Лето

На чтение потребуется 6 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Ах, господи, до чего же Николай Алексеевич любил лето! Целый год для него был как длинная неделя, только лето – воскресенье. В преддверии лета он вставал необычно рано, необычно поздно ложился спать и даже во сне представлял себя счастливым. В этих счастливых снах его любили юные женщины, а он легко и умело соблазнял их, дарил им обязательные цветы и случайные поцелуи. В счастливых снах он был томительно молод, почти что юн, и его переполняла романтическая энергия любви. То было время исполнения желаний, тихой задумчивости и умиления – восторженное время.

Но приходило долгожданное лето – и на Николая Алексеевича наваливалась тяжёлая ручная работа. Он целыми днями мастерил парники, перекапывал гряды, ремонтировал заборы, что-то красил, строгал, прибивал и всё ещё продолжал мечтать: вот пройдёт эта трудная неделя, и наступит другая – лёгкая. Он расслабится и позагорает на солнце, поплавает с дочерьми в реке. Освежится, развеется, отдохнёт...

Но проходила трудная неделя, за ней наступала другая – такая же трудная, а неотложных дел почему-то не убывало. Впечатление было такое, как будто с каждым днём этих дел становилось больше.

 

К тому же в начале июня приезжал из Рябиново тесть и совершенно некстати привозил с собой противного розоватого поросёнка величиной с ладонь. Благословясь, отпускал его в кухне на пол и говорил:

– Вот вам, милые мои, своё мясо на зиму. Как говорится, не потопаешь – не полопаешь.

Николай Алексеевич с недоумением и досадой смотрел то на тестя, то на поросёнка и не мог для себя решить, кто вызывает в нём большее раздражение. Тесть или поросёнок?

А ещё через несколько дней, на базаре в Рябиново жена Николая Алексеевича покупала два десятка цыплят, которые требовали корма через три часа. Потом наступала пора полоть и окучивать картофель, поливать гряды, и Николай Алексеевич начинал чувствовать себя дворовым работником и свинопасом, а вовсе не сельским учителем с высшим образованием. Он заметно худел, его лицо и шея покрывались коричневым загаром. С утра и до вечера он ходил в каком-то застиранном пятнистом костюме, не брился дня по три, и его лицо постепенно приобретало выражение усталого равнодушия. Даже сельские жители как-то легко переставали узнавать в нём учителя и не стесняясь приглашали его на сенокос. Сначала Николай Алексеевич не отказывал им из уважения, а потом привык, и ему стало казаться, что через это ему тоже надо пройти. Надо испытать на своей шкуре все тяготы сельской жизни.

На сенокосе он жутко уставал, потом жутко напивался с хозяевами жёлтой и пахучей медовухи, а после – громко пел длинные народные песни, сидя на пустынном берегу реки и ощущая в душе странную тягу к раздольности.

 

В середине июля появлялись в саду первые ягоды, в лесу – первые грибы. Николай Алексеевич мечтал вырваться в лес хотя бы на день, но ему всё как-то не удавалось это сделать, всё что-то ему мешало. То на веранде вдруг протекала крыша и надо было срочно перекрывать её рубероидом, то у противного поросёнка открывался понос, то одна из дочерей начинала покашливать. То приезжал в гости какой-нибудь дальний, но требующий большого внимания родственник – любитель длинно и умно порассуждать на политические темы. Николай Алексеевич ухаживал за садом и огородом, воспитывал дочерей, кормил цыплят и поросёнка, ублажал, чем мог, дальних родственников и всё ждал, когда же пройдёт это время забот, время тягот, и наступит другое – счастливое время, где найдётся место восторгу перед всем этим пышным, зелёным и цветущим миром, который называется ЛЕТОМ. Ах, господи, когда же?!

В конце июля они с женой собирали с кустов ягоды чёрной смородины, солили огурцы, пробовали первые красные помидоры. Потом в пустующую половину брускового дома напротив приехал сосед – новый учитель истории, холостяк и социал-демократ Григорий Петрович Зорин.

Новоявленный социал-демократ, воспитанный явно в народовольческом духе, без приглашения стал приходить на ужин к хлебосольным соседям да при этом ещё делал вид, что оказывает им некую услугу. Честно говоря, он оказался человеком навязчивым и немного странным, но колорадских жуков с раннего картофеля обирать помогал, хотя и надоедал при этом умными разговорами о глобальных экономических процессах. Потом Николай Алексеевич рубил в дубовом корыте молодую крапиву для поросёнка и кур, а Григорий Зорин в это время говорил о большом значении рыночных реформ для новой России. И Николаю Алексеевичу начинало казаться, что есть некая тайная связь между всеми поросятами мира и одним большим русским корытом, из которого ещё долго можно хлебать...

 

В августе случались уже холодные затяжные дожди, но настроение у Николая Алексеевича всё ещё было боевое. Он всё ещё мечтал: вот станет поменьше работы в саду и огороде, в хлеве и курятнике, и он, наконец, разогнёт спину, расслабится, отдохнёт за всё лето. Ведь в августе-то ещё так хорошо, так свежо на улице после короткого теплого дождичка. Ах, господи!

И почему это у него так нелепо, так неудачно складывается жизнь в последнее время? Случайность это или общая тенденция? А может быть, у всех сейчас так?

Вот и первые гнилые помидоры уже появились, и первые перезрелые огурцы. Что-то, кажется, измениться должно. Николай Алексеевич буквально дышит этим изменением, ощущает его, как спина ощущает горячие солнечные лучи, когда он работает в огороде. А может быть, это тоже от усталости? От скрытой надежды на счастье.

 

После Ильина дня они с женой стали свежую картошку выкапывать, сделали первый капустный салат с редиской и морковью.

Однажды вечером к ним зашёл Григорий Зорин вместе с Надеждой Ивановной, дочкой Маши-поварихи. Выпили чаю, поговорили о повышении цен на вино и табак, о сокращении школ в соседних районах. Но ощущения важности обсуждаемой темны почему-то не возникло. От усталости Николаю Алексеевичу очень хотелось спать...

Потом приходила одна Надежда Ивановна, скованно сидела в углу под фикусом и плакала, не закрывая лица руками. Слёзы текли по широкому крестьянскому лицу и капали на большие жилистые руки. А Надежда Ивановна объясняла, что навязчивый социал-демократ её бросил, и она не знает, как ей сейчас быть, потому что их духовная близость случайно переросла в половую, и Надежда Ивановна забеременела...

Анастасия Павловна, жена Николая Алексеевича, тоже расплакалась и стала уверять Наденьку, что все мужики одинаковые, все стервецы и хотят от женщин только одного. Наденька смотрела на неё полными слёз глазами, понимающе кивала, а потом, скрывая стеснение, призналась, что Григорий в последний раз даже не вышел к ней из дому, а показал через окно что-то напоминающее фигу, и сейчас она не знает, как это расценить. Как породистое хамство или как случайную комбинацию пальцев без особого умысла…

 

В сентябре затяжные дожди стали нередки. В холодные низины по вечерам стал заползать туман. В палисадниках георгины расцвели, но ласковое солнце всё ещё проливалось на землю золотистым потопом, тенётник серебрился. Пахло горелой ботвой, и облака, если лечь на спину, казались такими пронзительно белыми, такими высокими, что комок подходил к горлу. Лето прошло. Прошло лето!

Ах, господи!