Чемп

 

 

 

В один из похожих друг на друга коротких студёных дней Игорь по­лу­чил от командования срочное задание сгонять в Москву и привезти с базы медикаменты и перевязочный материал. Он не допытывался, почему именно ему выпало ехать в Москву. На то были, видно, свои важные и, не исклю­чено, тактиче­ские причины – начальству виднее.

 

И вообще на фронте не полагалось задавать лишних вопросов. Полага­лось отвечать: «Слушаюсь!», поворотиться на каблуках через левое плечо, благо сапоги казённые, и топать без промедления исполнять приказ. А тут ещё и просто, надо сказать, человеку повезло несказанно, одному из тыщи. Шутка ли: смотаться на денёк в Москву, поглядеть, как она там живёт, да и про мертвяков своих забыть на время. Какие тут могут быть вопросы, надо двигать поскорей, пока не передумали. Москва – это понимать надо. А может быть, и Шурень доведётся повидать. Или другую какую бабу встретить, ка­кую ни на есть, ту же рыжую бестию, она тоже сгодится.

 

Перед тем, как отправиться в дальний рейс, Игорь долго копался в мо­торе, лазил под машину, подстелив на снег видавшую виды телогрейку, под­тягивал гайки, менял смазку, грея картер паяльной лампой. Начисто выскоб­лил сапёрной лопаткой кузов, застелив его после чистым брезентом, раздо­был железную бочку и наполнил её бензином, чтоб хватило туда и обратно. Потом сбегал к старшине, выписал путевой лист и командировочное удосто­верение, шлёпнул где надо печати, получил на три дня вперёд сухой паёк (и всё рысью, рысью) и, забравшись в кабину, вытерев пот со лба, откашляв­шись, сказал, отдуваясь:

 

– Фу! Уморился на отделку. Ну, братец, смотри теперь в оба. Нам те­перь и карабин может пригодиться. Старшина сказал, хрен их знает, где немцы, от них любую пакость можно ждать.

 

Чемп не понимал, куда и зачем они едут, но, почувствовав волнение хозяина, сам испытывал и радость, и тревогу от неизвестности, которая ждала их впереди, и так разнервничался, что едва мог усидеть на месте, по­минутно вскакивая и повизгивая.

 

Машина завелась не сразу, словно что-то предчувствовала и не хотела ехать в опасный путь. Пришлось прибегать к заводной ручке, которую Игорь крутил с остервенением, сразу же выдохся и закашлялся. Наконец мотор сдался, поняв, что сопротивляться бесполезно, зачихал, зафыркал и зарабо­тал. Игорь снял полушубок, повесил его рядом с карабином, надел тело­грейку, снова залез в кабину, включил первую передачу, проговорив:

 

– Ну, благословясь! – И они поехали.

 

Они долго пробирались измордованными извилистыми просёлками, то и дело объезжая раскиданные войной препятствия: или сгоревшую до черна машину с выбитыми стёклами, или развороченное взрывом орудие, или про­сто воронку в опалённой земле от пытавшейся загрызть её бомбы. Посте­пенно Чемп успокоился, перестал повизгивать и переступать передними ла­пами и смотрел в лобовое стекло как всегда внимательно и настороженно. Игорь тоже пообмяк, расслабился и стал тихонько напевать и насвистывать песенку про войну и про солдат, которые отдают свои молодые жизни ради общей победы над врагом.

 

Когда они выбрались на шоссе, было уже далеко за полночь. Надо было торопиться, и Игорь прибавил газку, хотя уж совсем быстро ехать никак не стоило из-за плохой видимости. По сторонам дороги стоял чёрный лес с шапками снега на ветвях и еловых лапах. Верхушки деревьев, проплывая на­зад, едва виднелись на фоне ночного неба. Узкое шоссе было пустынным и тревожно молчаливым. В тусклом свете узких лучей фар метались мелкие, как пыль, снежинки. Изредка попадались тёмные деревни, казавшиеся вы­мершими: ни огонька, ни дымка.

 

– Чемп, а Чемп, – говорил негромко Игорь, – а что, если мы с тобой, братец, на немцев напоремся? Очень даже простое дело, я тебе точно говорю. Что тогда? Что будем делать?

 

Чемп, поскуливая, показывал, что внимательно слушает хозяина, но, конечно, не понимал, о чём тот говорит и кто такие эти немцы.

 

– Ничего, брат. У нас с тобой карабин – это раз. Пара лимонок здесь у меня в бардачке припасена на всякий случай – это два. У Витьки Маслова из обоза на котелок выменял. Хороший котелок был, с крышкой. Хрен с ним! Зато теперь мы вооружены до зубов. Да и мы с тобой ребята хоть куда. Нас голыми руками не возьмёшь. Вот и будем отбиваться до последней капли крови. А с другой стороны если взять, откуда здесь немцам быть? – Игорь зевнул. – Их отселя турнули. Здесь кругом наша территория, советская.

 

Мотор глухо и ровно работал, словно понял, что опасаться нечего, ка­бину полуторки монотонно покачивало в такт поступательному движению, иногда только сильно встряхивало на неровностях дороги.

 

– Как ты себе понимаешь, Чемп, где наша Шурка теперь болтается? Ушла, сука, и ничего не сказала. Ни слова, ни привета. Как будто мы с ней чужие и даже незнакомы. Все они бабы такие. Рыба ищет где глубже, а баба – у кого денег гуще. Вдруг приедем, а она дома лежит на диване, папироску курит. И печку затопила, и чайник поставила. Может, в ней совесть заныла. Я ей тогда в морду плюну, стерве. А после, может, и прощу. Война для бабы не подарок, это тоже ведь понимать надо.

 

При упоминании ненавистного имени Чемп заворчал, но уже почти беззлобно, а так, скорее, по привычке, ибо уже начал забывать женщину хо­зяина и прежнюю свою жизнь рядом с ней.

 

Они свернули на широкое и оживлённое шоссе. По мере приближения к Москве, сначала изредка, а потом всё чаще навстречу стали попадаться ко­лонны тяжело груженых машин, накрытых брезентом. Они медленно шли друг за другом на запад с притушенными фарами и везли, наверное, боепри­пасы, вооружение, продовольствие, обмундирование и другие, нужные для войны вещи, в которых постоянно нуждался фронт.

 

К утру почти прибыли в Москву. Несколько раз их останавливали у контрольно-пропускных пунктов и проверяли документы. Игорь опускал, вращая ручку, боковое стекло, отчего в кабину врывался морозный воздух, и протягивал проверяющему бумаги. Один солдат в полушубке и валенках, с висящим поперёк груди лоснящимся чёрным автоматом с круглой коробкой, на который он облокотил руки в рукавицах с двумя пальцами, спросил:

 

– Как кобеля-то звать? – изо рта у него вырвалось белое дыхание.

 

– А ты почём знаешь, что кобель? – спросил в ответ Игорь.

 

– Да так спросил. Кобель и кобель.

 

– А я думал, что ты секрет какой особый знаешь. Чемпион он у нас. Чемп сокращённо. Понятно?

 

– Ишь ты! Шустрый какой. Ну, валяй, топай. – Солдат вернул кое-как сложенные  бумаги и отошёл от машины, хлопая себя по бокам рукавицами, надеясь, что так можно согреться.

 

Москва предстала их покрасневшим и часто моргающим от бессон­ницы глазам, словно в них попал сор, туманной, серой, промёрзшей, ощети­нившейся на въездах железными «ежами», сваренными из двутавра. В низ­ком мутном небе висели, будто плавали огромные надутые тупорылые ры­бины, – аэростаты воздуш­ного заграждения. Ближе к центру народу стало попадаться всё больше. Люди торопились по своим нужным делам, многие с хозяйственными сум­ками. Ходили троллейбусы, весело дзинькали трамваи и скрежетали по рель­сам на поворотах. Этот звук получался ещё противнее, чем тот, который ро­ждался, когда Игорь переключал скорость. Автомобили сигналили по лю­бому поводу, надо не надо, и от всего этого городской шум вокруг стоял, почти как в мирное время.

 

В квартире никого не было, на всём лежал толстый слой пыли, от кото­рой Чемп принялся тут же недовольно чихать. Комната оказалась выстужен­ная, неуютная, будто нежилая – даже человеческим жильём не пахло, а во­няло чёрт знает чем: плесенью какой-то и заброшенной конурой.

 

– Так! – вздохнул Игорь, оглядев комнату, словно ещё надеялся кого-то увидеть в ней. – Вопросы есть? Нет вопросов. Суду всё ясно и без вопросов. Без лишних слов. Эх, мать честная! Вот такие дела, Чемп.

 

Он присел на диван, покурил молча, прерывая молчание сиплым каш­лем, раздавил яростно окурок в пепельнице, не замечая, что обжигает себе пальцы, и ушёл, забыв даже предупредить об этом собаку. Когда Чемп понял, что остался один, он зашёлся возмущённым лаем, бросился к входной двери, стал толкать её лапами, но, убедившись, что она не поддаётся, поплёлся об­ратно в комнату, лёг бессильно на голый пол и решил, что его бросили, что вернулась его прежняя тоскливая жизнь, беспросветная, холодная и голод­ная. До самого вечера он так и не сомкнул глаз, не притронулся к пище, ко­торую ему оставил Игорь (видно, напоследок), и вздрагивал при малейшем шорохе в парадном, за дверью.

 

А когда уже совсем поздно вечером Игорь вернулся, радости Чемпа не было предела. Он извивался всем телом от влажного чёрного носа до кончика короткого хвоста, визжал от восторга и счастья, лизал холодные сапоги, руки хозяина, пытался допрыгнуть до его лица.

 

– Ну, будет, будет тебе, Чемп, – говорил Игорь, отстраняясь и загоражи­ваясь руками. – Неужели ты мог подумать, что я тебя брошу. Ну, что ты, глу­пышка! Мы с тобой навек связаны одной верёвочкой. До самого конца. Едем сейчас обратно. Всё получил, погрузил, да ещё и спирту раз­жился. Ребят угощу. Сейчас мы с тобой перекусим малость и в путь-дорогу. Нам бы, ко­нечно поспать немножко. Однако нам мешкать нельзя. Там нас ждут, не дож­дутся. Надо ехать.

 

И вот снова убаюкивающий перестук и урчание мотора, однообразное покачивание кабины, тусклый свет фар на дороге, в узких лучах которого мечется, точно пойманная, снежная крупа. Снова их останавливали подня­тым скрученным флажком, только теперь другие солдаты светили своими фонариками на протянутые Игорем документы, заглядывали для порядка в кузов полуторки, приставив к заднему борту складную железную стремянку. А потом нескончаемо длинная, на всю ночь, прямая, как столб, большей ча­стью пустынная, зимняя дорога.

 

– Нам бы с тобой только не закемарить, – сказал Игорь.

 

Вскоре они пристроились за колонной машин, ехавших в том же на­правлении, и двигались так вслед за красным, как глаз, огоньком последнего грузовика. Через час колонна свернула в сторону от шоссе, и они поехали со­всем одни среди ночи. На востоке небо начало светлеть, но видимость от этого нисколько не улучшилась. Чтобы прогнать одолевающий сон, Игорь непрестанно курил, надсадно кашляя. В кабине становилось дымно, и резало глаза. Тогда Игорь опускал боковое стекло, чтобы выпустить дым наружу и освежить лицо. Тотчас же врывался обжигающий студёный воздух. Он не­много прогонял сон, и тогда Игорь вновь поднимал стекло.

 

Чемп долго крепился, наблюдая за дорогой, потом глаза его стали зака­тываться, он всё чаще и чаще протяжно в голос зевал, слова хозяина доноси­лись до него глухо, будто из-за стенки. В конце концов, он не выдержал, улёгся поудобнее на продавленном сидении, чтобы пружины не давили в бок, свернулся калачиком, обнял передними лапами свой нос и мгновенно заснул. Игорь взглянул на него, улыбнулся и не стал будить. Но продолжал разгова­ривать, по привычке обращаясь к Чемпу:

 

– Понимаешь, дружок, возить мертвяков – дело, конечно, нужное, ни­кто не спорит. Без него на войне никак не обойтиться. Но за это медаль не дадут. Вот кончится война, наступит великий день победы, и спросят: а ты, Игорь Иванович Кузнецов, там был? Был, скажу. А в боях ты участвовал? Как фрицев бил? – расскажи, поделись с нами. А что я расскажу? Вот она за­пятая. Был, скажу, похоронных дел мастером… Мертвецов убитых возил, так что ли? Да, брат, нехорошо как-то получается. Быть – был, а бить – не бил. Вроде как мы с тобой по пол­цены. Все вернутся кто с орденом, кто с меда­лями, а мы с тобой даже ефрей­торской лычки одной на двоих не заработаем. Вот она, жизнь-то, как к нам поворачивается. Всё больше не то, чтоб передом или задом, а как бы боком.

 

Убаюканный собственными словами, Игорь начинал часто клевать но­сом, но каждый раз резко вскидывал отяжелевшую голову, зябко поводил на­лившимися усталостью плечами и снова смотрел, сжав зубы, на монотонную, исчезающую в близкой темноте дорогу слипающимися, почти невидящими глазами, воспалёнными резью. «Поворотов бы побольше, или хотя бы встречные шли», – подумал он про себя, и это были последние мысли его, пе­ред тем как он точно куда-то провалился.

 

Некоторое время они ещё ехали, покачиваясь как ни в чём не бывало. Игорь с закрытыми глазами крепко сжимал худыми узловатыми пальцами с грязью под ногтями отполированную баранку руля, и машина шла и шла, не сбавляя скорости, пока не ткнулась во что-то с разгону. Это что-то было и твёрдое и податливое одновременно.

 

Чемп вскочил, словно его окатили холодной водой. Шерсть на спине поднялась. Он зарычал, ещё не проснувшись окончательно, но почуяв опас­ность, бросился к окну. Неверный свет фар выхватил из тающей темноты се­рые спины в шинелях шарахающихся в стороны из-под колёс машины лю­дей. Раздался удар, ещё удар, крики, вопли. Игорь спросонья резко вдавил педаль тормоза до отказа, инерция бросила его вперёд, он чуть не вышиб го­ловой лобовое стекло. Но было уже поздно. Машина со всего хода, не заме­тив сигнальщика с флажком, врезалась в шагавшую вдоль шоссе, прижима­ясь ближе к обочине, колонну понурых солдат.

 

Кто-то яростно рванул на себя дверцу кабины, чьи-то остервенелые руки грубо схватили Игоря за поясной ремень и за ворот телогрейки, и его выволокли из машины с громкой матерной руганью, бросили на землю, ок­ружили толпой и стали озверело бить кто задубевшими сапогами, кто при­кладами по чём попало. Игорь инстинктивно пытался подняться, но его пи­нали и пинали ногами, топтали в диком исступлении слепой ярости и били, били без конца. У солдат скатывались из глаз по небритым щекам редкие бессильные слёзы. Раздавалось тяжкое дыхание озверелых людей и стоны покалеченных. Шапка слетела с головы Игоря и долго катилась, как колесо, вдоль шоссе, подгоняемая ветром.

 

Чемп выпрыгнул из кабины на дорогу и залился от ужаса истошным злобным лаем. Он вертелся юлой вокруг этих страшных сапог, обрушивших на хозяина град жестоких ударов, пытался ухватить из зубами, чтобы отта­щить от Игоря. Звенящий лай его сливался в одну протяжную отчаянную ноту. Он словно молил: «Что вы делаете, звери! Он не виноват. Это я вино­ват! Не трогайте его, это мой хозяин, он ни в чём не виноват!» Но никто его не слышал. А когда один из солдат с удивлением увидел рядом с собой бес­нующуюся собаку с необычайно длинными ушами, который болтались, как тряпки, он так поддал Чемпа сапогом, что пёс отлетел с визгом далеко в сто­рону и больно, неловко шлёпнулся на обледенелый асфальт.

 

– Ты что собаку бьёшь, паскуда, твою мать! – крикнул кто-то. – Она-то что тебе сделала?

 

И тут разом, как по команде, все остановились, озираясь ошарашено друг на друга, с трудом переводя трудное дыхание. Подоспел командир, со­всем ещё мальчишка, в портупее, с болтающейся на боку планшеткой и с ко­бурой на ремне. Он светил бледным фонариком, который теперь уже был не нужен, так как почти рассвело.

 

– Что? Кто? – коротко бросил он.

 

– Да вот, видать, парень заснул за рулём…

 

– И заснёшь…

 

Молодой командир не знал, что сказать, вдруг разъярился и заорал:

 

– Все под трибунал пойдёте! – Потом, видно, поняв, что угроза эта пус­тая, длинно и неумело выругался, чтобы облегчить себе сердце: – Эх! Твою в сердце и в душу и в бога мать! Только этого мне не хватало! – И тут же ре­шительно приказал: – Собрать документы для похоронки. Раненых – перевя­зать. Освободить машину для перевозки.

 

Чемп дрожал всем телом и облизывал пересохшие губы, тяжко и часто дыша от жуткого удара под дых. Он смотрел на Игоря и не узнавал его: вме­сто хо­зяина на шоссе валялся окровавленный мешок, похожий на человека, лежа­щего без шапки, в неестественной позе, с подвёрнутыми ногами и вывернутыми ру­ками.

 

Солдаты вышвырнули из кузова полуторки часть коробок с медикамен­тами и перевязочным материалом, часть из них вскрыли, чтобы достать бинты, пузырьки с йодом.

 

– Ну-ка, глянь, чего там ещё! – скомандовал командир.

 

– Вроде как одни лекарства…

 

– Взять с собой! Раненых – в лазарет. На этой машине. Водители есть? – громко крикнул он вдоль колонны.

 

Кто-то откликнулся спереди:

 

– Есть. Тракторист.

 

Солдаты распотрошили коробки, деловито распихали по вещмешкам, карманам бинты, вату, пузырьки, ещё какие-то склянки, пакеты и коробочки. В освободившийся кузов затащили троих, задавленных насмерть, туда же бросили обезображенный труп Игоря. Потом в кузов кого положили, кого посадили из раненных, сильно побитых и поломанных. Один со сломанной рукой с трудом забрался в кабину и занял место Чемпа. На посеревшем, осу­нувшемся лице его выступили капельки пота. Подошёл солдат, который умел править машиной, бывший тракторист. Он сел за руль, где ещё каких-нибудь полчаса назад сидел Игорь. Машина медленно развернулась и поехала в об­ратную сторону, как велел командир, до ближайшего населённого пункта и полевого госпиталя.

 

Чемп сначала бросился, прихрамывая, за машиной, но тотчас понял всю абсурдность своего порыва. Он остановился, постоял, глядя ей вслед, сел, поджав хвост, на мёрзлую землю, поднял к серому небу красивую морду с необычайно длинными вислыми ушами и завыл. Это был жуткий, протяж­ный, леденящий душу вой, от которого солдатам стало не по себе. Вся мно­говековая деятельность человека по выведению аристократической охот­ничьей породы, к которой принадлежал Чеми, пошла насмарку. Она была за­давлена поднявшейся из каких-то тёмных глубин его существа волной дикой звериной первобытной крови.

 

– Прибей её, чтоб зря не мучилась, – хмуро приказал командир солдату, который умел метко стрелять и слыл снайпером.

 

Солдат неохотно стянул с плеча винтовку, прицелился, уперев ложе в плечо, грохнул выстрел, далеко разнеся эхо. Чемпа подхватил вихрь, швыр­нул в сторону, вой оборвался.

 

– Эх, мать честная! Жалко и кобеля, – вздохнул кто-то.

 

– Разговорчики! – прикрикнул командир и побежал вперёд, придержи­вая рукой планшетку.

 

Солдаты привычно построились в колонну по четыре в ряд, раздалась спереди команда: «Шагом – марш!», и они понуро зашагали, загребая в лад сапогами, на запад, откуда уже был слышен отдалённый гул канонады.

 

Мелкая порывистая свистящая позёмка забелила следы крови на обле­денелом шоссе, намела на шапку Игоря и труп Чемпа снежную крупу. Со­всем рассвело. Но ушедших солдат уже не было видно.

 

А война была ещё вся впереди.