Улица Надежд

Бабушка сказала, что Рождество – от слова "рождаться" и что названо так, потому что в этот день родился Бог. Странно. Я всегда думал, что боги это не люди, а значит и рождаться они не могут. Но раз бабушка говорит, – значит, могут. А если боги рождаются, то почему тогда не умирают, как все люди на земле?..

– Игнаша, иди ешь, зайчик.

Это бабушка. Она всегда называет меня зайчиком или котиком, когда зовет кушать. Хитрит. Я знаю. Мне тогда не хочется с ней спорить, я быстро ем и обязательно показываю бабушке пустую тарелку:

– Ба, ба, стри, стри.

– Вот умница. Иди, кролик, теперь погуляй, новый аппетит нагуляй. Гуляй, пока молодой!

Бабушка у меня весёлая. Всегда поговорками или прибаутками какими-то смешными говорит. Всё время что-то делает и никогда не устаёт. Иногда я даже удивляюсь ей. Прибегаю вечером после войнушки, ноги все в комариных укусах и даже болят от беготни, есть хочется – слюнки текут. А она тут как тут, с синим тазиком в руках и совсем не усталая:

– В ногах правды нет. Садись, голубчик. Вот тазичек, вот водичка, вот мылко. Помой ножки, а потом блинчиков с молочком и спать.

И я сладко засыпаю на большой пружинной кровати с мягкой толстой периной.

– Игнаша, – ерошит бабушка мои волосы, – съешь мёдику, да и спи себе дальше.

Каждое утро, ещё темно, она мне даёт ложку мёда зачем-то, я с закрытыми глазами её слизываю и не просыпаясь падаю снова на любимую цветастую подушку.

Мы давно живем с бабушкой вдвоём. Мама тогда сказала, что куда-то поступила (я не понял вообще-то, куда и зачем) и что будет приезжать часто. Мама приезжала редко. Сначала я плакал. А потом мне так понравилось жить с весёлой бабушкой, что я совсем перестал плакать и ждать маминых приездов.

– Игнаша, солнышко, цветик мой василёчек, иди песенку споём.

Бабушка усаживалась на деревянный стул с маленькой подушкой, а я рядышком на низкую табуретку.

"При-и доро-о-женьке-е растёт кудрява берёза,

При-и доро-о-женьке-е растёт кудрявый Игнашенька..."

Она всегда поёт такие нескладные песенки-истории, придумывает и сразу поёт. А я кладу ей голову на колени (от бабушкиного передника пахнет пирожками с мясом) и слушаю, что будет дальше.

Однажды бабушка заболела. Это было и вправду неожиданно. Я часто простужался, а она никогда не болела. Но тогда бабушка всё причитала:

– Слегла бабушка, внучек. Слегла.

"Как же "слегла"? Ведь приносила сегодня утром снова мёд на ложке. Не слегла, значит".

А ночью я слышал, как за стенкой бабушка разговаривала с Богом. Точно так разговаривала, как с живым человеком: "О Боже, Господи Всевышний, спаси и сохрани дитятко неприкаянное. Не оставляй его, сердешного, добротою своею великой и будь ему опорой незримою. Во имя отца и сына и святага духа. Аминь".

Я никогда не видел Бога и никак не мог понять, как он может быть опорой.

"Бог – самый главный. Он всё и про всех знает", – разъясняла мне бабушка каждый раз, когда я приставал к ней с распросами о том, кто такой Бог и зачем она с ним разговаривает.

Если Бог – самый главный для бабушки, а бабушка – самая главная для меня, значит, она – тоже бог. Но ведь боги не умирают. Значит и бабушка никогда не умрет. Как хорошо. Хорошо, что есть боги...

– Бабушка, бабушка всевышняя, не оставляй Игнашу, будь ему опорой, – тихо повторял Игнаша, засыпая на любимой цветастой подушке.