Шипы и розы

На чтение потребуется 10 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Откровенно говоря, мне никогда не нравились успешные люди. Я всегда замечал в них нечто ущербное. Некую отстранённость от реальной жизни. Скорее всего, это происходило потому, что сам я никогда не обладал статусом делового человека. Я всегда был катастрофически неуспешен и потому вынужден был находиться в народной гуще.

Я никогда не имел престижной должности. За всю свою жизнь я ни разу не пришёл на службу в новом костюме и не примерил перед зеркалом красивый новый галстук. О запонках я уже не говорю. Сколько себя помню, на моих плечах всегда была пятнистая зелёная куртка, на ногах – кирзовые сапоги. В этом смысле жизнь на севере России не отличается большим разнообразием в выборе одежды.

Встав с постели, я никогда не говорил жене: «С добрым утром». Она мне тоже ничего не говорила. Молча ставила на стол тарелку овсяной каши, нарезала хлеб, я тянулся за маслом. Мы ели и смотрели в разные стороны. Потом мы пили чай. Она говорила, что ей пора на работу. Я кивал. Она уходила. Я не провожал её даже глазами.

За всю свою жизнь я никогда не спешил на работу к восьми часам. Моя работа всегда была неспешной, но тяжёлой, и не имела строгих временных рамок.

 

В бригаде лесорубов я много выпивал. В школьной котельной дрался с пьяными бомжами, которые лезли в тепло отогреться. Работая лесником, я старался исполнить свои обязанности поскорее, чтобы к обеду выбраться из болотистой чащи, где полно комаров и мошек.

Сколько себя помню, я некогда не имел больших денег, хотя порой хорошо зарабатывал. Мои деньги как-то очень быстро уходили на самые неотложные нужды. Что называется, исчезали. И когда мне становилось необходимо купить бритву или вылечить зуб, то в семейном бюджете денег на эти цели часто не находилось. Появлялись они только после моей грубой и громкой брани. Потому что я, оказывается, грозился отнять у жены последнее. Потому что я, по её мнению, всегда был транжира и мот, который принесёт денег с гулькин нос и тут же их заберёт. Утащит.

Я никогда не бил жену, даже если она очень меня раздражала. Я просто надевал пятнистую куртку, кирзовые сапоги и выходил на улицу, в сад. Там я долго стоял под раскидистой яблоней, опираясь на черен лопаты. Я ни о чём не думал, ни о чём не жалел. Просто так складывалась моя жизнь.

Я никогда не говорил жене ласковых слов. Мне как-то неудобно было такие слова говорить. Потому что жена через два года после нашей свадьбы стала толстой, крикливой, вечно чем-то недовольной женщиной.

Иногда спросонья я смотрел на неё и не узнавал. Мне казалось, что её подменили. Я женился на тонкой, изящной, милой женщине, от которой пахло цветущими ландышами, и которая с придыханием говорила о Чайковском и Рахманинове, восторгалась Джойсом и Набоковым. Которая рассказывала мне о последнем лауреате Пулитцеровской премии по литературе, о Соле Беллоу. Хвалила его романы: «Герцог» и «Приключения Оги Марча». А сейчас она не может вспомнить даже, кто такой Мендельсон, не говоря уже о Рэе Брэдбери.

Сейчас она чаще всего говорит со мной о своих больных коленях, о высоком давлении, о нехватке денежных средств. От неё пахнет ужасной мазью под названием «Диклоран плюс». И я боюсь спросить у неё, любит ли она меня, как прежде. Или это чувство уже совершенно угасло в ней, погребённое под грудой неотложных дел, забот, ругани, непредвиденных расходов.

 

Среди моих одноклассников очень мало успешных людей. Может быть, когда-то они и были успешными. Кто его знает. Но сейчас все мои друзья и бывшие одноклассники почему-то стали пенсионерами. И глядя на них, я со страхом думаю: «Неужели я выгляжу так же непрезентабельно, как эти люди»?

И порой мне кажется, что это не так. Что я выгляжу лучше. Моложе. Бодрее. Что они всегда выглядели хуже меня. Их мучила изжога, они много болели, злились, переживали из-за пустяков. Стремились достичь успеха. А мне все эти устремления были чужды.

И тут вдруг я понимаю, что давно не видел себя со стороны. Я забыл, как я выгляжу.

Я спешу к зеркалу и придирчиво разглядываю в нём своё лицо. Седеющие волосы, тонкие скулы, глубоко посаженные тёмные глаза. Скорее всего, кто-то из моих предков был турком или иранцем. Не иначе. Во всяком случае, у меня не растёт окладистая борода, как у всех породистых славян. И вообще мне порой хочется взять саблю, вскочить на коня и лететь, лететь по широкой степи навстречу ветру. Эхма! Степь раздольная!

 

Но коня у меня нет. Нет даже сабли. Зато в душе есть что-то такое, отчего я не могу смотреть на породистых коней без восхищения. Мне нравятся их вытянутые интеллигентные морды, их большие внимательные глаза. Их мягкие тёплые губы, длинные ресницы. Мне нравится слушать, как они ржут, переговариваясь между собой. Видеть, как они едят овёс, пьют воду из реки. Должно быть, это проявляют себя мои турецкие или персидские корни. Как знать?

И живу я почему-то не в Париже, не в Москве и даже не в Малмыже. Я живу в селе под странным названием Турек. Скорее всего, это тоже неспроста. Ведь по логике вещей турки должны жить именно в Туреке.

Может быть, кому-то моё утверждение о турецких корнях покажется неубедительным, даже странным. Спорить не буду, некоторые мои умозрительные заключения носят чисто экзистенциальный характер. Но почему-то они мне дороги. Они не противоречат моему внутреннему «я». Они – часть моей натуры.

Так вот, я вам как турок скажу. Русский народ живёт неправильно. Он излишне патриотичен. Для него имперская Россия превыше всего.

Русский народ отвоевал когда-то у нас, у турков, Крым. И что из этого получилось? Ничего хорошего. Дальше последовали только новые войны, которые не кончаются до сих пор. Россия всегда в этом смысле выполняла не свою роль. Воплощала не свои планы. Создавала не свой образ. То есть её амбиции не соответствовали её мощи. При нищем народе она вооружала свою армию так, что та могла держать в страхе всю Европу. Только так долго продолжаться не может. Эта ноша всегда была ей не по силам, не по плечу. И тогда, и сейчас. Чаадаев был прав.

 

Вот пишу эти строки, а сам понимаю, что я никогда не имел одного устоявшегося мнения о чём-либо. Сегодня я думаю так, завтра иначе, а через неделю, вполне возможно, заброшу все эти мысли к чёртовой бабушке. Если, конечно, кто-то сможет убедить меня в обратном.

Я был всегда человеком непостоянным. Я чувствовал себя свободным от каких бы то ни было общих принципов. Жизнь идёт, человек меняется. Меняется и его представление о жизни и её законах. А полная свобода, на мой взгляд, как раз и предполагает некое индивидуальное течение мысли. Сегодня я могу думать так, завтра иначе, а послезавтра – вообще могу забыть обо всём, что тревожило меня ранее. Потому что от дум моих ничего не меняется. Думы мои легки и оттого горьки.

Я никогда не рассуждал о жизни серьёзно. Серьёзная жизнь не для меня. Когда я пробую рассуждать о своей жизни всерьёз – мне всегда очень хочется плакать. Ибо суверенность моего существования достигается как раз за счёт отсутствия ясной перспективы. Чёткие очертания будущего навевают на меня тоску. У какого-то писателя я выудил фразу о том, что достижимые вещи обычно губят самое богатое воображение. На первый взгляд, эта мысль может показаться нелепой. Но это не так. Подумайте сами, что раньше времени приземляет нашу высоко парящую душу? Забота о деньгах. А что дают нам деньги? Свободу? Может быть, для кого-то и правда – свободу, а для меня – еду. Всего лишь еду. А мы порой тратим на это целую жизнь. Значит, мы свою жизнь проедаем. Мы проедаем вечность, славу, признание, мечту.

Опомнитесь, турки и русские, немцы и англичане! Давайте не будем проедать жизнь. Не к этому ли призывали нас Роберт Бёрнс и Анри де Ренье, Уильям Фолкнер и Фенимор Купер? Пусть в нашу жизнь хотя бы иногда заглядывает счастье. Такое эфемерное и такое желанное.

 

Не буду скрывать, ко мне однажды в облике счастья приблизилась слава. Во всяком случае, я видел её очертания достаточно близко. Она шла ко мне по широкой литературной дороге, но вдруг оступилась и стала прихрамывать. Наверное, ей было больно. А потом стало больно мне.

Тогда мои рассказы ожидали публикации в одном из очень престижных московских журналов. Их хвалили, обещали в скором времени напечатать, но в последний момент отменили публикацию. Мне было тридцать два года. Я работал в котельной. На моих плечах была пятнистая куртка, на ногах – кирзовые сапоги. Моим лучшим другом был тогда Коля Рашпиль. Но мне было тридцать два, и я очень любил искусство. Поэтому ничего дурного вокруг себя не замечал. Коля Рашпиль говорил мне:

– Зачем ты пишешь эту муть? Купи мне бутылку водки, выпьем, и я тебе такое расскажу – хватит на целый роман.

– Опять про тюрьму? Про то, как ты человека убил? – спрашивал я.

– А чем тебе тюрьма не нравится? – обижался Коля. – Я там полжизни провёл. И ничего, как видишь. В тюрьме умных людей больше, чем на свободе. Это факт.

Я никогда не жалел об утерянной славе. Зачем жалеть о том, чего не случилось? Ведь искусство всегда скрывает от человека истину. И только страдания человека, сходящего с ума, обнажают её во всей полноте.

Кажется, я вновь процитировал чьи-то слова. А может, и не процитировал. Я именно так и думаю. Может быть, это случайная ассоциация, странное сочетание слов, способное родить в душе нечто суверенное, присущее только мне.

 

Я сижу на диване напротив окна. За окном роза. Она цветёт, но я опытным взглядом вижу на ней не зелёные нежные листья, не кровавые бутоны, а когтистые тёмные ветви и шипы. Потому что по сути своей роза – растение коварное. Она – олицетворение скрытой угрозы. Главное предназначение розы – соблазнить и поранить. Уколоть. Обидеть. Обозлить.

Роза чем-то напоминает мне юную женщину. Манит, но ничего, кроме ссадин и ран, подарить не может. Юная женщина способна подарить только мученья.

Вообще, любая красота обманчива и мучительна. Соблазнённые красотой очень редко обретают счастье. Чаще – разочарование. Депрессию. Боль.

Обиженные красотой турки, французы и англичане! Не дарите женщинам розы. Женщины и без шипов способны поранить. Они поранят словами, глазами, отказами. Они уколют своим недовольством, своей неудовлетворённостью, способностью обмануть, изменить, унизить.

Я никогда не говорил женщинам гадости. Но, боже мой, сколько этих слов скопилось в моей душе! Залежи. Россыпи. Горы.

Но я никогда не скажу им об этом. Потому что люблю женщин. Я люблю смотреть им в глаза, держать их за руки, слушать, как они говорят. Порой, мне неважно, о чём идёт речь. Лишь бы её рука была в моей. Потому что руки женщины всегда говорят больше, чем её слова. Голос обманет, тепло руки – нет. Глаза сузятся и солгут, безвольная рука – скажет правду. Руки женщины – как розы без шипов.