь, мы тебе ее в город мороженную посылали, когда ты в больнице лежала, сказали, тебе понравилась... Она убежала за печь и вернулась оттуда с ковшиком прохладного кисловатого голубого морса. Я закрыла глаза от блаженства и прислонилась к стене. Что может быть лучше морса из княженики? – Возьми! – я испуганно посмотрела вбок. Хозяин чума протянул мне нож, я ни о чем, не спрашивая, сильно схватилась за рукоятку, мне внезапно полегчало. Голова перестала кружиться, мысли стали ясными, откуда-то пришли силы и уверенность в себе. По местному преданию, когда у человека появляется слабость и головокружение, это в него вселяется недобрый дух, нужно резко схватиться за рукоятку ножа, и тогда он немедленно выйдет.
Оглавление 9. Часть первая. Застолье на крыше двенадцатиэтажного дома 10. Часть вторая. Медвежий угол 11. Часть вторая. Разговор с вечностью |
![]() Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:![]() Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 16.02.2025 Очаровывает поэзия Маргариты Графовой, особенно "Девятый день" и "О леснике Теодоре". Даже странно видеть автора столь мудрых стихов живой, яркой красавицей. (Видимо, казанский климат вдохновляет.) Анна-Нина Коваленко 14.02.2025 Сознаюсь, я искренне рад, что мой рассказ опубликован в журнале «Новая Литература». Перед этим он, и не раз, прошел строгий отбор, критику рецензентов. Спасибо всем, в том числе главному редактору. Переписка с редакцией всегда деликатна, уважительна, сотрудничество с Вами оставляет приятное впечатление. Так держать! Владимир Локтев 27.12.2024 Мне дорого знакомство и общение с Вами. Высоко ценю возможность публикаций в журнале «Новая Литература», которому желаю становиться всё более заметным и ярким явлением нашей культурной жизни. Получил одиннадцатый номер журнала, просмотрел, наметил к прочтению ряд материалов. Спасибо. Геннадий Литвинцев ![]()
![]() |
||
© 2001—2025 журнал «Новая Литература», Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021, 18+ 📧 newlit@newlit.ru. ☎, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 Согласие на обработку персональных данных |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|