Митя

16+

 

Купить в журнале за апрель 2018 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 25 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Когда он впервые заявился во двор, мы, сокрушая глухими ударами коробку, рвали мяч на разбитом асфальте. В дырявом спортивном костюме, за воротником которого прятал губы, и облезлых туфельках он бестолково шатался около девчачьих каруселей, хлопал зенками и над чем-то стеснительно морщился в смехе, приподнимая лицо. Детей не трогал – видимо, понимал, что можно и схлопотать по шее. Маячил посреди замершей площадки и всё тянулся взглядом к песочнице.

Родители одёргивали, подзывали своих. Строго ёжились, пресекая детский скулёж, и негромко выясняли:

– Кто это? Не видела раньше? И я нет… Дурной какой-то он, что ли.

На коробку не лез. Может, боялся резинового мяча, со свистом летавшего над глубокими трещинами, может, нашей шумной компании. Только перед обедом, когда мелких разогнали по столам, он подобрался ближе. Как-то бочком, по-крабьему, виновато кривясь в нашу сторону, пробрался через борт, болтая выломанными досками.

– Что за рожа! – вопил, задыхаясь от бега, Ванька. – Ну-ка подойди ближе, чудовище!

– Не трогай его, Вано. Он вроде ненормальный какой-то…

– Да мне Илья показывал этого кретина. Митей зовут… Переехал неделю назад… Вот и на площадочку вышел наконец-то!.. Хей, идиотина, давай к нам!

Я побаивался. Старше нас, ещё и здоровый. Вот зачем припёрся?..

Из пыльной толкучки, как из-под земли, выпрыгнул мяч. Рома махнул со всей силы – нарочно никак не увернёшься – и попал дураку прямо в лицо. Ошпаренный внезапным ударом закричал и ломанулся прочь, разбрасывая насыпанную у дороги щебёнку. Игровой гомон застыл.

– Ну и нафига? – повернулся я к притихшему другу. Тот испуганно замер и не отпускал взглядом несуразную фигуру, рвущуюся в подъезд.

– Я… Я случайно…

– Рассказывай мне. Мог и дроздов выписать… Пойдём лучше отсюда, на чердаке посидим.

И мы, не забыв мяча, ушли подальше от неприятностей.

Вписался к нам Митька позже и как-то незаметно. Никто и не вспомнит сейчас, как набрался он смелости подойти вновь, заговорить с теми, кто причинил боль. Зато своё знакомство с ним я помнил всегда.

 

За летом пришла ледяная и грязная осень. Через день колотили дожди. Ванька, покуривая между уроками за столовой, выразил общее настроение:

– Дерьмо собачье, а не погода! Нагулялись, твою мать… И на гаражи не сходишь, и в футбол хрен сыграешь... Ждать зиму надо, – зло шлёпнул сигарету в лужу и с азартом продолжил: – Смотрите, чуваки! Если чего, предки не пускают, заявляйте, мол, идёте к Пахану… Никто гулять не пустит, болт тебе! А к Пашке – могут. У него телефон батя вечно отключает, спит после работы, так что никак не проверят…

Так и поступили. Но, достраивая шалаш под озверевшим ливнем, я простудился. Валялся дома и тайно продлевал ангину, выворачивая над унитазом набитые таблетками карманы и распахивая, пока не видела мать, настежь окно. Осточертевшие уроки катились мимо.

Только вот скоро болезнь, как я ни силился её удержать, задохнулась, и стало совсем тоскливо. Слабость уже не смиряла. Захотелось на свет и воздух, к друзьям, пусть для этого и пришлось бы валить на занятия, но меня всё ещё держали в кровати. На всякий случай.

Но уже через пару дней я натягивал ботинки в общем коридоре, а потом аккуратно, чтобы не выглянули соседи, шевелил разболтанный замок. Родители ушли на работу, забыв прихватить запасной комплект ключей, – а других позволений мне и не требовалось.

Один я шатался больше часа. На лавочках трещали старухи, красться мимо которых пришлось через подъездные заросли, у соседнего дома, где обычно, играя, мы прятались друг от друга, мялись бесполезные девчонки, но своих ребят я так и не встретил. Пока ангина держала меня взаперти, вырубили коротенькую аллею на соседней улице, и я от скуки и безделья прыгал по сваленным мёртвым стволам. После того, как рухнул на задницу и ободрал ладони, плюнул и пошёл к чердаку.

Именно там мы прятались после того, как ушибли Мите лицо. Там попробовали в первый раз курить, там просиживали обескровленные грозами вечера за страшными байками. Низкие потолки, разбросанные комья утеплителя, который мы по глупости в первый раз мяли голыми руками, торчащие тут и там суставчатые трубы... В первый раз чердак напугал своей мрачностью, своим сухим и горячим воздухом, оседавшим на язык неприятным, с оттенком ржавчины вкусом. Но мы привыкли, – и на всё детство остался он нашим домом.

– Ох, Господи, напугали!.. Технические помещения не для того, чтобы вы в них игрались! – донимала местная дворничиха, когда напарывалась на нас в темноте. – Вот запру, будете знать!..

Но почему-то не запирала. И не говорила родителям, что несколько раз ловила нас в извилистых коридорах.

 

Там они и оказались. Сидели шумно, из-за металлической толстой двери слышался буйный ропот. Когда потянул за холодный металл, петли взвыли, и ребята моментально запрыгали по хорошо знакомым углам, – посыпались топот и короткие шепотки. Посередине, около горящей свечи, жалкого царства света, остался только Митя, скрививший от страха губы.

– Ты чего тут? – успел сказать я.

Голос, конечно, узнали. Сразу начали здороваться и старательно хохотать, показывая, что прятались больше по весёлости, чем из страха. Усаживались на тонкие трубы вокруг церковной свечки, тлеющей жалко и неровно из-за бурной жизни вокруг.

– На хрен! – продолжил, когда все нашли себе место, Роман материть учителя. – Пусть идёт на хрен! Сколько можно?! Вон у «Б» класса – никогда столько номеров не бывает! Почему нам тогда задаёт петух очкастый?! Делать не буду, пусть идёт на хрен!

– Куда денешься, – дразнил Вано. – Это ты здесь грозный. Двойку влепит – и дополнительных заданий накидает!..

– На хрен, пусть кидает. Географ отвалил? И этот так же…

– Пф-ф-ф!.. Он просто пожалел, а этот не станет.

Митя сидел между споривших ребят и глупо улыбался, двигая зрачками то в одну, то в другую сторону. Он нервно сучил ногами, шлёпал остроносыми туфельками по бетону, точно хотел в туалет или чего-то с тревогой ждал. И что он забыл здесь, среди тех, кто не понимал его боли и положения, среди тех, кто не щадил его? Сверкающие в огненном круге ладони плясали на коротких, некрасивых пальцах, скакали по дрожащим коленям. И если бы не тонкие предплечья – убежали бы прочь. Но Митю здесь что-то держало.

Тогда я даже не знал, понимает ли он вообще, о чём говорят рядом с ним. Потому что речи – раздельной и толковой – от него не слышал ещё ни разу.

Иван всё доставал Рому, пока тому совсем не надоело. Отвязался быстро, – погрозив кулаком, сказал:

– Ещё слово о школе – получишь. – И после этого жадно захрустел припасёнными сухарями. Мгновенно потянувшиеся к Роме руки задрожали чёрными силуэтами на бордовых кирпичах.

Но Ваня не унимался. Он хотел движения. Чего-нибудь нового и смелого, а значит – того, на чём лежал запрет взрослых. Шататься впотьмах, играя в жмурки, или просто мусолить, как на прошлой неделе Кристину вырвало на уроке, выдумывать новые наказания ей за это, Ване уже надоело.

– А пойдёмте, – прищуренные глаза коварно засверкали, – на крышу.

Стоило лишь взглянуть на лукавое мальчишеское лицо, чтобы понять: Ваня выдумал что-то свежее. Он безуспешно давил улыбку, карабкающуюся по губам, лишь полсекунды мог держаться невозмутимым. Заметив, что я кошусь, подмигнул и добавил осторожно:

– Ну что, Митя, давай?..

 

Крались медленно и тихо, прислушиваясь, ни идёт ли кто снизу. До расшатанной лестницы было всего с десяток шагов, но за крышу могло здорово перепасть. Митя вытирал масляные, усыпанные пряными крошками губы и пугливо крутил головой. Видимо, искал повод для отступления.

Прежде чем ухватиться за холодные перила, он трусливо застыл, и Ваня требовательно пихнул его между лопаток.

Как только Митя увидел, где оказался, он завыл и рухнул на четвереньки. Шарообразные, всегда выпученные глаза слабоумного обнаружили слишком широкое пространство. Искалеченный разум не сумел усвоить такой необъятности. Ветер гонял пакеты под натянутыми проводами – видимо, здесь собирались не только мы, – гудел по вентиляционным провалам и злобно трепал наши куртки.

Осчастливленные ребята запрыгали по бордюрам, обитым железным листом. Просили взглянуть и хохотали, следя за рыдающим Митей.

– Ну посмотри на нас, чего боишься?! Ах! – вскрикивал кто-то громко. – Ой, чуть не упал! Ай, падаю!..

– Митька! – Ванька запрыгнул ему на спину. – Прокатишь на спине, обратно пойдём. Сразу же… Обещаю!

Это слово действовало на Митю всегда – сколько бы человек до этого ни издевался и ни врал. Митя верил всегда.

Скривив от внутренних мук лицо, он потащил на себе Ивана.

Затянуть Митю на крышу ещё раз у нас не получилось. Ещё бы. Он дрожал от одного скрипа лестницы, мимо которой приходилось иногда пробираться. Но и не злился на нас. Если он вообще мог злиться… Хлюпал носом, пока мы спускали его, а успокоившись, благодарно таращился и хватал за руки.

С тех пор он везде шатался с нами.

 

Жил Митя, естественно, не один. Помимо раздувшейся матери, вечно гонявшей нас, в квартире росла его младшая сестра. Лиза была надменной и брезгливой девочкой, строго избирательной, касаемо всего на свете. Друзей своего брата она не терпела. Мы платили в ответ – дразнили, отворачивались, если встречали в школе, будто ей было какое дело, и просто ненавидели.

Но взрослые её любили и потому вечно ставили в пример. Она ходила на какие-то дополнительные занятия, зубрила английский, очаровывала любого учителя. Подстрекнул нашу вражду и Митя, однажды загадочно бросивший о ней: «Червивая».

Только этим словом её и можно было вывести из себя.

С матерью мы познакомились быстро. Спустя несколько дней после случившегося на крыше она поймала нас в той самой вырубленной аллее. Ваня, Рома и я возвращались после вылазки к гаражам. В тот день, необычно солнечный и лёгкий для такой осени, мы ковыряли бесхозную «шестёрку», угнанную кем-то или просто брошенную хозяевами.

Она равнодушно подошла ближе, словно гуляла, и вдруг бросила резко:

– Ты Ваня?!

Он, испугавшись злобного окрика, отшатнулся, но всё-таки растерянно кивнул. И сразу же получил затрещину.

– Вы, твою мать, совсем офанарели здесь?! Твари мелкие! Не понимаете, если человек больной, как вести нужно?! Ну я сейчас вам покажу, как надо с инвалидами обращаться!

Я поймал один лёгкий пинок и сразу же нырнул под уроненный ствол, где жирная тётка, размахивавшая сумкой, точно бы меня не достала. Изгадил куртку в земле, остававшейся влажной в тени большого дерева, зато получил гораздо меньше. Ваню она трепала за волосы, а Роман, бросив ценные детали, за которыми мы охотились, пятился и держал ладонь на пылавшем лице.

На секунду она отпустила Ивана, чтобы вцепиться ещё крепче, но мальчишка второго промаха не давал. Ломанулся в сторону брёвен, откуда мы следили за расправой, плюнул в раскрасневшуюся, злобную тётку и дал такого дёру, что вряд ли хоть кто-нибудь за ним поспел.

– У, мразь! У-у-у!! Поймаю ещё, убью! А вы чего?! А ну пошли отсюда!

И мы побежали догонять Вано.

Митя после этого здорово выхватил. Били впятёром, навалившись всё на том же чердаке, куда он из-за природной глупости припёрся на следующий день. Особенно настаивал Ваня – он лупил по кривой спине хворостиной и с ненавистью проговаривал:

– Нормальные пацаны своих не сдают!..

Под конец мы запыхались, присели, чтобы остыть. В груди гасла ненависть и невыносимо тяготила писклявая жалость. Недавний предатель скулил в углу, зажимал голову руками, будто кто-то ещё грозил ему. Я подошёл, как только он притих. Застывшее в страдальческой гримасе лицо белело в густой темноте.

– Ещё раз нажалуешься, будет хуже. Понял? И с нами тогда вообще гулять не станешь, будешь один шататься по двору… Обещаю тебе…

Он ничего не ответил и не кивнул. До первого снега не подходил. Если и показывался нам, то издалека и сразу же исчезал. Но как только улицы мелкого городка засыпала ледяная извёстка, вернулся туда, где в последний раз его избили.

 

Поверх извечной своей ветровки с прорехами на подмышках накинул зимнюю куртку, а в остальном ходил так же. В нелепых туфлях и болтающихся на костлявых ногах спортивках. Ни шапки, ни перчаток.

– Оставь ему колы, – сонливо просил Ромка, развалившись на широкой трубе. – Не дай, а оставь! Он опять слюней напускает!

Совсем одуревший от счастья Митя мотал взъерошенной башкой. За сладости он был готов ползти обратно на крышу. С нами он впервые попробовал газировку и всегда клянчил её. Дома, как выяснялось, он не получал ничего слаще ремня.

Тогда мы не понимали, за что мать постоянно лупила умалишённого сына. Только удивлялись матом и жалели нового друга, когда он кривился, показывая чёрные отметины на плечах, спине и ляжках.

– Да скажи, чего ты натворил хоть? – Ванька лениво смолил бычок, найденный около подъезда. – Как ничего? Ладно уж заливать…

– Сеструха-то у него целая ходит, – подавал голос кто-то из-за спины. – Точно, что-то натворил…

– Врёшь, Митька, сукин сын! – бил Ромка в плечо дурака добродушно. Тот улыбался и стеснительно опускал глазищи.

 

Пару лет мы прожили вместе. Мирно росли в ежедневных проделках. Лазили повсюду, курили, собирали бутылки, впервые купили пива в магазине, нарисовав записку от папы. Хватало хорошего, – подарки от родителей, голы на коробках, победы во дворе, – но случались и неприятности – уехал Ромка в Москву, уехал жить и учиться, потому что так решили родители. И остались без него – я, Ванька, Митя и целая шайка приятелей, снующих с нами за гаражами, на свалке и где-нибудь ещё.

Митя будто уже начинал стареть, хотя только-только достиг восемнадцати лет. Горбился, усыхал, словно гибнувшее дерево. Таскался с матерью по врачам, но становилось только хуже. Может быть, оттого и осмелел, что ощутил свою недолговечность. Стал чаще подавать голос, произносил иногда и целое предложение, чего мы постоянно от него требовали. Ваня подбадривал его, убеждал:

– Давай, давай, тренируйся! Научишься говорить нормально, будешь с нами играть! Опять мычит! Ну постарайся же ты!..

Говорил и, похоже, сам верил:

– Это же болезнь, а любую болезнь можно вылечить. Сейчас прогресс, понимаешь? Скоро исправят всё одним только уколом. Да не дрожи, не будет никто тебя колоть!.. Таблеткой тогда, это неважно. Так и с бессмертием, – пояснял уже нам, заинтересовавшимся. – Мне отец рассказывал, раньше даже воспаление лёгких вылечить не могли. А теперь чего? Десять дней в больнице, и здоров.

– А тебе, – опять поворачивал голову к Мите. – Научиться общаться. Вдруг придётся ждать?

Но заговорить Митя так и не смог. А после одного человека замолчал навсегда.

 

Миша спустился к нам из престижной школы. Туда его отправили родители, не задумавшись, будет ли заниматься алгеброй мальчишка, всю ночь глазевший на хоккей с другой половины света. Он прогуливал уроки, не делал работ и вскоре был попрошен вон. И тогда – к нам, в обычный полуразваленный класс, с гудящими лампами, разрисованными похабщиной партами и безнаказанным разгильдяйством учеников. Об этом он как раз и мечтал.

– Ты пойми, – говорил он, когда мы стали друзьями. – Для меня главное это хоккей. Весь этот бред для неудачников. Я буду в НХЛ играть!

…На первой же перемене мы подрались. Я шатался по коридору и мечтал о вечере – собирался идти на горку. Ваня прогуливал, уехал на какую-то экскурсию, так что бродил, сладко предвкушая зимние гонки, я один. Если не считать звенящую мелюзгу, метавшуюся по всему корпусу.

– Ты тут крутой, что ли? – подошёл Миша ко мне, когда я проходил мимо девчонок, увлечённых недавно купленным телефоном. – Я самый сильный в классе теперь!

Растерявшись, поднял глаза. Он был здоровее раза в два, облепленный крепкими мускулами, с длинными руками. Хуже соперника не придумаешь.

Девчонки уже обратили внимание, отвлеклись и смотрели на новенького ученика, добивавшегося уважения.

– Ну, молодец, – только и сказал я, выдерживая спокойный тон.

Он подскочил и широко замахнулся. Тупая боль расцвела на лице. Уже не чувствуя страха, я дернул его за рубашку, раздирая ткань. И поскакали удары. В нос, в шею, в грудь, по глазам. В лихорадочной суматохе я натыкался на короткие, ясные вспышки. Кажется, послышался хруст, и в затылок мне ухнуло что-то тяжёлое. Навис болезненный мрак.

Как всё прекратилось, я и сам не заметил. Перед глазами укоризненно белел потолок, и звенела тревожная тишина.

– Ну как ты, нормально? – спросил он на следующий день в школе. – Ты пойми, мне надо было всех на место поставить…

– Да пошёл ты…

– Ну и злись... Мне-то какая разница? Но захочешь, погуляем как-нибудь. Ты из этих чмошников – единственный более-менее. За это и получил…

Он начал пользоваться победой. Одноклассники без возражений уступали свои обед и деньги. Списать первым мог только он. А если кто-то забывал, по какому праву Миша главный, в ход шли тяжеленные аргументы.

 

Через какое-то время мы всё-таки сошлись. Ваня тогда много болел, валялся неделями дома, Ромка уехал и даже перестал отправлять сообщения. Занятия тянулись невыносимо медленно, да и путь до родного двора, обычно перераставший в долгие экспедиции по району, превратился в пустую бессмыслицу. Я шёл один сквозь заметённые улицы, чертил ботинком на сугробах всякие глупости и тихо вздыхал, глядя на других ребят. Они носились под горящими окнами, шумели и швыряли снежки.

Миша не мог понять элементарных вещей, которые нам разжёвывали весь урок, не запоминал имён и обещаний. Зато шутил над всем подряд и проворачивал такие выходки, на которые у меня никогда не хватило бы смелости. И потому гулять с ним, резать перочинным ножом лягушек и зажимать девочек в туалете казалось гораздо веселее, чем покорять очередной гараж или слушать о клонировании овец вместе с Вано.

Миша сразу стал полноправным членом нашей команды. Ване, ревновавшему друга, он сильно не нравился, но Миша плевать хотел на то, что думает кто-то другой. Держал бы рот закрытым, не подрывая авторитет, – и достаточно. Остальные глядели на него с восторгом и покорно лебезили перед сильным и уверенным в себе вожаком.

Летом, когда с чего-то вдруг прилипла к нам детская блажь рубиться в фишки, Миша окончательно обосновался среди нас. Каждый выходной, если не было у него тренировок, он мчался к дворам, где жили мы, и сразу же напоминал, кто явился на встречу:

– Опять играете?! Футбол – игра для педиков и ссыкунов! Заканчивайте, пацаны, пойдём ящериц ловить!

Мяч в пару минут забрасывался на балкон, кто-то прыгал домой хлебнуть воды из-под крана, – и мы рвались к лесистому парку, посреди которого сверкало широкое озеро. Только Ваня с раздражением шлялся мимо деревьев, выбирая стебли пожирнее, чтобы пнуть, и матерился под нос, недовольный друзьями:

– Такую игру не закончили!

Но все уже позабыли о счёте.

 

А вечером мы прятались на чердаке. Там не мешал ни ветер, ни дождь, ни назойливые старухи. Из карманов и рюкзаков появлялись искрящиеся цветами кругляшки плотного картона. Игроки рассаживались, оставляя место для партий, возмущённо шикали, чтоб лишним трёпом не мешали бьющему, – и не вставали по несколько часов.

Мультяшные рожи крутились в полёте, герои фильмов и компьютерных игр шлёпались о холодный бетон. Напряжённые детские лица опускались к самому полу в желании первым обнаружить – приобретение или потерю дарил очередной раунд? Порой дело заканчивалось и лёгкими драками. Каждый дорожил коллекцией и пытался приумножить её любым способом, хотя бы и жульничеством.

Но больше всех горел бесполезной забавой Митя. Он внимательно следил за взмахами маленьких рук, болел то за одного, то за другого, смотря, какие фишки у противников были на руках, иногда начинал клянчить редкие экземпляры. Играть его никто не пускал лишь потому, что после неотвратимых поражений он начинал заливать площадку слезами.

– Не буду я с тобой играть, дебил! Отлезь, гнида!.. – кричал Ваня, отмахиваясь. – Понравилась? Ну что ты мычишь, скотина? Бери уже, только отстань!

И так же сильно, как обожал бесполезную забаву Митя, её ненавидел Миша. Когда кто-то хвалился выигрышем или просто вспоминал вчерашние партии – презрительно сплёвывал и уходил на крышу бросаться в прохожих мусором.

– Меткая рука у тебя, да? А теперь попробуй, угоди точно в то чмо лысое! – подбадривал он редких последователей, отвернувшихся от фишек. – Бросай! Очкарик же, что он сделает?!

Но иногда поигрывал. И чаще всего, точно это какая-то насмешка, побеждал. Выигрыш надменно бросал в мусоропровод или же отправлял прямо с крыши крутиться в потоках тёплого воздуха. И пока кто-то в ужасе матерился, а кто-то ошарашено молчал, говорил уверенно:

– Уже взрослые парни, а такой фигнёй страдаете… Стыдно!

Но мы уже не слушали его, а прыгали в лифт, скорее подобрать то, что не улетело слишком далеко.

 

Победив в очередной раз, Миша копошился в маленьком пакетике, лениво перебирая бурые шарики. Отсчитав несколько, Миша улыбнулся, забросил их за нижнюю губу и откинулся на паутинистую стену. Заметил мой взгляд:

– Ты бы тоже попробовал. Всяко лучше, чем курить.

Но я не хотел. Точнее, до паники боялся забросить в рот то, что родители пронзительным шёпотом обзывали наркотиками. Я оставался одним из последних, кто ещё не пробовал насвай, – держались только мы с Ваней.

Митя заворожённо глядел на разбросанные фишки. Миша сорвал отличную партию, настоящую гордость любой коллекции, но ценности цветастого картона не ощущал, поэтому швырнул улов себе под ноги. Митя решил, что победитель выбросил награду и попробовал взять их, но Миша сразу очнулся и топнул около фишек ногой.

– Э, нет, рожа! Ничего я тебе не отдам, понял?

Митя смиренно кивнул и уселся вздыхать к остальным.

– А что, сильно хочешь фишек?

Митя ткнул пальцем в одну из валявшихся у Мишиных ног. Эта была в два раза больше остальных, расписанная какими-то непонятными знаками. Красивая, но бестолковая. Для коллекционеров, уважавших серийные, никакой ценности такая не представляла.

– Эту хочешь? Я тебе позволю взять, но только не просто так.

Митя загорелся, много кивал и улыбался.

Миша поднял фишку, повертел пальцами. Издевательски фыркнул и поднялся. Поманил дурачка к себе, расстёгивая штаны:

– Иди сюда, не бойся… Обещаю, отдам тебе.

Митя послушно шагал, следя за желаемой безделушкой. Услышал «вставай на колени» и подозрительно оглядел всех нас.

Мы молчали. Ровно тлела свеча в тяжёлой тишине. Лишь иногда рвался внутрь ветер – и тогда слышался вой.

Миша положил ему руки на плечи и рванул вниз. Митя упал, шарахнувшись коленями о бетон, и поморщился от боли и незнания. Расстегнув штаны, Миша взял его за голову и потянул к себе. Добавил тихо:

– Все фишки отдам…

И голова Мити плавно задвигалась.

– Теперь… Никто с этим петухом… Здороваться не может, – объяснял Миша через несколько минут. – Теперь он чмошник… Зато в рот можете иметь, когда хочется… Понял, петушня?!

От сильного удара по рёбрам Митя покатился к стене, теряя подобранные фишки. Обиженно заскулил, стукнувшись головой о торчащую трубу, и пополз к выходу. Дёрнулась дверь, на миг озарив помещение солнечными лучами, и Митя затопал по лестнице где-то вдалеке.

С тех пор мы не дружили. Он замечал нас где-нибудь вдалеке и сразу же уходил. Бросал даже любимую песочницу, – и боявшиеся его дети наконец-то могли нормально лепить куличи, крутить вязкую грязь в игрушечных салатницах.

А если Мише удавалось поймать, как он говорил, этого петуха на лестнице или где-нибудь за углом, – наш прежний друг вновь опускался на колени или получал кроссовками по лицу. Сначала остальные пятились назад, в страхе шарили глазами, поминая взрослых, которым полагалось уже возвращаться с работы, но мальчишеский интерес жёг нестерпимо. Рядом с Мишей вставали и пугливый Руслан, и ботаник Колька, и даже презирающий любые Мишины идеи Ваня. Вставал и я.

 

О невнятном общении, которое наладилось между нами, никто не вспоминал. И наверное, больше не вспомнил бы, продолжая издевательства. Но Миша уехал играть в хоккей, в какой-то большой клуб где-то у столицы, и мы с Ваней опять зажили дуэтом. А без него уже не так хотелось унижать загнанного дурака, почти переставшего выходить из дома, и взрывать петардами кошек.

Другие приятели тоже отклеивались. Кто-то бросил школу, плюнув на обещанную сладкую жизнь после института, оставшиеся, продолжая учиться рядом, заинтересовались иным. Шли годы, и наполненное свободными приключениями детство расползалось, словно нарезанные куски цветной бумаги на влажном асфальте. Ребята становились угловатыми, серьёзными, забывали о прежних друзьях и шли каждый в свою сторону.

И мы не жалели. Начёсывали с Ваней ирокезы, клепали металлические застёжки на кожанки и пинали брошенный на дорогах мусор тяжёлыми гриндерами.

 

Первый раз за несколько лет мы встретили его ночью. Я, Ваня и две наших подружки, уведённые ещё днём с музыкальных репетиций, сидели на опустевшей детской площадке и глотали ледяное пиво. Он брёл откуда-то из центра, низко опустив голову и руки. Услышав смех и разговор на скамейках, коротко взглянул – и пошёл дугой мимо, чтобы никто не успел его тронуть.

Одет был так же, как и годы назад. Расклеившиеся напрочь туфли, затёртая ветровка, спортивные штаны. Всё те же ужимки и трусливые взгляды по сторонам.

– Позовём? – спросил я Ивана. Слюна встала комом в горле. Сказочная ночь обратилась слишком жестокой.

– Давай. Привяжется – пошлём, – как можно развязнее выпалил Ваня. – А так пусть поторчит пару минут, не жалко…

Свист ударил кнутом по тёплому мраку. Митя встал, обернулся – недоверчиво смотрел, поблескивая огромными глазами.

– Митя, это мы… Подойди сюда.

– Ничего мы тебе не сделаем, просто поговорим.

Он мешкал. Или думал, как лучше удрать. Стоял на той же площадке, возле которой мы встретились первый раз, и боялся.

– Слушай, хочешь пива? Ты пробовал его хоть раз? Смотри, целая бутылка есть!

– Вань, моё пиво не отдавай, – капризничала одна из девушек.

– Да погоди, ещё куплю. Тут призрак детства нарисовался.

Вспомнив пудовый закон, я перебил Ваню и его подружку:

– Обещаю, ничего с тобой не сделаем! Просто посидим!..

От Мити несло мочой за несколько шагов, – девочки сердито зашикали. Мы подвинулись, сели кучнее, чтобы он мог оказаться рядом. Митя опустился и нервно гладил себя по ляжкам и рукам, будто замёрз. В скупом лунном свете худое лицо казалось особенно болезненным. Густо распустились морщины, текли к носу чёрные впадины синяков.

– Как дела, Митя? Как себя чувствуешь?

Он только повёл узкими плечами. Равнодушно глядел перед собой, на маленькие трещины плитки, засыпанные песком.

– Пиво будешь?

Кивнул и забрал бутылку. Потянул шустро, большими и жадными глотками.

– Мать больше не бьёт? Перестала?

Митя кивнул, не меняясь в лице.

– Вообще я слышал, она у тебя болеет последние полгода? Серьёзно это всё?..

Под гневные толчки подружек мы терзали Митю полчаса. На любые вопросы о нём или сестре, о детстве или планах он качал головой или неопределённо кривлялся. Добил пиво и аккуратно положил бутылку в урну, вроде бы засобирался идти, но так же сидел рядом, разминая кисти.

– А чего руки трясутся? А? Ты лысеть, что ли, начал? – спрашивал Ваня.

И Митя снова кивал, показывая, что плевать он хотел и на волосы, и на нас всех.

– Ну ладно, не будем задерживать, – проводили его словами, когда поняли, что ничего не добьёшься. – Давай там, не болей.

Он загрёб по воздуху низкими руками. Мучили тянувшиеся с детства жалость и чувство вины. Всего чуть больше двадцати, старше нас на несколько лет, а уже – шарящий возле дома покойник. Он прекрасно чувствовал это сам. В глазах, так же торчавших двумя раздутыми шарами, больше не сверкала наивная дурь. Внутри дрожала тонким пламенем чердачной свечи невыразимая боль.

 

Через пару лет, когда мы встретились опять, он замаячил на фоне паркового леса, перемазанный грязью и дерьмом. Ваня, приметив дурака раньше всех, размахивал руками, торопя меня вылезти из озера. Митя шёл, пытаясь отряхиваться, и вытирал грязными руками слёзы.

– Чего случилось хоть? – спросили, пока он проходил рядом. Но Митя шагал мимо.

Как рассказали через несколько дней соседи, живущие рядом с ним, хулиганы нарочно уронили Митю в общественный сортир.

Чаще самого Мити встречалась его сестра, цветущая девушка, главная цель общественной зависти и обсуждения. Она работала в Москве, но часто возвращалась на дорогой машине в город, потому что у нового мужа где-то здесь расширялся бизнес. Болеющая мать из последних сил добиралась к телефону и обзванивала знакомых, чтобы похвастать:

– А Лизок-то химическую завивку сделала в элитном московском салоне! Да какой там!.. Не меньше десяти тысяч!.. Да… Не зря я столько сил убила на неё в своё время. И английский, и кружки все эти… Вот здоровье и подорвала, понимаешь?.. Зато вылепила из неё успешного, настоящего человека, а это главное!.. Может, и в Москву меня отвезёт, в больницу положит, но пока говорит, не очень удобно… Ну я всё понимаю, она молодая, столько дел, – заливалась она перед моими родителями. – Митя как? Да что о нём…

Она умерла в конце ноября, и тогда стало окончательно непонятно, как существовать Мите дальше. Он подрабатывал на крытом рынке, разгружая «газели» с овощами и фруктами, но всё чаще пил, не ходил на работу и мучился дома непонятными болями.

Когда гроб выкатили к подъезду, мы с Ваней оказались рядом. Сестра, разобравшись со справками, уехала на работу по срочным делам, и Митя остался из родственников один. Выглядел он обычно – не плакал, молча горбился в толпе, обступившей фиолетовый ящик, равнодушно глядел на жирное белое лицо, застывшее маской.

Нанятые рабочие быстро закапывали старуху, а Митя стоял всё с таким же равнодушным лицом. Казалось, что он, как и все остальные, сразу же забыл об исчезнувшем человеке, которой должен был стать при жизни ему самым близким и родным. Те, кто пришёл на похороны, поглядывали на Митю и, вероятно, думали об одном – что же будет с умалишённым теперь?

 

Через неделю сестра выгнала Митю из дома, на окаменелый декабрьский воздух. Он поёжился на холоде в своей жалкой ветровке, с которой не разлучался лет десять, и пошёл на чердак, где когда-то родилась чудовищная дружба. Развёл костёр в уголке и принялся ждать неизвестного.

Первое время носили еду, какие-то вещи. Митя не благодарил, молчал и забирал как-то неохотно. Когда пришли мы, даже не поднял глаз. Но скоро и такая жалкая помощь закончилась. Насущные дела выедали силы, и некогда было вспоминать и заботиться о чужом голоде и муках…

Тело Мити нашли в марте, только-только начала оттаивать мёртвая земля. Где-то выпил, но до нового своего обиталища так и не добрался. Лежал в сером снегу, животом вниз, разбросав в стороны жалкие синие руки. Когда два здоровых мужика грузили Митю в автомобиль, с глаз его и рта посыпался прилипший снег, и я в последний раз увидел эти неправильные черты.

Их больше не крутила глубокая боль. Митю поворачивали к небу спокойным, ровным лицом. В глубоких морщинах светлело даже что-то торжественное, будто бы Митя был рад пришедшей так рано весне.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за апрель 2018 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению апреля 2018 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.