HTM
Номер журнала «Новая Литература» за январь 2025 г.

Ден Ковач

Вверх по руслу высохшей реки

Обсудить

Роман

  Поделиться:     
 

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за январь 2025:
Номер журнала «Новая Литература» за январь 2025 года

 

На чтение потребуется полтора часа | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

18+
Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 15.01.2025
Иллюстрация. Автор: Ден Ковач. Название: «Вверх по руслу высохшей реки». Источник: https://aldebaran.ru/author/kovach_den/kniga_vverh_po_ruslu_vyisohsheyi_reki/

 

 

 

Глава 1. О том, что случайных чисел не бывает

 

Кассетный магнитофон хрипел и плевался старой песней Pink Floyd. Кассеты не умеют хранить музыку долго. И всё же они это делают лучше людей. В прошлом Стефана было что-то, связанное с этой песней. Но это что-то закатилось в чулане его памяти под стеллажи, до неузнаваемости покрылось толстым слоем пыли. А кассетный Sharp не сдавался, поскрипывал и тянул плёнку.

 

В пустом пыльном маленьком баре был один лишь Стефан, и сделка только что состоялась. Совершилась. Стефан подписал самый важный документ в своей жизни. Контракт. По одну сторону от стола, у окна, сидел Стефан – сорокалетний музыкант, никому особенно неизвестный. По другую сторону, ближе к выходу из бара, сидели два одинаковых джентльмена. Оба в тёмных дорогих костюмах и шляпах с узкими полями. Обоих доброжелательных клерков Стефан про себя назвал Тео. Кажется, так называют шляпы, поля которых бросали тень на их лица. Контракт в двух экземплярах лежал на столе. Суть контракта проста: через три года ему придётся умереть. Как и когда? Не его дело. Ровно через тридцать шесть месяцев, двенадцатого июня он обязуется приехать в условленное место на окраине города: вот оно на карте. Карта была нарисована на последнем листе контракта. Нарисована от руки и, очевидно, несколько раз прошла через копировальный аппарат, потому что читалась не слишком хорошо.

– Не беспокойтесь, в своё время разберётесь, – голоса у клерков были такими же консервативно-спокойными, как их костюмы и шляпы. Голоса их были похожи на голоса психоаналитиков. Стефан сталкивался с психиатрами, а психоаналитиков видел в кино. Впрочем, принципиальной разницы он не ощущал.

– Хотелось бы уточнить насчёт двенадцатого. Точно ли не тринадцатого? Подходящее число, разве нет? – шутить Стефан любил. Над его шутками редко смеялись. Наверное, потому что он не был смешным человеком. Хотя и относился к себе и своей жизни с некоторым юмором.

Вот и теперь никто не засмеялся. Стефан получил спокойное разъяснение, что никаких случайных чисел, равно как и связи с чертовщиной, нет и быть не может. Это другая организация. И шутки здесь и сейчас неуместны.

Стефан хотел было продолжить мысль насчёт неуместных шуток, но сам себя остановил. А клерки тем временем уже выходили из бара, шурша бумагами, убирая их на ходу в набитый похожими документами портфель. На столе остался второй экземпляр. Для Стефана.

 

Итак, обошлось без подписи кровью. Обыкновенно и даже скучно. Что же мы имеем? Три года у Стефана все будет хорошо. Прекратится его бесконечная борьба за жизнь. Вероятнее всего, наступит признание. Появятся заказы, клиенты. В нескольких словах два клерка ещё раз объяснили Стефану суть контракта. Подчёркивая, что не имеют полномочий обсуждать детали. Только подписи. Только в общих чертах. Никто не может гарантировать будущее. Ведь оно пока не наступило. Нельзя гарантировать то, чего нет. Но рассчитывать, безусловно, можно. И даже нужно.

А что же с деньгами? Стыдно признаться, но Стефану хотелось, чтобы у него появились деньги. Он не решился спросить об этом у клерков. Как-то несерьёзно говорить о деньгах. Взрослому человеку, который отлично знает, откуда берутся деньги. Так Стефану казалось всю жизнь. Он всегда с трудом обсуждал гонорары. Бывшая жена говорила, что ему нужно поработать с психологом. Она говорила ему про психолога после свадьбы, почти в шутку. Да, в шутку. А вот когда она уходила от Стефана, к своему пластическому хирургу, то кричала, что Стефану нужен психиатр. Психиатров Стефан встречал. А людей, которым бы психиатр помог, Стефан не встречал. Это не значит, что психиатры беспомощны. Нет, конечно. Они нужны и полезны. Наверное. Многие вещи на свете нужны и полезны. Наверное. Не точно. Но где нам взять критерии полезности и верности? Кто их выдаёт, кто отвечает за пользу?

Сейчас все всём советуют психологов. Даже психологи советуют психологов психологам. В наше просвещённое время оказалось, что психика требует постоянной подстройки. Как старый радиоприёмник, который не может долго удерживать одну волну. Его постоянно нужно немного подкручивать. Но ведь люди – не приёмники, а психологи нынче недёшевы. Так что Стефан остался без жены и без психолога одномоментно. Признаться честно, и то и другое было неплохо.

Но неприятности из прошлого не беспокоили Стефана. Впервые за многие годы у него были надежды на будущее. Три года – это очень приличный срок, для человека, который ничего не планировал дальше трёх ближайших дней. «Трёх банковских дней», – почему-то вспомнилось Стефану. В контракте не было упоминания об этом, но в жизни и в кино Стефан встречал такое выражение. И ему всегда казалось, что банковские дни – это не настоящие дни. Также как академические часы – это не совсем часы. В банках и академиях научились делать что-то такое со временем. Какой-то трюк, который шёл на пользу банкам и академиям, а все остальные должны были с этим мириться.

 

Да, контракт. Стефан перелистал сшитые грубой коричневой нитью листы на столе. После его смерти, дату которой он только что определил и подписал, надежды на будущее перейдут кому-то другому. Двенадцатого июня. Не тринадцатого. Кому перейдут его удача и прочие бонусы? Перейдут бессрочно. Кто это будет, Стефан решит сам. Так сказали клерки. Строчка в контракте осталась незаполненной. Всё ещё может измениться. Так сказали клерки. Тридцать шесть очень продуктивных месяцев. Он многое сможет сделать, многого добиться, многое увидеть и попробовать.

На что бы он хотел обратить внимание? Квартира? Да, с квартирой что-то решится, но обещать они, клерки, не могут. Это ведь его жизнь и, в конце концов – это будущее. Кто может знать точно? Но, он может рассчитывать… Да, и на признание его музыки тоже… Но эти вопросы с ними обсуждать бесполезно, в их компетенции только контракт. Встретиться, подписать, оставить ему второй экземпляр…

Так он ставит свою подпись? Время идёт. Вот здесь и здесь, пожалуйста. Да, спасибо… можно с расшифровкой инициалов… очень хорошо.

Стефан всё подписал.

 

Через полгода у него появилась квартира. С большой спальней, гостиной и кабинетом-студией. Кажется, именно о такой он мечтал, но стеснялся этого. Мечтать о квартире – это же как-то глупо, правда? Так думал Стефан.

Мягкие ковры, небрежно брошенные на тёплый деревянный пол. Тихо. Одна из комнат выходила на террасу с кадками вечнозелёных широколистных фикусов. Там же натянута пара полосатых гамаков и стоят плетёные кресла... Фикусы? Может, и не фикусы. Стефан не разбирался. Вид на Большой город с террасы был чудесный, а дела действительно складывались…

Переезд его из комнаты на окраине в эту фантастическую квартиру состоялся совсем незаметно. Две коробки с книгами, сумка с вещами, синтезатор и ноутбук. Стефан просто спустился к жёлтому такси в скрипучем лифте старого дома и поднялся из такси со своим скромным скарбом в новый. Всё случилось настолько просто и обыкновенно, что Стефан даже не сумел отпраздновать переезд.

Жизнь начала меняться ровно с того момента, как он вышел из бара. Как только остался позади, за дверью бара, хрипящий кассетно-винтажный Pink Floyd.

Всё очень быстро стало другим, но ощущения действительных перемен не было. Дни летели. Осень прошла. Уже зима. На терракотовых плитах террасы лёгкий снежок. Мир словно перевернулся, встал с ног на голову, но Стефан не ощущал себя частью этого мира. Он чувствовал себя подделкой, пластиковой бижутерией, по ошибке выложенной в витрину на Пятой авеню. Не хватало чего-то очень важного, но Стефану пока не удавалось сформулировать это.

С музыкой всё шло отлично. У Стефана был кабинет, который он сразу превратил в студию. В нём появилась новая двухполосная студийная акустика, два больших монитора, внешний микшер, множество мелочей, без которых он раньше обходился, а сейчас не понимал, как. Всё это сделало работу со звуком удивительно комфортной. Да, музыка теперь звучала по-другому, и сама она стала немного другой. Два его новых сингла были хорошо приняты слушателями. Они попали в трек-листы нескольких радиостанций, получили неожиданно высокую оценку у музыкальных блогеров.

Всё было бы хорошо, если бы не червячок сомнений где-то внутри Стефана. Он еле слышно нашёптывал Стефану, что всё это не совсем настоящее, все это трюк, жульничество и видимость. Так это было или нет? Может быть, этот вкрадчивый шёпот слышит каждый, забравшийся на вершину? Стефан гнал сомнения прочь. Хороший сингл, удачное стечение обстоятельств, попадание в ротацию на радио – простые вещи, случайности. А потом продюсер так же случайно слышит мелодию по радио в машине и запоминает имя Стефана. А потом, потом все эти маленькие удачи закручиваются в большой водоворот, и тебя несёт в самое сердце событий. Так произошло со Стефаном.

 

У Стефана появилась девушка. Это удивительное событие тоже случилось слишком обыкновенно. Несколько комментариев в сети, и вот уже завязалась шутливая переписка. Стефан хорошо писал. Знакомиться совсем не умел, а вот в переписке оказался хорош. Через три дня они встретились, а через две недели, в начале марта, она переехала к нему. Да, вероятно, ты даже вспомнишь ту тёплую весну. Почти летняя, солнечная погода обняла большой город. И он расцвёл. Сейчас я точно не скажу, но, кажется, даже сакура цвела в том чудесном марте. Говорили, что такого не бывало последние сто лет. Что с того? Всё когда-то бывает впервые. Стефан хорошо запомнил эту тёплую раннюю весну. У него была веранда с потрясающим видом, гамаком и плетёной мебелью, и ещё девушка с невероятно красивыми ногами, светло-серыми глазами и короткими пепельными волосами. Они сидели на веранде в креслах, Жюль вытягивала свои длинные ноги, клала их ему на колени. Они пили красное сладкое вино, разбавляя его шипучей чуть подсоленной минеральной водой. Это было странно и, наверное, так никто не делал… Пусть. Мистер Бог позволяет влюблённым делать глупости. Это уравновешивает его бесконечно сложную и умную вселенную. Наверное. Не могу ручаться за мистера Бога. Кажется, мне он тоже иногда позволяет говорить и делать глупости…

 

 

*   *   *

 

Наступил день, указанный в контракте. Стефан боялся провалиться в депрессию в ожидании этого дня, но не было никакой депрессии... А было просто обыкновенное раннее утро. Стефан проснулся, как всегда, с рассветом, взглянул на старенькие электронные часы с датой. Никакой ошибки. Двенадцатое июня. Было уже светло, но солнце ещё не показалось над крышами домов. Последнее утро жизни. Стефан чувствовал себя превосходно и совершенно спокойно. Никакой жалости к себе он не испытывал. И сам этому удивлялся.

Может быть, он слишком ждал этот день? Слишком много и часто представлял его. Но ничего не случилось. Не грянул гром, и завеса не разорвалась. И даже Жюль не проснулась, когда он осторожно выбрался из постели. Ему казалось, что он будет чувствовать каждый шаг, каждый вдох, но нет, ничего подобного. Он оделся точно так, как одевался на прогулку в город, сунул в сумку фотокамеру и плеер. Набросил на шею наушники.

Когда в жизни всё так хорошо и спокойно, разве может это прерваться настолько обыденно? И квартира, и любимая девушка, которая стала почти женой.

Он сел в автобус. И только когда двери автобуса закрылись, он понял, что не посмотрел на номер маршрута. Случайный автобус в попутном направлении. Всё случилось само собой. Стефан надел наушники и включил законченную версию своей самой новой и самой сложной вещи. Изменить что-то было уже нельзя. Ни в музыке, ни в жизни. В это солнечное летнее утро он вдруг перестал быть композитором или музыкантом. Он стал слушателем. Зрителем и наблюдателем собственной жизни. Тем незнакомцем, который покупает пластинку в музыкальном магазине и впервые ставит её послушать. Удивительный и непривычный опыт. Он так увлёкся, что чуть не проехал свою остановку. Но не проехал. Что-то словно толкнуло его изнутри. Он на месте. Вот только совсем непонятно, где. Выходя из пустого автобуса, он обернулся, снял наушники и спросил у водителя. Тот доброжелательно объяснил, что сегодня едет этим маршрутом в первый и последний раз, обычно этот автобус идёт по-другому. Но сейчас они здесь, и странный утренний пассажир не ошибся. Остановка верная.

 

Ориентироваться по мятой карте на обратной стороне контракта было на удивление просто. И Стефан скоро дошёл до огромной свалки металлолома. Более-менее чистая дорожка вела к зданию конторского типа позади свалки. Судя по карте, ему туда.

Стефан постучал и вошёл, удивляясь, что так рано и в таком удивительном месте его действительно ждали. В небольшом кабинете он увидел двух женщин. Скромно одетых, среднего возраста. Стефан вспомнил одинаковых как братья клерков в баре, где он подписал контракт. Эти женщины тоже были очень похожи. Вроде бы разные, но похожие. Стефан вдруг разволновался. Он остановился на пороге, ожидая, когда с ним заговорят, но женщины шуршали бумагами, стучали на слегка устаревших печатных машинках и не обращали на посетителя внимания. Стефан присел на узком сером диванчике. Заманчиво пахло кофе, и Стефан оглянулся по сторонам в поисках кофейного автомата.

Внезапно в помещение вошла шумная компания. Их было трое. Двое среднего возраста, в джинсах и лёгких пиджаках, и один пожилой седой мужчина, переодетый в женщину. Очень элегантно, но как-то чудно. Высокие каблуки, чёрные чулки, юбка чуть выше колен. Говорил он уверенно и громко, а вот спутники его отвечали ему и говорили между собой едва слышно. Стефан не смог понять, о чём. Компания заняла стулья напротив одной из машинисток. Они о чём-то беседовали. Женщина задавала вопросы, делала пометки в бумагах. Мужчина, переодетый в женщину, обернулся на Стефана и долго смотрел на него. Это было неудобно, нехорошо. Стефан поднялся и подошёл ко второй машинистке. Представился и достал контракт. Женщина кивнула, повернулась на стуле к картотеке за спиной и тут же нашла папку с именем Стефана на обложке. Обычная картонная папка, каких много в любом канцелярском магазине. Совсем тоненькая. Неужели вся жизнь Стефана поместилась в этой папке? Стефан спросил, можно ли что-то изменить в договоре. Чтобы его квартира после смерти перешла к Жюль.

– Это ваша жена? Сожительница? Любовница? – женщина задала свои вопросы, не поднимая глаз от бумаг Стефана. А он почувствовал страх, что ничего не выйдет. Сожительница. Какое уродливое слово…

– Её зовут Жюль, она моя девушка, любимая девушка. Мы живём вместе… – Стефан хотел объяснить этой равнодушной женщине, что всё не так, совсем не так… что Жюль очень хорошая, что они любят друг друга и не поженились только потому, что у Стефана есть этот контракт. Но Жюль, разумеется, ничего не знает и…

– Это неважно, господин Стефан. Это очень простая просьба. Напишите всё, что вы хотите оставить вашей девушке, вот здесь.

Женщина кивнула на бумаги перед Стефаном и подала ему карандаш. Очень острый новый карандаш. Стефан попробовал его кончиком пальца и подумал, что таким карандашом можно порвать бумагу. Как Пиноккио порвал холст своим длинным острым носом. «Какие неуместные сравнения приходят в голову, какие глупые мысли. Стыдно. Мне стыдно», – так подумал Стефан. Ему захотелось плакать. Это было совсем на него не похоже. Но ведь сегодня последний день в жизни. Наверное, можно и всплакнуть… «Что за чушь. Слово дурацкое “всплакнуть”. Мелодрама. Нужно быстро закончить эти формальности. Всё закончить».

 

За соседним столом разговор становился громче, но смысл всё равно невозможно было разобрать. Стефан отвлёкся от своих разбегающихся в разные стороны мыслей. Старик в женской одежде перешёл на истерический визгливый шёпот. И это раздражало, сбивало с толку. Стефан писал. Медленно, подбирая и не умея найти правильные слова. Он пытался писать официальным языком, соответствовать определению «контракт». Припоминал подходящие формулировки. Он писал про «всё вышеуказанное», добавлял «надлежащим образом оформленное»… переходил от «нижеподписавшегося» к «выгодоприобретателю», но к концу абзаца понял, что ничего не написал про вид с террасы, про Жюль и авторские права, про волшебную удачу и Снежную симфонию. Перечитал свой текст и ужаснулся – ничего не понятно. Мысли перепутались с казёнными оборотами и пропали. Стефан в растерянности поднял глаза на женщину за столом. Она взяла из его рук лист с рукописным объяснением. Пробежала глазами и покачала головой.

Перевернула страницу и в тексте договора зачеркнула слово «наследникам», над ним написала: «жене». Показала ему. Он обрадовался, но тут же сник и стал объяснять, что они «только планировали регистрацию брака». Сам себя оборвал, поняв, как глупо это «планирование» звучит. Как будто он мог что-то планировать, зная, что ничего дальше сегодняшнего дня не будет. Снова захотелось плакать. Наконец ему стало жалко себя… Женщина задумчиво кивнула, зачеркнула слово «жена» и рядом написала: «любовница». Обвела слово кружком и вопросительно посмотрела на него. И Стефан согласился. Хотя слово было несовременное и какое-то не слишком приличное…

– А так можно?

– У нас – можно. Нам важны факты, а не формулировки.

Стефан поверил. Факты. Как это правильно и хорошо. Он вздохнул и положил карандаш. Потрогал большим пальцем след от карандаша на фаланге среднего пальца. Наверное, слишком крепко сжимал. Это с непривычки. Хотелось, чтобы всё закончилось. Хотелось выпить. Чего-то крепкого. Может, виски? Или хотя бы воды. Было душно. Он тёр лоб, чувствуя выступивший липкий пот. Стало тяжело дышать.

 

Женщину, которая с ним работала, Стефан про себя переименовал из машинистки в делопроизводительницу. Это серьёзнее. Спросить у неё имя Стефан стеснялся. Вдруг она подумает, что он пытается познакомиться. Или «не так» поймёт. Хотя, как всё это понимать «так», Стефан просто не знал. Утро било рекорды по запутанным формулировкам. «Надо же, как в конце жизни всё запуталось», – подумал Стефан.

Мужчина в женской одежде оттолкнул от себя стол. Он был сильный, хоть и старик. Бумаги со стола полетели в разные стороны, с грохотом упала на пол тяжёлая пишущая машинка. Мужчина хотел встать, но его спутники удерживали его на месте. Делопроизводительница, которая беседовала с этой буйной компанией, покачала головой и, наклонившись, собирала бумаги, до которых могла дотянуться. Стефан вскочил было, чтобы помочь, но она посмотрела на него так, что он понял: не надо. Старик сник на стуле. С одной его ноги в чёрном кружевном чулке слетела туфля. Красная, как отрубленная окровавленная часть тела, она лежала на тёмном бетонном полу. На пятке у старика чулок разорвался. Стефан отвёл глаза.

Между тем контракт Стефана оказался уже прозрачной папке, щёлкнула оранжевая кнопка-застёжка. Как будто точка в его жизни. Стефан подумал, что последним его воспоминанием в жизни не должна быть уродливая дырка на чулке старика и стал смотреть на папку со своим контактом. На ней синим маркером делопроизводительница аккуратно написала его имя. Стефану вспомнилась медицинская карта из детства. Тогда тоже крупно писали фломастером имя на обложке.

– Вам пора, – сказала женщина и кивком указала на дверь в конце комнаты.

Он кивнул, встал, плохо понимая, что происходит, дошёл до двери. Повернул ручку и толкнул дверь. За дверью не было города, не было и свалки металлолома. Поле. Бесконечное пространство высокой травы, и тропинка, начинающаяся прямо от крыльца.

Он повернулся к женщине:

– Мне туда?

В наступившей тишине этот вопрос прозвучал неожиданно громко. Пожилой мужчина в женской одежде перестал страдальчески жаловаться своим спутникам и посмотрел на травяной простор за спиной у Стефана. Всё как будто остановилось.

– Да, идите по тропинке, а потом по руслу высохшей реки.

– А потом?

Женщина так пожала плечами, что он понял. Никаких «потом» у Стефана не осталось. Он всё узнает и увидит сам. Сейчас. И никаких пояснений больше не будет. Только тропинка между высоких сухих трав. Хорошо, что нет дождя. Так он подумал, чувствуя лицом и всем телом лёгкий мягкий ветерок. Как же это было приятно! В последнюю секунду, уже закрывая дверь, Стефан спросил:

– У меня с собой камера, можно снимать?

Делопроизводительница нисколько не удивилась и кивнула. Он неловко махнул ей рукой, прощаясь и чувствуя себя удивительно легко, а потом шагнул на тропинку.

 

Щёлкнул дверной замок. Стефан спустился с крыльца. Высокие сухие и ломкие травы окружили его. Трава поднималась почти до пояса. Узкая тропинка уводила его в поле, в степь, которой никогда не было в окрестностях большого города. И он пошёл, старательно не оглядываясь. Словно Лот, покидая Содом. Последний человек на земле.

Из сумки Стефан вынул плеер и наушники. Нажал пуск. Прозвучали первые аккорды. Первые аккорды его последней работы. Он назвал её «Снежность» или «Снежная симфония». Самая большая и важная вещь, которую он завершил в конце весны. Это её слушал он в автобусе, по дороге сюда. И, конечно, она сотни раз звучала в его студийных мониторах и наушниках. Фрагментами, частями, бесконечными, зацикленным по кругу музыкальными фразами. Пока писал, пока делал аранжировку, пока, отказавшись от студийных звукорежиссёров, делал мастеринг. Да, симфонию он полностью записал сам. От начала и до конца. Уже отправил сведённую версию друзьям и успел собрать впечатления. В основном, восторженные. Это было правильно. Это, пожалуй, была самая крупная, неожиданная и серьёзная вещь. Сорок три минуты – продолжительность классического винилового альбома. И его возраст. Звук Стефан постарался сделать ламповым, винтажным. Его Kurzweil был идеальным инструментом для подобного саунда. Один из ранних синтезаторов, с чудесным акустическим сетом струнной секции, с потрясающе глубоким и достоверным звуком виолончели. Выходя сегодня утром из дома, он провёл пальцами по отзывчивым клавишам синтезатора. В последний раз. Он любил их мягкую, пружинистую гладкость. Любил их тёплый желтоватый цвет, очень похожий на цвет клавиш пианино из его детства.

Медленные, глубокие низкие звуки виолончели звучали вокруг него. Наушников он не чувствовал, чувствовал только тёплые лучи солнца, легкий свежий встречный ветерок. Трава справа и слева от его тропинки уже поднималась до пояса и, кажется, раскачивалась в такт музыке. Сухие пушистые стебли тоже были цвета клавиш его Kurzweil.

Вот сейчас… сейчас, после короткой паузы вступит альт – солирующая скрипка, которая тонкой, едва заметной нитью врастёт в густую медленную вязь виолончели. У неё своя мелодия, самая важная – основная тема симфонии. Стефан помнил, когда услышал её впервые. Внутри себя…

Узкая тропинка кончилась песчаным обрывом. Он стоял на краю оврага. Видимо, здесь и была когда-то река. Не слишком широкая и глубокая безвестная речка. То самое русло высохшей реки, по которому он должен был идти дальше.

 

 

Глава 2. О том, как громко стучит сердце и тихо идёт снег

 

Был вечер. Пожалуй, зимний вечер, хотя это и не имеет сейчас никакого значения. Стефан вернулся со свидания. Вошёл в подъезд своего нового дома, начал подниматься по лестнице и остановился на площадке между этажами. Этот дом был совершенно не похож на панельную многоэтажку, где он снимал комнату долгие годы. Чистый светлый подъезд. Широкая лестница кружит вокруг решетчатой шахты лифта, ковровая дорожка на ступеньках и удивительно сохранившиеся старинные перила, тёмные, поблёскивающие лаком. Стефан сразу полюбил их полированные тёплые изгибы.

Он остановился у большого окна между этажами… Да, именно тогда всё и зазвучало. Присел на широкий подоконник. За окном во дворе редкая цепочка фонарей освещала чёрную мостовую, блестящие грани плит. Стефан смотрел на свои руки, сжимающие перчатки, а видел руки Жюль – новой знакомой, своей девушки. Так он несмело, про себя, начал её называть. Они были в кинотеатре. Наверное, это уже немодно – приглашать девушку в кинотеатр, но что с того? Он пригласил – она согласилась.

Первые несколько минут, когда погас свет, Стефан привыкал к ощущению её близости. К тому, что она совсем рядом. Их разделял только мягкий подлокотник, нейтральная территория, которую никто из них не решался занять. Они разделись. Его куртка и её пальто лежали рядом, в пустом кресле. Левым плечом он чувствовал её живое тепло. Фильм не захватил его. Он почти не замечал сюжета. Он смотрел, как она улыбается, как весело качает головой в ответ на забавную сцену на экране. Он смотрел на неё немного сверху и сзади, смотрел, как светятся её удивительные пепельно-белые волосы в экранных сполохах. Он наблюдал, как она прислушивается к музыке. Ему понравилось её вдумчивая внимательность. Это было важно для него. Потом она, как будто случайно, опустила свою тонкую руку на их общий подлокотник. Нарушила нейтральную территорию. Тонкая, хрупкая рука, длинные аристократические пальцы, нежная, почти прозрачная кожа. Было ли это приглашением? Он сомневался. Они почти не знакомы. Только переписка. Он сомневался несколько минут, а потом понял, что если прямо сейчас не возьмёт её за руку, то уже не сможет этого сделать никогда. Он испугался, что время уйдёт. А ведь у него нет такой роскоши, он не может терять время. Его дни, часы и минуты посчитаны. Мене, мене, текел фарес. Так он подумал и, задержав дыхание, положил свою руку рядом с её рукой. Коснулся её пальцев. А она раскрыла ладонь навстречу его руке. Она ждала его прикосновения. Это было чудо. Странно звучит, правда? Ведь я рассказываю тебе о взрослых людях. У них в жизни были встречи, были отношения, был секс. Были сложности и счастливые дни. Но ты знаешь, что первое прикосновение всегда особенное. Оно обжигает. Оно делает нас неопытными подростками, полными сомнений. Неуверенности. У Стефана пауза после неудачного брака затянулась на десять лет. Как-то не складывалось. У него не было женщин так долго, что он начал подозревать себя в гомосексуальности. Но ведь и мужчин у него тоже не было.

Он попросту забыл, каким бывает первое свидание. Забыл, как громко стучит сердце, колотится в ушах неистовой гаитянской свадьбой. Забыл и, затаив дыхание, не имел храбрости вдохнуть, нарушить хрупкое переплетение пальцев.

 

 

*   *   *

 

Стефан вынул из футляра камеру, привычно застегнул кистевой ремень. Перед тем как пропасть в русле высохшей реки, он хотел сделать снимок этой бескрайней, почти бесцветной, высохшей травы. Оглядываясь, он надеялся увидеть позади очертания большого города. Но нет. Ничего похожего на город. Только бескрайнее седое море травы. Он взвёл затвор, выставил фокусное расстояние на бесконечность и дважды нажал на спуск. На первом снимке трава и небо должны были поделить мир пополам, на две равных части. На втором снимке русло реки чёрным глубоким шрамом разрезало море травы.

Он убрал камеру в сумку и осторожно спустился с крутого обрыва, шуршащего песком и мелкой речной галькой. Русло высохшей реки. Оглянулся по сторонам. Тропинка, что привела его сюда, скрылась где-то наверху. Осыпь на месте спуска стихла, не оставив следов. Куда же ему идти, направо или налево? Ему сказали, по руслу высохшей реки, но в какую сторону? Именно сейчас не хотелось бы ошибиться… дважды или трижды он повернулся, оглядываясь, и совсем растерялся. Похлопал себя по карманам в поисках сигарет, нашёл в сумке запечатанную пачку. Вспомнил, что бросил курить, и убрал пачку обратно в сумку. Сигареты хорошо помогают отложить решение, а ему откладывать уже нечего. Всё решено. Вынул из кармана монетку. Бросить, и пусть рассудит случайность? Стефан не считал себя счастливчиком и не любил полагаться на удачу, которая редко полагалась на него. Швырнул монету подальше в песок. Пусть останется здесь. А он сделает выбор сам.

Хорошо, если рассуждать логически, у реки есть исток и устье. Начало и конец. Умный человек подумал бы так и пошёл вниз, в сторону конца. Хотя бы потому, что вниз идти легче. Всю жизнь он выбирал то, что проще. Как все, наверное. Почему бы сейчас не пойти вверх? Пусть его последний выбор будет нелёгким. Пусть он будет сложным. Да, он пойдёт вверх, и если хватит времени, узнает, что было там, в начале. То, что будет в конце, пожалуй, известно. И Стефан пошёл вверх по руслу высохшей реки.

Дно глубокого оврага, когда-то бывшего рекой, было ровным, лишь изредка попадались глубоко ушедшие в землю камни. Стефан обходил их, иногда удивляясь размерам, и шёл вверх.

 

 

*   *   *

 

Стефан не любил рассказывать о работе, пока она не закончена. Но с последним и самым важным музыкальным произведением он поступил по-другому. Он чувствовал: выходит что-то невероятно сильное. И просто не смог молчать. Впервые он включил для Жюль начало новой, незаконченной вещи задолго до завершения, даже до того, как решил добавить к её короткому названию слово «симфония». Вся первая часть «Снежности» уже была, но в набросках. Он точно знал, чем всё кончится, но ещё не был уверен, как.

Жюль слушала внимательно. Понимая, что слышит черновик, незаконченное произведение, она была особенно задумчива и сосредоточена. Стефан хорошо научился различать её настроение. Поэтому его удивила реакция. Полная сомнений, неуверенности. Она не высказала их вслух, но он почувствовал. Она говорила правильные одобрительные слова, но что-то было не так. Он спросил:

– Что тебя смущает?

– Слишком сложно, – тихо сказала она.

Он не мог понять, что именно ей кажется сложным. Форма, темп, структура его новой вещи были характерны для его музыки. Жюль много раз слышала его произведения – и простые, для фильмов, сериалов, и то, что было гораздо сложнее, то что он писал для себя. Музыка жила в их квартире, словно член семьи, сопровождая их завтраки и ужины, любые разговоры и дела. Стефан не умел находиться в тишине.

Жюль много раз слушала все его альбомы. Все три его пластинки и всю музыку для кино. У неё даже были любимые мелодии, любимые треки. Она очень хорошо чувствовала его музыку, так, по крайней мере, ему казалось. А сейчас Жюль словно растерялась:

– Это слишком сложно для меня. Я себя чувствую какой-то глупой, что ли.

Он не понял. Увёл разговор в сторону, но запомнил. И вот тогда он, пожалуй, впервые задумался. Может быть, это не совсем его музыка. Как и квартира, так неожиданно ставшая его квартирой. Сомнение это было пока совсем маленьким, незаметным. Но оно было. Оно застряло у него внутри острым маленьким жалом, источником внутренней боли. Он старался не замечать этого сомнения, этой боли, не принимать в расчёт. Но не мог вычеркнуть. Не мог доверять сам себе. Он помнил про контракт. Помнил каждый день.

Контракт, согласно которому жизнь его стала ровной и успешной. Словно кто-то стоял за спиной и следил за каждым шагом. Исправлял ошибки, подбрасывал удачу за удачей, как уголь в топку спешащего к своей цели паровоза. Тот, невидимый эгрегор, мог всё. Мог исправить и ноты в его блокноте. Изменить файлы в секвенсоре, перемешать вариации мелодии, которых у него записаны сотни. Улучшает ли контракт его музыку, как он правит события в жизни Стефана? Все три указанных в контракте года.

Он не мог даже предполагать, что контракт коснётся музыки. Он бы отказался. Это совсем не то же самое, что квартира. Даже с террасой и чудесным видом. Музыка важнее. Несравнимо важнее. И если чья-то невидимая рука, неизвестная воля вмешалась в его музыку, может ли она оставаться его музыкой? Стефан не знал ответ на этот вопрос. И не был уверен, что хочет знать.

Более того, есть ещё один вопрос, не менее важный. Вопрос стоял на пороге. Не входил, но и дверь не закрывал. Это было нестерпимо трудно. Не замечать его, стоящего на пороге и ждущего, когда Стефан наконец решится взглянуть ему в лицо.

Если все удачи его связаны с контрактом, то как быть с девушкой? Как быть с той, что вернула ему вкус и запах жизни? Жюль. Она стала частью его, как глаза, как руки… Как быть с их встречами, со всеми ласковыми словами, что он шептал ей по ночам? Безжалостный водоворот этого вопроса затягивал его в глубину собственной несостоятельности. Он сопротивлялся. Стоял на краю, вцепившись в перила, и смотрел вниз. На жалкое и хорошо ему знакомое, скорчившееся в темноте одиночество. Бессильное, безвестное.

 

 

Глава 3. О встречах на узких тропинках

 

Вечер принёс с собой освежающую прохладу. Никаких признаков конца пути не было. Тень от одного края оврага почти добралась до другого края. «До другого берега», – поправил себя Стефан. Получилась узкая освещённая дорожка вдоль обрывистого края. Узкая дорожка постепенно становилась тропинкой. Это было красиво и таинственно. Он снова достал камеру и сделал снимок, понимая, что для его привычной двухсотой плёнки сейчас темновато. Узкая световая тропинка в неизвестность. Банально. Красиво.

Стоило подумать о ночлеге. Он никак не ожидал, что путешествие займёт больше часа. Все его предположения завершались таинственным руслом высохшей реки. На мостках, на берегу этой реки его должен был поджидать мистер Смерть. С косой или обрезом. Или ампулой снотворного. Ему представлялись самые разнообразные варианты. Однако все они были различны чисто технически и касались процесса умирания. Никаких долгих прогулок на свежем воздухе в планах не было.

 

Стефан вышел из дома налегке. И теперь его смущала и даже пугала необходимость найти укрытие на ночь. Стефан родился и вырос в Большом городе. Он твёрдо знал, что ночью человек должен быть дома, в постели, где тепло, сухо и безопасно.

С этой мыслью Стефан остановился. Потому что впереди кто-то был. Кто-то поджидал его. На узкой тропинке лежал огромный пёс. Большая часть его тёмного тела была в тени и только угадывалась. Он спал, положив голову на передние лапы, но услышал шаги, проснулся и поднял голову. В последних отсветах заката глаза его блестели жёлтым, отражая лучи падающего за горизонт солнца.

 

Наверное, лучше всего было развернуться и идти назад. Медленно, не дразня зверя. Это было бы разумно. И Стефан даже читал, что так можно спастись от льва или носорога. Но кто решится повернуться спиной к опасности? И теперь ясно, что это не собака – волк. Стефан видел волков в зоопарке и в кино. Бежать, спотыкаясь, в темноту и ждать, когда огромный волк прыгнет и вцепится в горло?

Глупо. Тем более, принимая во внимание обстоятельства их встречи.

Может быть, именно эта встреча должна стать финалом. Тогда всё понятно и бежать нет смысла. Сейчас волк бросится на него, и условия контракта обеими сторонами можно считать исполненными. Не лучший вариант. Шприц со снотворным был бы гуманнее, а бокал с ядом – красивее. Жаль, что эти мысли пришли к нему так поздно. Нужно было обсудить это ещё три года назад. Нечего стесняться в таких важных делах. Вроде бы волки разрывают своим жертвам пах. И едят ещё живую добычу. Дымящиеся внутренности. Ужасная смерть. Мысли как бешеные белки в колесе неслись друг за другом в голове Стефана. Волк медленно поднялся. Он был огромный. Почти одного роста со Стефаном. Какой-то саблезубый волк, если такие бывают…

 

Обдумывая последствия, Стефан сам не заметил, как вынул из сумки камеру, присел на корточки, скрипнув песком под ногами и, глядя снизу вверх на медленно подходящего к нему зверя, поднял камеру, словно хотел отгородиться от волка фотоаппаратом. Три снимка подряд, слегка меняя фокусное расстояние, потому что в темноте легко промахнуться, определяя дистанцию.

Что выйдет на плёнке в таких глубоких сумерках, его не беспокоило. При всём ужасе положения сюжет завораживал: огромный надвигающийся зверь, его горящие глаза, чёрная тень на узкой дорожке света. Страшно. Красиво.

 

Зверь не реагировал на спуск затвора, но и не остановился. Стефан помнил, что волки нападают молча. Они не лают, как собаки, не предупреждают жертву.

Волк сделал ещё шаг. Глаза в глаза. Стефан чувствовал горячее дыхание зверя. Запах шерсти. Видел, как двигаются ноздри, втягивая его, Стефана, запах. Стефан опустил голову и медленно сел на землю. Пусть будет, как будет. Закрыл глаза, ожидая удар, боль. Он хотел умереть быстро.

 

– Ты идёшь не в ту сторону, – произнёс тихий низкий голос.

Стефан открыл глаза. Зверь лёг на землю и снова положил голову на передние лапы. Смерти не было. И Стефан ответил, удивляясь своему спокойствию:

– Я иду вверх по руслу. Мне никто не сказал, что нужно идти вниз. Наверное, они забыли.

 

Кто такие эти «они», Стефан не знал. Те два клерка в баре три года назад? Делопроизводительница в конторе на свалке металлолома?

 

– Они и не говорят. Но все идут вниз. Никто ещё не шёл мне навстречу.

– А ты идёшь вниз?

 

Волк усмехнулся, почти по-человечески:

 

– Я как все.

– А что там, внизу?

– А что наверху?

– Я не видел того, что наверху. Русло высохшей реки. Как здесь, – Волк произносил слова почти не двигая пастью. Говорил он, или Стефану это только казалось? Стефан отвечал, будто не было никакого страха и не было перед глазами огромных клыков в чёрной пасти:

– Я иду всего полдня. И там, внизу, всё то же самое.

– Это хорошо. Мне нравится эта прогулка, – Волк как будто улыбнулся. Или Стефану это только показалось?

– Ты никого не встречал?

Волк качнул головой, почти как человек:

– Только тебя и следы. Тех, кто шёл вниз.

 

Стефан задумался. Волку было проще. Он просто почувствовал направление, увидел следы и пошёл. А если бы он, Стефан, знал, что идти нужно вниз по руслу. Он бы всё равно пошёл вверх? Неизвестно. Стало заметно холоднее. Солнце село, сумерки превратились в ночь.

 

– Можно, я лягу к тебе ближе? Прохладно…

– Пожалуйста, грейся.

– А ты волк?

– Безусловно, да. А ты человек?

– Я – да, человек. – Стефан подумал: «Как забавно. Волк шутит со мной».

– Доброй ночи, человек.

– И тебе хороших снов, волк…

 

И они уснули. Человек, зарывшийся в тёплый густой мех волка, и волк, который умел шутить.

 

 

*   *   *

 

Волку снились горы. Снежные вершины, на которых лежали облака. Самые высокие горы на свете. Небо и земля встречались здесь и менялись местами. В этих горах волки были полновластными хозяевами. Поколения его предков охотились здесь, среди чёрных камней на краю ледника. Жили в горах и люди. Они платили дань волкам. Баранами, козами или младенцами, если год был несчастливым. Так было. До тех пор, пока волк не пришёл за приношением к аулу на самом краю бездонного ущелья.

Из аула навстречу волку вышел человек, его звали Акьяла. Не было в руках человека верёвки. Не было чёрного покорного барана на другом конце верёвки. У человека, которого звали Акьяла, в руке был нож. Он искал боя и нашёл его. Весь день, до заката бились волк и человек Акьяла. Горы смотрели и не могли поверить. Человек побеждал. Это было невозможно, и умирающий волк спросил его:

– Как смог ты меня одолеть, маленький слабый человек?

– Мой Бог дал мне силы, – ответил человек Акьяла.

– А что ты дал своему Богу?

– Все дни и ночи, что у меня были.

– Значит, ты тоже умрёшь сегодня?

– Умру. Но умру победителем, а ты сдохнешь.

Волк засмеялся, и человек вздрогнул от смеха побеждённого врага.

– Это твой Бог победил, а не ты – слабый и глупый человек.

– Что тебе до того? Ты сдохнешь через минуту.

– Я умру хозяином гор, которого победил бесчестный Бог. А вот кем умрёшь ты?

Человек задушил волка и умер рядом с ним, как только солнце погасло среди горных вершин. А Бог всё пропустил, хотя и сидел в первом ряду с ведёрком попкорна. Бог переписывался в чате с новой подружкой

 

 

*   *   *

 

Наутро, прощаясь, Стефан сделал ещё один снимок волка. Портрет волка – так он его назвал. Волк спросил:

– Зачем ты фотографируешь меня? Для кого?

– Когда мы встретимся в следующий раз, я постараюсь отдать тебе снимки.

– Прощай, удивительный человек. Мы не встретимся.

– Этого никто не знает.

– Может быть, там, наверху, у истоков реки ты встретишь Бога. Покажи ему мою фотографию. И скажи, что он не победил. Что победить можно только честно.

– Я всё ему передам, волк. Если встречу. Ты не хочешь пойти со мной и сам сказать ему об этом?

– Нет, человек с музыкой в голове. У меня нет никаких дел с этим Богом.

И они разошлись. Человек с камерой и плеером и волк, который согрел его холодной ночью и отказался говорить с Богом.

Стефан шёл вверх по руслу высохшей реки. А волк шёл вниз, по его следам. И они, действительно, никогда больше не встретились.

 

 

Глава 4. Очень коротко о музыке

 

Стефан надел наушники и включил «Снежность» – свою снежную симфонию. Кажется, он больше ничего и не загрузил в плеер. Это к лучшему. Теперь, когда «Снежность» была закончена, и он лишился возможности вносить в неё изменения, она стала для него другой. С ней нужно было заново знакомиться. Кажется, когда он работал, то совсем не замечал многих неожиданных интонаций. И более того, теперь он не мог вспомнить, как и когда эти новые интонации появились. Если бы не контракт, если бы не цепь безупречных совпадений, которые изменили всю его жизнь… Он и раньше мог забыть, когда и как рождались мелодии или партии разных инструментов. Но сейчас ему казалось, что в его музыку кто-то проник. Второй автор. Стефан боялся думать об этом. И ещё он опасался реакции Жюль. Может быть, Жюль именно это и почувствовала в его музыке. Чужака. Услышав чужака в музыке, она могла увидеть его след в жизни. Она могла заметить эту невидимую неслышную тень, присутствие чужака в их отношениях, квартире… возможно, даже в их спальне. Ведь если ты не замечаешь чего-то в своей жизни, ты не замечаешь этого нигде. Чужак может стоять у тебя за спиной, править твои ноты, читать твои письма, спать с твоей женой, а ты этого не увидишь и не узнаешь. Пока не столкнёшься с ним лицом к лицу.

Стефан боялся вопросов. У него не было на них ответов. И сейчас нет. Он идёт вверх по руслу высохшей реки, надеясь найти эти ответы. Надеясь найти там, наверху, того, кто знает. Ему не нужна больше его жизнь. Не нужны все эти дни и ночи успеха и достатка. Потому что невозможно жить чужой жизнью, чувствовать свою несостоятельность, из которой чьи-то чужие руки лепят успех.

Когда ему написали из студии «Легион продакшн» и предложили встретиться, он удивился. Конечно, не первая в списке студий, но одна из немногих, известных всем. С яркими проектами, звёздами и шоу. Ещё больше он удивился их предложению написать музыку к новому проекту. Пока пилотному, но очень перспективному. Конечно, он согласился. Не задумываясь. Не спросив даже, кто именно назвал его фамилию. А ведь это важно. Ни одна из его последних пластинок сейчас не крутилась на радио, его не было в обзорах блогеров, не было в чартах или музыкальных журналах. Его знали среди специалистов. Да, были те два ранних сингла – они прозвучали заметно и ярко. Но уже давно. В наше быстрое время год – это запредельно давно. Достаточно ли этого было? Или просто совпадение? Стефану хотелось думать, что у него есть свои фанаты. Ну, может быть, не фанаты, но те, кто не пропускал его релизы.

Сериал, в который его пригласили композитором, стал хитом. Отличный сценарий, очень хорошо подобранный состав и, разумеется, саундтрек. За саундтрек и сценарий сериал получил призы киноакадемии. В какой-то момент он стал слышать свой трек на улицах. Несколько ди-джеев сделали версии, с его авторского согласия, конечно. Работа над проектом «Легиона» заняла три месяца. И всего через несколько дней после завершения сезона к Стефану обратились с ещё более амбициозным проектом. Это был фильм. Большой, настоящий, полный метр. На участии Стефана настаивал режиссёр. Стефан раньше не был с ним знаком, но они быстро сошлись, и полугодовая работа оказалась на удивление результативной. Фильм взял несколько призов на европейских фестивалях авторского кино. В том числе – за музыку. И что не менее важно, фильм имел прокатный успех. К Стефану пришла известность. Профессиональная, разумеется. Его пока не узнавали в метро и не приглашали на ток-шоу, но о нём заговорили. С этого момента он не просто получал предложения. У него появился выбор. Выбор – это то, чего не было в его жизни никогда. Стефан не умел выбирать. Опыт выгодно договариваться, как и способность рассказывать о себе, у него напрочь отсутствовали. Но никаких препятствий на пути не было. Новый проект, также обречённый на успех, сам пришёл к нему. Вместе с большим гонораром и возможностью работать над собственной музыкой. Тогда и родилась «Снежность». Тогда его жизнь сложилась окончательно, потому что одновременно со снежной симфонией в его жизнь пришла Жюль.

 

 

Глава 5. Призраки приходят в дождь

 

Солнце жгло. Стефан шёл вверх по руслу высохшей реки. Бесконечный подъём утомлял. Стефан не был туристом. Он устал. На пути его начали попадаться большие чёрные валуны, видимо, раньше здесь были речные пороги. Обходить их не всегда получалось, иногда приходилось карабкаться по этим чёрным шершавым камням, как по спинам огромных навсегда уснувших черепах. Стефан ложился отдыхать на их нагретые солнцем панцири и представлял живыми и медленными. Да, словно антрацитовые черепахи. Дети Великой черепахи, что спит посреди бескрайнего океана и держит на своей спине землю и небо.

Чёрные валуны-черепашата застыли здесь, в песке и пыли. Река не смогла докатить их до океана. Великая черепаха никогда не узнает судьбу своих детей.

Стефан весь покрылся, пропитался пылью. Со вчерашнего дня его мучила жажда. Говорят, что человек может прожить без воды не больше трёх дней. Очень не хотелось проверять это знание на себе. Стефан был готов к смерти. Контракт – всё дело было в нём. Когда ты точно знаешь день смерти, когда он приближается… Много ночей без сна. И одна мысль: как это случится? Остановка сердца или яд? Может быть, электрошок или пуля в затылок? Он перебирал множество вариантов, среди которых никогда не было мучительной смерти от жажды. Мыслями о смерти он был переполнен. Он шёл, падал, полз и снова вставил и брёл без всякой уже цели.

Вот он поднялся, наконец, над последним валуном. Посмотрел вперёд и вверх. Потому что дорога его вела только вперёд и только вверх. Чушь. Эта мысль, этот контракт, этот путь. Белая выгоревшая от солнца пыль. Никаких признаков жизни, никакой воды. Стефан застонал и упал лицом в мягкую белую пыль. Её удушающая сухость сводила с ума. Подняться сил не было. Они кончились во время долгого подъёма. Кончились и силы, и слова, и надежды. Впереди были только чёрные, раскалённые от солнца камни и белая пыль.

 

 

*   *   *

 

Посреди бескрайнего океана медленно ворочалась Великая черепаха. У неё было всё время этого мира. Столетия – мелкие чешуйки её сверкающего панциря. Но для чего тебе всё время мира, если твои дети пропали в пути? До начала времён Великая черепаха сделала кладку в жерле вулкана. Вместе с лавой увидели свет её дети. Огненно-красными были их глаза, как раскалённые недра бескрайнего ничто. Глянцево-чёрными были их панцири, как обсидиан. Река, бравшая начало в ледниках, встретила и остудила их новорождённую ярость. Чёрным детям Великой черепахи не добраться до океана без быстрой и заботливой реки. Они плыли по течению, карабкались по перекатам, они слышали далёкую песню матери Великой черепахи. А потом река закончилась, высохла, растеклась по равнине ручьями, ушла в землю. Только шепнула им на прощание: «Простите». Замерли обсидиановые панцири, покрылись пылью, белой и лёгкой. Ждут, когда вернётся река. Тоскует Великая черепаха, поёт медленную печальную песню. Волнуется бескрайний океан. Качаются земля и небо на спине Великой черепахи. Упадут?

 

 

*   *   *

 

Стефан впал в забытьё. Он слышал, как шепчутся рядом с ним каменные дети Великой черепахи. Как они поют песню близкого, но недостижимого океана. Он пытался подпевать им, но ничего не выходило, не было слов, не было языка. Только песок и камни. Глаза закрылись, растрескались губы, покрылись сухой белой пылью сжатые зубы. Как быстро забывается всё…

– Как быстро забывается всё, что ты любил и хотел. Как быстро уходят маленькие мечты-огоньки, когда приходят большие желания. Воды? Ты хочешь воды?

Это мёртвые черепашки поют об океане. Так много воды. Прохладной воды, которая прогонит пыль. Вода – это счастье.

– Воды? Это всё, что тебе нужно?

Кто-то говорил со Стефаном. Спрашивал что-то. Предлагал воды. Это черепашки хотят нести его на своих панцирях. Они поплывут мимо города, встретят Волка и позовут с собой. И дальше поплывут вдвоём на панцирях, как флотилия плотогонов. Им будет хорошо вместе. Волк научит его свободе. А он научит волка музыке…

– Воды, – согласился Стефан. Спорить об этом было глупо. Ветер подхватывал его слова и смешивал их с песком и пылью.

– Славы? Денег и женщин? Империю?

– Воды. – Что понимают черепашки в славе? Стефан отвечал обсидиановым черепахам, но знал, что с ним говорят не они.

– Знаешь ли ты, что в условиях дефицита воды эволюция заставляет живые организмы к этому приспосабливаться, ты слышал о теории мистера Дарвина?

– Воды.

Стефан шептал это слово, но никакого смысла в нём не было. Шелестит песок. Сухие лёгкие слова падают на дно высохшей реки, как песчинки на ветру, смешиваются с другими песчинками, становятся белой пылью. Ничем.

Слова, которые кто-то настойчиво шептал ему на ухо, были сложны и непонятны. Вода – простая вещь. Её много. А ему, Стефану не нужно много. Глоток.

– Есть два способа приспособиться к отсутствию влаги: склерофиты и суккуленты. Одни привыкают обходиться без воды. Другие накапливают воду внутри себя. Когда ты начнёшь адаптироваться? Как тебе больше нравится? Быть толстым или колючим?

– Воды…

– Теория эволюции мне всегда казалась сомнительной. Почему ты не пытаешься приспособиться? Будешь умирать? Никакой адаптации?

– Воды…

– Согласись, если вся теория эволюции зависит от желания конкретного индивида, то разве можно её распространять за пределы существования этого индивида? Это всё частный фактор, понимаешь? Ладно, не хнычь, будет тебе вода. Это мой вопрос, мой старый спор. Ты здесь ни при чём.

Ударил гром. Сначала в отдалении, потом совсем близко. Стефан в своём бессознательном состоянии слышал его. Но гром для него ничего не значил. Просто ещё один звук. Наверное, Большая черепаха проснулась, стряхнула с себя землю и небо и пошла искать своих детей. Весь мир раскачивается. Она найдёт своих маленьких обессилевших детей. И его, Стефана тоже найдёт. И она возьмёт его в океан. Он станет рыбой. Поплывёт, наслаждалась прохладной водой, скользнёт под самой поверхностью, по краю зеркала, и увидит наконец Большую черепаху, на панцире которой стоит весь мир. И тогда он нырнёт глубоко-глубоко в чёрную прохладу…

 

 

*   *   *

 

За окном шёл дождь. Он чертил серебристые извилистые беспокойные линии на чёрном стекле окна. Стефан проснулся в своей студии. Бывало, что он засыпал в кресле в наушниках, когда слишком долго работал. И никогда не знал, сколько же он проспал. Час, два или десять минут. Поднялся, выключил мониторы, микшер и, пошатываясь, пошёл в спальню. Результаты ночной работы он послушает утром, а сейчас спать… Он открыл дверь студии и вдруг услышал разговор. Тихий шёпот. Где-то в спальне. Потом мягкий щелчок дверного замка. «Жюль, наверно, ещё не спит», – подумал Стефан и вошёл в темноту спальни. Жюль спала. Стефан слышал её тихое дыхание. Кто же говорил? Он вышел из спальни, встревоженный, обошёл квартиру. Никого. Входная дверь заперта изнутри, только дверь на террасу приоткрыта. Стефан выглянул на террасу. Ледяной дождь обжёг лицо и мгновенно взбодрил его. На террасе было холодно и пусто. Показалось. Стефан вернулся в спальню, разделся и лёг на свою половину. Жюль, как всегда, почувствовала его движение, нашла его под одеялом, обняла.

– Чудесная ночь, милый, спасибо тебе, – прошептала она, не открывая глаза.

Стефан поцеловал её закрытые веки и вдруг подумал: «О чём это она?».

– Прости, Жюль, я снова уснул в студии.

Она улыбнулась, не открывая глаз:

– Музыка тоже тебя целовала?

– Не знаю, Жюль, завтра увидим, но, кажется, я закончил с «Легионом».

– И со мной…

Тонкие пальцы Жюль пробежали по его груди, коснулись губ, провели по лицу.

– Почему ты мокрый, Стен?

– Я выходил на веранду, там дождь…

Стефан ждал, что она спросит, зачем он выходил на веранду в дождь, но услышал её ровное спокойное дыхание и понял, что она уснула.

Неужели ему всё это померещилось? Или это был обрывок сна? На самом деле не было никакого разговора, шагов и щелчка замка. Почему тогда она говорит так, словно они занимались любовью? Жюль любила секс. Иногда, засыпая, она шептала ему: «Милый, если ты захочешь меня ночью, пожалуйста, не буди, просто войди в меня».

Стефан долго лежал без сна. Мысли кружились, путались, медленно угасали, не оставив решения. По чёрному стеклу бесшумно бежали бесконечные линии дождя…

 

 

*   *   *

 

…И стала вода. Сначала первые тяжёлые капли упали на высохшее, покрытое глубокими трещинами чёрные камни-перекаты. Капли разлетались мелкими брызгами, бились, как жемчужины, о панцири детей Большой черепахи. Стефан попытался широко открыть рот. Но рот его был щелью, забитой песком. Это вода, и она совсем рядом. Хлынул дождь. Дождь был всем. Жизнью, радостью, счастьем. Всем. Дождь невозможно было назвать одним словом. Он был всеми словами сразу. Всеми сказанными и невысказанными. По сравнению с дождём слова – это пустяки.

Под дождём затянулись все трещины, все каверны, засыпанные ветрами и песком, в которых селились поколения песчаных крабов. Под дождём Стефан снова открыл свои высохшие и потерявшие цвет глаза. Жив.

 

 

Глава 6. О том, что было, и чем не успокоилось сердце

 

Когда ему пришло письмо с предложением контракта, Стефан просто улыбнулся. И выбросил раскрытый конверт в мусорную корзину. Редкий вид спама – всё равно спам. Когда ему позвонили с аналогичным предложением, он вежливо попросил перезвонить через две недели, возможно, он будет свободен для разговора. Стефан не грубил по телефону. Не потому что боялся последствий или был чрезмерно вежлив. Стефан в любых ситуациях предпочитал корректность и вежливость. Это было в его характере, в его умении превращать конфликт в дискуссию, а дискуссию – в разумный диалог. Как правило, предложение перезвонить через некоторое время срабатывало, и навязчивые продавцы воздуха сами собой сливались. Но когда ровно через две недели, в то же время, он взял трубку и снова услышал равнодушный мужской голос, любопытство победило. Стефан выслушал собеседника, начал задавать вопросы и, в конце концов, согласился встретиться. Стефан не любил говорить «нет». Может быть, в этом проявлялось его слабоволие (так говорила его первая жена).

Однажды Стефан услышал совет психолога: никогда не говорить слово «нет» тому, кого любишь. Банальная история, но его чем-то зацепила, запомнилась. Оправдывала его слабость. Он старался следовать этому правилу всю жизнь. Увлечение психологией сменилось экзотическим трансерфингом, потом он начал читать Кастанеду, а потом… бросил все эти занятия, когда его бросила жена. Она ушла от него после «самого тусклого в её жизни года» к пластическому хирургу. Никогда не интересуясь психологией, она тоже предпочитала говорить «да». Особенно в некоторых, понятных взрослым людям, ситуациях. Хирург любил её так неистово и бурно, что моментально увеличил все её достоинства. Новые конкурентные преимущества позволили ей сделать следующий шаг и поменять влюблённого хирурга на очарованного владельца клиники преклонных лет. За дальнейшей судьбой своей, теперь уже вдвойне бывшей жены Стефан больше не следил. Но сомневался, что она остановилась на хирургии. У неё, в отличие от Стефана, была в жизни цель. Так она говорила, когда уходила от него. У Стефана тоже была в жизни цель. Но рядом со сверкающим автомобилем хирурга цель Стефана бледнела и молчала.

Чем была жизнь Стефана последние двадцать лет, включая недолгий брак? Чередой отказов. Так ему казалось. Ему отказывали все подряд. Студии, куда он пытался устроиться аранжировщиком или сессионным музыкантом, продюсеры, которым он предлагал свои проекты. Женщины, с которыми Стефан пытался знакомиться в сети (знакомиться на улицах Стефан никогда не решался). Череда отказов длилась и накапливалась. При этом находились небольшие заказы, которые позволяли Стефану оплачивать скромную комнату и никому не заметную жизнь на окраине большого города. Из развлечений Стефан мог позволить себе раз в неделю, в пятницу, проводить вечер в баре недалеко от дома.

Стефан был композитором, аранжировщиком и музыкантом. Он был из поколения, которое училось всему на ходу. Это было начало цифрового мира. Синтезаторы появлялись и сразу становились объектом исследований. Следующее поколение было удачливее, у него уже были учителя, был опыт, сэмплы, софт и все совершённые до них ошибки.

Стефан писал музыку. Он нигде не учился этому, никогда не занимался с педагогами музыкальной грамотой или сольфеджио. Абсолютный самоучка, Стефан в старшей школе увлёкся музыкой, полюбил её безмерно и безответно. Пожалуй, это была его единственная большая любовь. Музыка никогда не говорила ему «нет». Она отвечала взаимностью. И пусть не находилось студий и продюсеров, оценивших эту взаимную любовь, чувства Стефана не остывали. Синтезатор и наушники были центром его вселенной. Позже к ним добавился ноутбук и секвенсор. О чём была музыка Стефана? Я не могу сказать тебе. Обо всём. Он написал свои «Времена года» и свою «Стабат Матер», свой «Реквием». Он начинал с простых вещей, которые называют сейчас чилаут или эмбиент. Он смешивал их с рейвом и хаусом. Он экспериментировал с французским и норвежским фольклором, увлекался техно из Детройта и разбавлял его депрессивные басы звонким новоорлеанским джазом.

Над Стефаном подшучивали друзья. Над его разнообразием стилей и вкусов, над его неумением остановиться. Один его давний приятель, работавший на музыкальной радиостанции, изредка подбрасывал ему заказы, связанные со звуком: мастеринг любительских песен, аранжировку и запись аудиокнижек и прочий малобюджетный, невыгодный для студии материал. Они дружили со Стефаном много лет. Когда-то Стефан познакомил его с компьютерной аранжировкой, показал, как работают «Кубэйс» и «Нюэндо» – профессиональные программные секвенсоры. Прошло много лет. Приятель стал директором радиостанции с офисом в одной из стеклянных башен в финансовом центре города. А Стефан по-прежнему смотрел на трущобы окраины из окна маленькой комнаты в чужой квартире, с утренней очередью в туалет и подписанными полками в холодильнике.

Соседи Стефана менялись, как меняются времена года, иногда даже чаще. И Стефан приспосабливался к новым людям, привыкал к шумным вечерним попойкам на кухне или бесконечным сериалам в соседней комнате. Пару лет он терпел чёрного подлого кота, норовившего пометить его обувь в коридоре. А потом полгода берёг соседских попугаев (их почему-то обязательно нужно держать парочками). С попугаями нельзя было открывать окно на кухне, а мерзавец-кот предпринимал попытку за попыткой сбежать из квартиры к подвальной рыжей кошке свободных нравов…

Над Стефаном подшучивали, считали его чудаком, странным, даже сумасшедшим. Именно здесь, на кухне этой чужой квартиры Стефан познакомился со своей первой женой. Встреча их была случайной, совместная жизнь недолгой и какой-то бесследной. Жена очень скоро разочаровалась в нём, называла его неудачником, а когда выпивала с подругами, отзывалась о нём ещё грубее. Она делила мир на две неравные части. Лучшая часть мира обладала ресурсами, загородными домами, дорогими машинами, яхтами, самолётами. В другой части мира жили неудачники. В этой части мира она по ошибке родилась.

Стефан не делил мир на части. В этом, как, собственно, и во всём остальном, они были совсем не похожи.

 

 

Глава 7. Старик и жареные каштаны

 

Стефан обнаружил, что русло высохшей реки изменилось, когда присел на совершенно неуместную, окрашенную в странный ягодно-красный цвет скамейку. Усталость и голод кружили голову. Навязчиво тянулся откуда-то запах жареных каштанов. Дразнил. Но Стефан не верил запаху. Рестораны и каштаны остались в городе. Это всё миф, иллюзия, мучительный бред. Однако жёсткая скамейка, дымок и даже незатейливая музыка, едва слышная, но всё-таки слышная, победили. Стефан поднялся и побрёл на запах.

Бородатый старик у жаровни добродушно подмигнул и перемешал на решётке каштаны.

Стефан зашарил по карманам в поисках денег, удивляясь достоверности бреда.

– Нет денег? Не надо, потом отдашь, – смеялся старик в белую бороду и сыпал каштаны в глубокую глиняную миску.

 

Сказать, что это было вкусно – не сказать ничего. Стефан не говорил, он ел.

Старик ворошил и перемешивал угли под почерневшей железной решёткой. Потом бросил на решётку несколько кусков мяса.

– Не спеши, хороший человек. Не спеши кушать. Барашек никуда не убежит. Каштаны дождались, и смирный послушный барашек будет тебя ждать.

Старик улыбался. Когда старики улыбаются, улыбается само небо. Годы и горы были в этой улыбке. Огромные стада баранов медленно стекали со склонов в зелёные долины. Блестящие вдали озёра отражали снежные пики ледников. Те, кто провёл свои дни у подножья великих гор, никогда не знал и не узнает чистоты этих озёр, тишины неба, перевёрнутого бездонной чёрной чашей над землёй.

 

– Что это за город? – Стефан задавал вопросы по существу, гоня прочь мысли о потустороннем мире, чистилище или светлых тоннелях посмертия. Мясо и каштаны были настоящим. И жаровня с мясом, думал Стефан, это такая простая вещь, в которой нет и не может быть никакой метафизики.

– Это не город, хороший человек. Это путь. И ты идёшь совсем не в ту сторону, куда идут другие.

– А куда они идут? – Стефан решил избегать метафор.

– Все, кого я знал, шли вниз по руслу высохшей реки. И сам я иду туда же. Вот только песочком угли присыплю…

– Что это за река, почему она высохла? – Стефан смотрел, как старик сунул руку в толстую грубую руковицу, подхватил тяжёлую решётку и ловко поставил её вниз, на землю. А потом присыпал горячие угли песком из ведра.

 

Старик, наверное, не услышал вопрос. А может, не хотел больше говорить. Он что-то тихонько напевал себе под нос, усмехался и, запахнув край тёмного шерстяного халата, наводил порядок вокруг жаровни.

Тогда Стефан вынул из сумки камеру, взвёл затвор и сделал снимок старика. Тот не обратил внимания на фотоаппарат. Занимался своим делом. Стефан сделал ещё один снимок – крупный план рук старика над потухшими углями.

 

 

*   *   *

 

…Старик сидел на пороге своего дома. Высокое крыльцо, высокий порог, высокие горы вокруг. Дом, сложенный из старых, выкрошенных по углам кирпичей, состоял из одной комнаты. Трижды перекрытая листами железа крыша протекала и гремела при сильном ветре. А ветра здесь частые гости. Нужно бы раздобыть ещё железа. Но нет никакого толку в новых листах. Подняться и починить кровлю некому. Старик уже был не тот, что раньше. И дело было не в том, что тосковал он по детям, уехавшим искать новую счастливую жизнь в далёкую страну. И не в том, что жена его год как на кладбище. Не оправилась от простуды прошлой зимой. Нет, дело не в этом. Старик не боялся одиночества. Он, пожалуй, уже давно ничего не боялся.

Старик служил в церкви, алтарничал по праздникам и воскресеньям.

На днях, после службы, он сжигал в топке за церковью принесённые старые книжки и рваные иконки. Накопилось. Люди несут, оставляют, выбросить нельзя. Вот и разводит он раз в месяц огонь в маленькой ржавой печурке, сжигает то, что накопилось у свечного ящика.

Подошли к нему двое. В чёрном. Долго говорили, а он слушал. Предлагали удачу, деньги, новую жизнь… А зачем ему? Он слушал их. Молчал. Потом говорит:

– Если нужны вашему дьяволу мои недолгие оставшиеся дни, пусть берёт. Мне ничего не нужно. Пусть употребит их на что-нибудь толковое. Я ума не приложу, что мне с ними сделать.

Так и договорились. Сегодня старик сидел и ждал, когда приедут за ним эти двое. Сегодня. Сейчас. И останется ему только пройти руслом высохшей реки. А дальше? Какая разница, что будет дальше. Если почитать святых отцов, а старику приходилось их читать, так он и не жил никогда. Грешил да маялся. И не очень-то каялся. Даже когда служил в своей церкви. Старик не верил в Бога. Хотелось бы, но веры не было. В святую воду не верил, и в записки, что читал отец Герасим за здравие и за упокой, тоже не верил. Но отец Герасим ему как-то сказал:

«Ты послужи. Господь пошлёт веру. Но её нужно заслужить».

Сколько лет прошло, а старик так и не заслужил. Вот и пусть уже всё кончится. Ничего ему не нужно. А сын… всё одно не пишет. Не нужен, стало быть, он, старый, никому. А себе и подавно.

 

 

Глава 8. В которой родилась «Снежность» и медленно растаяло слово «пока»

 

Стефан хотел расспросить старика о реке, но тут послышалась музыка. Недалеко, совсем рядом, кто-то упражнялся на скрипке. Не слишком умело, путая ноты и длительности. Стефан мгновенно узнал то, что пытался играть неизвестный скрипач. Это было вступление «Снежности». Снежной симфонии. Стефан пошёл на звук. Тропинка уводила в сторону, и тогда он пошёл между деревьями, путаясь в кустах, через непролазные колючие акации. Он старался не потерять направление. Внезапно деревья кончились, и Стефан оказался на краю оврага. Инерция движения или осыпающийся край были виноваты, но Стефан не удержался на краю и начал съезжать вниз, в овраг. Он упал в самом конце спуска и покатился. Земля вертелась вокруг него, била острыми камнями, рвала одежду… Стефан, весь засыпанный песком и пылью, приподнялся на дне оврага. Оглушённый, но, кажется, не поломанный. Посмотрел на ближайший к нему край оврага. С него сыпался песок и мелкие камни. Посмотрел на противоположную сторону, более пологую. Кажется, он вернулся в русло высохшей реки. Потряс головой. Внутри гудело, во рту – вкус крови и хруст песка. Всё словно сдвинулось вокруг него, поменялись местами верх и низ, право и лево. Была ли встреча со стариком или это морок, сотрясение от удара? Он действительно слышал Снежную симфонию? Волосы, лицо и руки – в песке, плотная рубашка разорвана от плеча до самого локтя.

Камера, где его камера? Она лежала рядом. Сумка совершенно цела, только в пыли. В застёгнутом на молнию кармане сумки – плеер и наушники. Стефан проверил плеер и камеру, внутри сумки не было никакого песка и видимых повреждений. Руки сами потянулись к наушникам, не удержать. Стефан надел их и включил плеер.

Снежная симфония. Она зазвучала с того же места, что начинал играть неизвестный неумелый скрипач. Наверное, всё это был сон. Каштаны, широкие ладони старика над углями, парк и скрипка…

…Скрипка нежная и лёгкая, невесомая, совсем не такая, как в лесу. Настоящая. К одинокой скрипке добавилась виолончель. Следом вступила ещё одна. Это струнное трио было гордостью Стефана. Он закрыл глаза. Ласковые руки виолончели удерживали стремительный, нервный пунктир пиццикато, не давали ему упасть. Не давали сорваться с его невероятной высоты…

 

Да, всё началось зимой. Ранним утром Стефан вышел из дома. Было ещё темно. В его новом доме не скрипели двери, не гремели пружинистым лязгом замки. Не было сырости, шума, запахов старого грязного подъезда. Всё это осталось в старой квартире, в прошлой жизни. Изменилось всё, к чему Стефан привыкал годами, но привычки остались прежними. Утренний кофе, например. Вот только зёрна, что он засыпал в новую кофеварку, закончились. Стефан отправился за ними в ближайший магазин. Вышел на улицу, а там снег… Ещё вчера была хмурая неприветливо-мокрая осень, а сегодня снег. Стефан остановился на крыльце. Смотрел. Слушал снег.

Что бы он делал без музыки? Если бы музыки не было в его жизни. По какой-то реальной и простой причине. Например, если бы у него не было музыкального слуха. Кстати, в детстве случился с ним любопытный эпизод: его не взяли в музыкальную школу. Преподаватель из муниципальной школы приходил в класс к Стефану, искал одарённых ребят. Стефан не прошёл отбор. Никто из тех, кто прошёл отбор, не стал музыкантом, а Стефан стал.

Или, скажем, был бы он совершенно глух. Бывают же глухие и глухонемые люди. Как бы он жил тогда? Вся его жизнь – это музыка. Если её извлечь, вырезать, вырвать с корнями? Что останется? Стефан остановился на крыльце и смотрел на зимнюю, не тронутую людьми мостовую. Что останется, если у этого города отнять снег? Он сгниёт в своей нечистоте. Ему нечем будет прикрыть свой стыд, свою грязную, рвущуюся наружу изнанку. Чем стала бы пещера в Назарете без святого семейства?

У каждого из нас внутри натянуты струны – тонкие нити, что связывают душу и тело. У всех они разные, эти нити. Ты знаешь о себе. Я знаю о себе. У Стефана – это музыка. Оборви эти струны, и ты получишь пустую оболочку. Не человека.

Стефан стоял и смотрел на снег, чувствуя его чистоту, его уязвимость. Первые такты Снежной симфонии медленно кружились, опускались с чёрного неба. Вместе с первым снегом. Ничего лучше Стефан не писал. Трудно признать, что вся твоя прежняя жизнь была черновиком. Стефан признал. Так появилась «Снежность».

Сейчас, снова погрузившись в знакомую музыку, Стефан сразу успокоился. Шок от падения и удара о землю, невозможность вернуться, страх – всё отошло в сторону. Музыка снова помогла ему стать собой и прийти в себя…

 

…Стефан вернулся домой, повторяя про себя мелодию «Снежности». Он боялся потерять её, боялся, что она исчезнет в тепле и покое, растает. Напевал её очень тихо, помогая себе жестами. Осторожно высыпал кофе из шуршащей пачки внутрь кофемашины. И наконец записал мелодию, всего несколько тактов, на бумажной салфетке.

Разноцветный витраж дверей удерживал звуки, шорохи и уютную возню кофемашины в кухне, не выпуская их в гостиную. А там, на страже тишины, осталась ещё дверь в спальню. За этой дверью спала Жюль. Она обычно вставала гораздо позднее Стефана. Он просыпался очень рано, до рассвета. Выскальзывал из их общей широкой постели, как мог тихо, собирал одежду, прикрывал дверь спальни и только тогда переводил дыхание. Как бы тихо ни старался он двигаться, Жюль почти всегда улыбалась, не открывая глаз, когда он выходил. Она слышала. Нежность её улыбки держалась внутри Стефана долго. Но записать её нотами Стефан пока не умел. Пока.

Совсем скоро Снежная симфония оформилась в звуки, увлекла его за собой. Стефан долго сопротивлялся, но наконец сдался. Отложил все заказы, перенёс сроки, договорился или просто отказался, не объясняя причин. Первая часть была готова фрагментами, мелодиями, и не могла ждать. И он погрузился в «Снежность».

Больше месяца он провёл в наушниках. Кажется, он даже спал в кресле у компьютера, в своей студии. Впрочем, спрашивать, где он спал и что ел, было бесполезно, он не замечал ничего. Не отвечал на звонки и письма, забыл обо всём. Даже Жюль не могла найти для себя места в этом закрытом от всех мире, в состоянии вакуума, куда он погрузился.

 

И вдруг, неожиданно даже для него самого, почувствовал, что закончил. Снял наушники. Он мог себе позволить очень дорогие наушники, и они у него были, но сейчас он пользовался теми, к которым привык за много лет. Стёртая кожа верхней дуги и потрескавшиеся амбушюры его не смущали. Вот только уши от длительной работы болели. Впрочем, Стефан к этому давно привык и почти не замечал. Он сбросил на пол наушники и вывел звук на мониторы.

Музыка возникла из пустоты, так же, как когда-то из чёрной пустоты ночного неба опускались белые снежинки. «Снежность» медленно окружила его. Он закрыл глаза и затаил дыхание, чтобы не повредить её хрупкую невесомую невинность.

Переход из наушников в мониторы всегда несёт за собой совсем другое представление о звуке. Стефан в таких случаях брал блокнот, лежавший под рукой, и фиксировал ошибки, которые прежде не замечал. Всегда, но не сегодня. «Снежность» захватила его. Он слушал, так и не открывая глаза, вцепившись пальцами в подлокотник кресла. Всё было именно так, как он видел, как хотел увидеть. Он чувствовал первые снежинки, слышал ветер, ждал метели, и она пришла. Закружила, завыла, пошла по городу, хлопая ставнями, сбивая с пути прохожих, ослепляя машины и белыми стремительными вихрями поднимаясь до самых верхних этажей…

Первая часть симфонии оканчивалась снежной бурей. Обрывалась резко и даже грубо. Стефан знал об этом, ждал этого момента и всё же, захваченный музыкой, пропустил и вздрогнул. Он хотел, чтобы первая часть симфонии, буря, заканчивалась так, словно ветром захлопнула окно. И зима, снег, холодное бешенство метели оставалось снаружи. А дальше тишина…

 

Он пришёл в себя и открыл глаза. Он сидел в своей домашней студии, небольшой комнате, обитой по его заказу мягким чёрным звукоизолирующим материалом. Когда он закрывал за собой дверь, то оказывался полностью изолирован от внешнего мира. Он был внутри мягкой капсулы. Космонавт в своей крошечной ракете. Зигги Стардаст. Мистер Рокетмен.

Сейчас контур тишины был разорван, дверь открыта, и на пороге студии стояла Жюль. Она смотрела на него, и Стефан почувствовал смущение. Как будто он занимался чем-то непристойным. Словно он оказался на сцене перед зрительным залом. Один. Поднялся из-за инструмента, а зал молчит. Ни аплодисментов, ни шёпотов, ни свиста. Стефан неловко выбрался из кресла и подошёл к Жюль. Хотел обнять, как обычно, но что-то его останавливало. Её взгляд. Он спросил:

– Тебе понравилось?

– Да, очень. Ты мне уже ставил начало, я помню.

Жюль отвечала тихо, как всегда. Но что-то в её голосе, в её взгляде было не так.

– Ты сказала тогда, что мелодия дурацкая, – Стефан улыбкой попытался смягчить слова.

– Я помню, Стен. Мне она показалась слишком сложной. Но сейчас всё звучит по-другому. Ты над ней работал все эти месяцы?

Стефан растерялся. Он совсем потерял счёт времени. Кажется, всё-таки не месяцы… недели? Какое же сегодня число? Его вдруг обожгла мысль, что уже июнь. Что время его вышло, а он не знает об этом.

– Какой сегодня день, милая?

– Десятое мая, Стен, ты почти пропустил май, так и весну потеряешь. – Жюль улыбалась, но Стефан не доверял её улыбке. Обида? Разочарование? Ревность? Наверное, всё вместе. И ещё его вечная неуверенность в себе… и ещё Стефан понял, что у него пока есть время. Три года пролетели гораздо быстрее, чем ему думалось в день подписания контракта. Но он всё ещё может закончить. И Жюль… она у него есть. Пока.

– Так тебе понравилось, милая? Это только первая часть. Она готова. И вторая часть тоже почти готова. Мне нужно совсем немного времени, чтобы закончить. Кажется, это самое главное, что я написал.

– Да, она потрясающе звучит, как всё, что ты пишешь, Стен. Вот только не обижайся, пожалуйста. У меня какое-то дежавю. Как будто я уже это слышала. Не могу только сообразить, где и когда. Такая знакомая мелодия, только сложная…

Жюль говорила так, словно не понимала: ничего хуже сказать композитору нельзя.

Стефан молчал. Внутри него что-то хрустнуло. Болезненно и непоправимо. «Она чужая мне», – он подумал об этом, и ему сразу стало легче дышать. Он обеими руками стал мять шею, немного запрокидывая назад голову, как будто затекло всё тело. Этими движениями, усилиями он старался снять оцепенение, показать, что устал, что почти не понимает то, что она говорит. И что его это совсем не тронуло, не обидело. Она чужая, почти не знакомая. Откуда ей знать? Зачем ему дорожить её мнением, её чувствами? Зачем ему так больно от её слов?

Жюль подошла к нему. Всего два шага. Эти два шага только что были световыми годами, а потом её руки легли ему на плечи, мягкие ласковые пальцы взъерошили волосы.

– Ты очень устал, Стен. – Она часто называла его так. Никто больше никогда не называл его Стеном. Только она. Он привык к этому имени. Оно нравилось ему своей уверенной простотой. И ему втайне хотелось соответствовать этому имени. Быть уверенным, надёжным, сильным. Таким, каким должен быть человек по имени Стен. А сейчас он чувствовал, что это не его имя. И что делать с этим, он не знал. Словно усталой рукой он пытался нащупать мелодию на фортепиано, перебирал клавиши, но всё было не то. Не складывалось.

 

Пока он думал, тщательно перемешивая мысли в своей неимоверно уставшей голове, её руки забрались к нему под рубашку, гладили, возбуждали, звали. Тело откликнулось, как оно всегда откликалось на ласки. Тело знало, что нужно делать. Стефан не знал, но его руки уже гладили прижавшиеся к креслу голые ноги Жюль. Она всегда ходила босиком, в их квартире был тёплый пол.

Вот они уже на полу в гостиной раздевают друг друга. Стефан раздевал Жюль медленно. Освобождал плечи и грудь от фланелевой тёплой рубашки, которую она носила дома зимой и весной, смотрел на неё, шептал о том, что он делает, и о том, что он будет делать с ней дальше. Жюль закрывала глаза и слушала всем своим гибким изящным телом, встречая его ласку, его поцелуи.

И не было ничего до этого. И ничего после этого тоже не будет. Никаких слов, никаких последствий. Как смывает волна любые слова, начерченные на песке. Проклятия или слова любви – неважно. Так тело приходит на помощь душе. Лечит. Прикосновениями, лаской, болью, наслаждением. Тело безымянное, бездумное и наполненное желанием может много, много больше, чем нам кажется. Мы думаем, что жизнь наша вся происходит там, где в темноте роятся наши мысли. Но нет. Жизнь гораздо больше.

 

На следующее утро, проснувшись, как обычно, очень рано и тихо выскользнув из постели, Стефан вдруг остановился и склонился над Жюль. Она спала. Её дыхание, её полураскрытые губы, её чуткая неподвижность… они вместе уже больше года. Знает он её? Она действительно чужая? Может ли так быть, что она – это тоже часть контракта? Незаслуженное счастье, ограниченное датой в той бумаге, что он подписал в отчаянии депрессии. Жюль – это не его девушка, не его жена, хотя он уже представлял её несколько раз своим знакомым именно так. Жюль – декорация, выстроенная вокруг него невидимой силой, что скоро заберёт его насовсем. А Жюль будет улыбаться и называть ласковыми прозвищами кого-то другого. Играть свою роль. Так может быть? Как ты узнаешь, как проверишь…

 

 

Глава 9. О старых друзьях, отравлении, которого не было, и целебных свойствах вчерашней водки

 

Темнело. Стефан уже давно не понимал, сколько времени он в пути. Словно сон без начала и конца, длилось путешествие. Он остановился и поднял голову, посмотрел на край оврага. Небо полыхало закатом. Прощание уходящего дня пересекала чёрная полоса – отвесный край оврага отсекал Стефана от заката. Красиво. Странно. Одиноко. Стефан достал камеру и сделал снимок, понимая, что совершенно невозможно угадать с экспозицией при таком контрасте угольно-чёрной тени и огненного неба. Теперь, увидев закат, Стефан понял, что идти становится всё труднее. Русло высохшей реки стало узким, песчаное дно местами было завалено крупными камнями с гладкими, отшлифованными водой боками. Перебираться через такие преграды было всё тяжелее. Хорошо бы остановиться и переждать ночь. Несколько больших камней словно были созданы как укрытие. Стефан забрался в эту пещеру, в самой середине русла. Видимо, когда река была рекой, а не сухим глубоким оврагом, в этом месте был омут. Между камнями и берегом когда-то давно застряло упавшее в реку дерево. Теперь оно превратилось в сухой ломкий хворост. Пригодилась зажигалка, лежавшая вместе с нетронутой пачкой сигарет в сумке. Стефан развёл между камнями костёр, и в его пещере сразу стало тепло и уютно. Неужели это всего вторая ночь? Кажется, что он всегда шёл по этому руслу. Привычным движением, не глядя, он нажал воспроизведение на плеере и закрыл глаза.

 

 

*   *   *

 

Вторая часть Снежной симфонии была зеркальным отражением первой. Это знал только сам Стефан. Услышать это было практически невозможно. В отличие от картины или фотографии мы не можем услышать музыкальное произведение целиком. Музыка живёт в одном времени с тем, кто её слышит. Это самое главное отличие музыки от всех прочих искусств. Когда-то, в начале своей музыкальной практики и работы с компьютером, Стефан инвертировал одну из своих композиций – перевернул её задом наперёд. Случайно наткнулся на такую команду в глубине секвестра. Зазвучало что-то совершенно другое. Странное. Стефану эксперимент понравился, и он иногда использовал этот приём. Со Снежной симфонией получилось именно так, особенно удачно и совсем непредсказуемо. Он инвертировал первую часть, а потом полностью переработал её. Не струнные, а перкуссия начинали вторую часть. Поскрипывающим винилом вступал синтезированный орган Хаммонда. Ламповая электроника из Бристоля конца двадцатого века. То, что Стефан любил за акустическую и эмоциональную целостность. Первая часть Снежной симфонии была стихией. Снегопадом, ветром, отчаянием и нестерпимым желанием тепла и света. Вторая часть симфонии была городом, на который опустился снег. Небо отражалось в городе. В бесчисленных зеркалах-окнах. Город собрал в себе небо и бесконечную глубину падающего снега. Город смотрел вверх, сквозь бесконечный космос белых хлопьев снега. Так представлял себе вторую часть Снежной симфонии Стефан.

 

Мысль о неоригинальности, вторичности «Снежности» не давала ему покоя. Мог ли он заимствовать идею или музыку у кого-то, сам того не понимая? Случайные слова Жюль, словно стрела Париса, попали точно в цель. Стефан не находил себе покоя.

Уже готова была вторая часть. Мастеринг всей симфонии Стефан сделал сам, никуда не обращаясь. Это не просто – поставить точку в работе над музыкальным произведением. Наверное, так же сложно прекратить работу над картиной. Никто не знает, когда именно вещь закончена. Известно множество произведений искусства, которые авторы называли незаконченными. Есть много завершённых работ, которые выглядят как черновики.

Стефан закончил Снежную симфонию. Он точно знал это. И он уже решил, что сделает дальше. Никакой публикации, никаких лейблов и премьер, пока есть сомнения. Он записал сведённый трек на диск и поехал на другой конец Большого города, к своему старому знакомому. Не к другу. Когда-то они крупно поссорились и перестали быть друзьями, но с тех пор многое изменилось, и единственный человек, к которому Стефан мог обратиться со своими сомнениями – это Иосиф.

Стефан проехал пять станций на метро, потом долго петлял полузаброшенными дворами. Иосиф жил в маленьком ветхом доме, который был стар, когда молодыми были ещё его родители. Иосиф жил один. Весь дом он превратил в студию. Когда-то здесь бурлила жизнь, очередь на запись у Иосифа растягивалась на месяцы. А потом он перешёл дорогу человеку, которому не говорят «нет». Кажется, Иосиф отказался записывать бездарную дочку одного важного полицейского чиновника. Иосифа предупреждали, но он только смеялся. Спустя месяц во время записи модной андеграундной группы к нему вломились люди в чёрной форме и масках, положили всех на пол лицом вниз и перевернули студию вверх дном. Иосиф смеялся и тогда, лёжа на полу. А потом перестал, когда в его тумбочке под пультом звукорежиссёра нашли пакет кокаина.

Люди в чёрной форме увезли Иосифа с собой. Вернувшись через два года, он уже не смеялся. За время его отсутствия открылись другие студии, артисты и музыканты многократно перемешались в беспокойном мире чартов и хит-парадов. Никто не ждал Иосифа. Он собирался уехать, эмигрировать, но почему-то остался. Запил, конечно. Изредка у него всё же бывали старые знакомые. Он понемножку работал. Кое-как, равнодушно. Были те, кому этого было достаточно. Тем он и жил.

 

Иосиф открыл не сразу, долго смотрел на Стефана, словно не узнавая, а потом, не говоря ни слова, ушёл по тёмному захламлённому коридору в кухню. Стефан постоял на пороге и пошёл следом. Грязный пол, грязные стены, запах запущенного жилья.

– Ну, чего пришёл?

– Дело есть. Нужен твой совет.

– Советы у меня кончились. И макароны. Деньги есть?

– Есть. Заплачу.

 

Старик, бывший когда-то знаменитым аранжировщиком и звукорежиссёром, оживился. Впрочем, не потому что услышал про деньги. В холодильнике обнаружилась полупустая бутылка водки. Горлышко её было заботливо замотано обрывком полиэтиленового пакета. Видимо, это сохраняло свойства водки. Иосиф сделал глоток прямо из бутылки. Его передёрнуло. Водка была дешёвой. Мерзкий вкус её читался на лице старика. Но он сделал ещё один большой глоток. Закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Стефан ждал и смотрел на то, как дрожат руки Иосифа. Иосиф был выдающимся звукорежиссёром и неплохим пианистом. Когда-то. Сейчас тремоло его рук, высохших, словно ветки осеннего дерева, было о том, что некоторые вещи проходят и не возвращаются.

Стефан встречал алкоголиков и знал, что минут через пять Иосиф оживёт. И, тогда, возможно, от него будет толк. Так и случилось.

– Что у тебя?

– Хочу, чтобы ты послушал диск.

– Что, прямо сейчас?

– Если у тебя нет других дел.

 

Диск из внутреннего кармана Стефана перешёл в дрожащие руки Иосифа и скользнул в бархатную чёрную щель плеера. Акустика у Иосифа была старая, но отличная. «Снежность» зазвучала. Стефан сидел на стуле, Иосиф упал на кожаный диван, многократно прожжённый сигаретами, так и не выпустив бутылку из рук.

Стефан сидел, замерев как школьник, сложив руки на коленях. Иосиф маленькими глотками пил водку из большой керамической кружки с полустёртым портретом вечно молодого президента.

– Хорошая вещь.

«О чём он? О водке или о музыке? Или вообще о диване?» – подумал Стефан. Без всякого раздражения. Ему нужен был Иосиф, его память, исключительный слух и талант. И Стефан готов был терпеть его водку и скверный характер.

– Ты заметно вырос. Может быть, это лучшая твоя вещь.

Иосиф говорил и выглядел почти как раньше. Водка помогла. Внимательный взгляд, тихий уверенный голос. Если бы не всё это вокруг… Остатки студийного пространства, остатки талантливого человека.

– Почему ты решил, что это моё?

– Тебя не спутать. Тем более сейчас. Ты на слуху. Сериалы, кино, радио…

– Не преувеличивай…

– Я просто радуюсь за старого друга. Что такого? Но ты же пришёл не хвастать. Что тебе нужно от меня?

 

Стефан молчал, ему тяжело было произнести вслух то, зачем он пришёл.

– Ты хотел, чтобы я послушал, значит, думал, что я что-то услышу… Так что?

Иосиф сделал ещё один глоток водки. Руки его перестали дрожать, но говорил он слегка запинаясь, как будто заикался. Фразы длиннее двух-трёх слов выходили рваными. Синкопированными.

Стефан наконец решился:

– Мне сказали, что музыка не совсем оригинальна. Что это заимствование. А я не могу сам услышать.

– Ага. Вот зачем ты тащился в мои трущобы…

 

Иосиф замолчал. Кряхтя встал с продавленного дивана, дошёл до плеера и нажал кнопку воспроизведения. Сверху на плеере стоял усилитель. Иосиф повернул ручку громкости, нажал на две кнопки, что-то включая.

– Ещё разок послушаем. Ты же не оставишь мне диск? Значит, будем разбираться сейчас.

Он вернулся на свой диван и лёг, забросив ноги в толстых войлочных тапочках на подлокотник.

Несмотря на свой оборванный вид, Иосиф сейчас был больше похож на себя прежнего. На того внимательного и умного музыканта, с которым когда-то дружил Стефан.

 

Ещё один раз Снежная симфония прозвучала в полный голос, захватывая всё внимание Стефана. Когда стих последний аккорд, Стефан всё так же сидел на стуле, положив ладони на колени, и смотрел на Иосифа. Иосиф молчал. Глубокие морщины, чёрные провалы вокруг глаз, густая пепельная щетина – он старик. Совсем старик. А ведь ему чуть больше пятидесяти…

Иосиф поймал взгляд Стефана и поморщился, словно прочитал все его мысли.

– Тот, кто приметил, что вещь неоригинальна, был прав. Удивительно, что ты сам этого не слышишь.

Стефан молчал. Сердце его бухало в груди, где-то внутри него рождалась неявная, но обещавшая сжечь его дотла боль.

 

Иосиф снова кряхтел, вставая с дивана, добрался до водки и вылил остаток в свою кружку с президентом:

– Ты же самоучка. Провал в образовании тебя и сгубил. Помнишь про Сальери? Того, что отравил Моцарта

– Помню только, что это не совсем отравление.

– Да, дело не в том, кто там кого травил. Дело в том, что Сальери был талантливым композитором. И твоя основная мелодия – это одна из его самых удачных симфоний. Ещё и скрипки… И у тебя, и у него. Сальери с Моцартом были вообще-то очень похожи. В смысле музыкальном. Поэтому многим будет казаться, что ты импровизируешь на материале Моцарта. Так что, это не страшно. Ну и конечно, Сальери свободен с точки зрения авторских прав на исполнение. Только репутация у него испорчена, но это всё только тебе на пользу. Хайп, сам знаешь.

Стефан слушал его как оглушённый. Говорить ничего не хотелось. Объяснять было нечего. Так пытается на ринге встать из нокаута боксёр. Под счёт рефери, поднимаясь и снова падая. Потому что воля требует, но тело не может больше подчиняться воле.

Иосиф вынул диск из бархатной чёрной щели плеера и отдал Стефану. Проводил его до дверей. Стефан, по-прежнему молчащий, вспомнил про деньги и вынул из бумажника несколько крупных купюр. Иосиф, не глядя, сунул их в задний карман брюк.

 

На пороге Иосиф остановил Стефана. Взял его за плечо неожиданно крепко и сильно.

– Помнишь, как ты давал показания в суде?

Стефан молчал. Он помнил. И он уже просил прощения у Иосифа. Дважды. Первый раз приехал к нему, второй раз написал письмо. Больше, чем он сказал тогда, ему нечего было говорить. У него был выбор – стать свидетелем или соучастником. Он выбрал.

– Помню.

– Я простил тебя. Прошло время. Ты был ни при чём. Тебя просто очень напугали.

Стефан кивнул. Это сейчас было где-то очень далеко от него, от той бесконечной пустоты, в которой он остановился. Но всё равно важно. Он хотел что-то ответить, но Иосиф жестом остановил его:

– Я тебя разыграл. Ничего похожего я у Сальери не слышал. Вообще не вспоминал Сальери сто лет. Твоя Снежная симфония ни на что не похожа. И это самая сильная вещь из всего, что я слышал за последние время. Ты – чёртов гений, Стен.

 

В пустоту гулко падали слова, отражаясь эхом, повторяясь и затихая. Стефан непонимающе смотрел на Иосифа:

– Зачем?

– Затем, что завидно мне. Немного. Уж очень всё у тебя хорошо. А у меня – сам видишь… я то думал, мы с тобой – два неудачника. А вышло, что неудачник – это я. А ты гений. Это нечестно.

– Значит, не плагиат?

– Я уверен. Целиком твоя. Очень узнаваемый стиль. Тебя ни с кем не спутать. Живи спокойно. Я тебе говорю. После этой вещи тебя никто никогда ни с кем не спутает.

 

Стефан шёл по переулкам среди ободранных фасадов к метро и чувствовал, что слёзы наворачиваются на глаза. Никогда он так не реагировал на оценку своей музыки. «Снежность» – это он сам. Лучшая и большая его, Стефана, часть. Как душа. Ведь что, собственно, такое душа? Её невозможно увидеть. Исчислено, взвешено и разделено, да. Но не нами. Душа, думал Стефан, это та часть человека, которая делает его непохожим на других. Ведь мы все одинаковые: две руки, две ноги, одна, в меру полезная, голова. У нас часто есть общие с другими людьми воспоминания и переживания, но мы всё равно разные. И разница не только и не столько во внешности. Можно назвать это индивидуальностью, характером… А можно назвать душой. Всё это – лишь имена, термины. Наименование не может ничего изменить. Только запутать.

Так думал Стефан. Шёл по грязной окраине большого города и думал о душе. О том, как он взял свою душу и медленно, часть за частью, нота за нотой перенёс её в звук, в «Снежность». Симфония, которая теперь стала им, Стефаном. И будет им всегда. После Стефана. Даже когда не останется тех, кто его знал или помнил.

 

 

Глава 10. Вопросы, которые не стоило задавать

 

Хворост прогорел. Угли тлели, ещё вспыхивали искрами, но костёр уже обессилел и уступил пещеру темноте. Холодно. Стефан поёжился, пожалел, что не успел уснуть. Из его каменного убежища звёзд не было видно. Из-за этого ему казалось, что он заперт в тёмном и холодном подвале. Как мышь в давно заброшенном погребе.

– Боишься?

Голос раздался из темноты и пустоты. Эхо мыслей Стефана? Сон. Просто сон. Стефан решил так думать, потому что альтернатива хуже.

– Пусть будет сон, – согласился голос. – Это ничего не меняет.

«Если это тот самый конец, за которым я здесь, то как-то глупо, – думал Стефан. – Всего лишь хворост прогорел. Можно пойти и набрать ещё. Наощупь собрать или подсветить зажигалкой чуть-чуть. Будет и тепло, и не так страшно».

– Сходи, – согласился голос. – Пусть будет светло и тепло. Если уж это конец, пусть он будет хорошим.

«Ну нет, не буду отвечать»., – Стефан заставил себя сдвинуться в темноте на шаг вперёд. Опустился на корточки и стал шарить по песку и камням в поисках хвороста. Он точно помнил, что перед его крошечной пещерой лежало много сухих веток и даже толстый ствол упавшего в незапамятные времена дерева. Ничего не попадалось. Действительно было страшно.

– Тебе страшно, потому что ты ничего не видишь. Все люди боятся темноты.

 

И вдруг вокруг Стефана стало светло. Он поднял голову вверх. На ним холодным огнём горели звёзды.

Русло высохшего ручья освещалось так, словно над Стефаном включили сотни натянутых в небе рождественских гирлянд.

Мгновенно стало легче. Удивительно, как много значит свет. Секунду назад он дрожал, и вот уже дрожь прошла. С ней ушёл страх. Стефан увидел вокруг лежащие ветки, набрал охапку и вернулся в пещеру. Бросил хворост на угли. Оставалось только подождать совсем чуть-чуть.

– Уже не страшно, правда? Люди боятся темноты и тишины. Но человек не может представить себе совершенную пустоту. Отсутствие чего-то – это ещё не пустота. Для тебя это значит, что ты ничего не видишь. Пустота – это когда нет абсолютно ничего. Нет даже того, кто может в этом удостовериться. Потому что наблюдение – это взаимодействие. Если есть взаимодействие, значит, есть тот, кто взаимодействует. Есть и объект и субъект. Понимаешь? Это уже не пустота.

А твоя пустота – это твои страхи и плохое ночное зрение. Твоя тишина – это недостаточный слух. Мир переполнен тем, чего ты не видишь и не слышишь.

 

Стефан слушал этот спокойный мягкий голос и никак не мог понять, мужчина это или женщина. Иногда он был уверен, что это сильный мужской голос, а иногда в нём появлялись тепло и мягкость, совершенно женские. Страх ушёл, появилось любопытство.

– А кем бы тебе хотелось меня узнать? Мужчиной или женщиной? Ребёнком? Енотом?.. Леопардом?

Раздался низкий клокочущий рёв зверя, заполнивший русло высохшей реки. Ярость и голод были в этом рёве. Стефан испугался. Слишком близко, всего в шаге от него.

– Ты боишься того, что есть, и того, чего нет. В тебе слишком много страха, человек. Так кого бы ты хотел увидеть?

Стефан, подумал, что с леопардом он не справится даже вооружённый. А вот с енотом, пожалуй, смог бы.

 

– Пусть будет по-твоему, – из темноты к огню шагнула женщина. Черноволосая. Закутанная в чёрный мех. Шуба или пушистое одеяло? Неужели всё-таки сон?

– Стефан, о чём ты думаешь? Разве что-то изменится, если это будет сон?

Огонь в костре шумно полыхнул вверх жгучими прозрачными пальцами, касаясь потолка пещеры.

Шуба взметнулась и упала на каменный пол. Обнажённая женщина опустилась в центре, укрытая лишь своими чёрными волосами – гладким шёлковым блеском.

– Иди ко мне, музыкант. И не думай слишком долго, иначе вместо меня тебе всё же приснится леопард…

Словно в подтверждение из темноты донеслось тихое рычание.

Стефан опустился на чёрный мех, как будто против своей воли. Ни один мужчина не устоит перед обнажённой раскрытой женщиной. Смешались мысли Стефана. Пальцы его утонули в мягких волосах, закружилась голова, кровь билась в висках, рвалась наружу. Можно ли было назвать это изменой или любовью? Или здесь, как во сне, как в уже состоявшемся посмертии, нет смысла в таких словах?

Ничего не осталось от ночи. Вся она без остатка запуталась в густых чёрных волосах. Накатывала и отпускала волнами желания. Два обнажённых тела боролись среди камней. Стефан проигрывал эту схватку. Гибкая и сильная, его соперница взяла верх, удерживая его на грани боли, задыхающегося от желания. Это она взяла Стефана и ввела его в себя, она двигалась, сжимая бёдра Стефана своими сильными длинными ногами. Она смеялась и стонала, нависая над Стефаном грудью, касаясь его губ своими тёмными возбуждёнными сосками. Ни ночи, ни времени не было. Был огонь, была пещера, были мужчина и женщина.

 

Когда утро наконец наступило, вернулось тёплым ветром, ярким солнечным светом и одиночеством, Стефан поднял голову и увидел только камни и песок. Никого больше. Значит, сон.

Стефан выбрался из пещеры и оглянулся по сторонам. За грудой камней, в которых он нашёл себе убежище, пути уже не было. Отвесные скалы. Русло высохшей реки заканчивалось здесь. Он пришёл к началу реки. Сверху посыпались мелкие камни и песок. Стефан поднял голову и увидел вчерашнюю незнакомку. Она по-прежнему была закутана в чёрную мягкую шубу. На голое тело. Стефан помнил это тело.

– Поговорим? – спросил он незнакомку и по её насмешливой улыбке понял, что да, она готова говорить. И, наверное, не только говорить.

– У тебя есть вопросы, и ты думаешь, что бедная женщина, замерзающая на голых камнях, будет тебе на них отвечать? – незнакомка рассмеялась.

– Скажи мне, что всё это значит? Зачем я шёл сюда? В чём смысл? – Стефану нравилось, как она смеётся, как покачивает босыми ногами с тонкими щиколотками и аккуратными нежными ступнями. Они совсем не похожи на ноги бедной женщины. Это ноги куртизанки, ухоженные и красивые.

– Разве всё, что ты делаешь, должно иметь смысл? – она улыбалась. Её забавлял разговор

– Для меня должно иметь смысл, иначе зачем я шёл сюда?

– Вы, люди, такие странные… вы говорите одно, а думаете о другом. Под смыслом ты понимаешь пользу для себя. Почему ты считаешь, что твой путь или твоя жизнь имели смысл?

 

Она говорила о Стефане и его жизни в прошедшем времени. Стефан заметил это, но не смутился. И ему была неинтересна эта путаница смыслов. Слишком много слов…

Незнакомка наклонилась к нему, и он вдруг увидел лицо Жюль

– Слишком сложно для тебя? – она сказала это голосом Жюль, с её мягкой, неуверенной нежностью.

«Она играет со мной. Лучше бы ночью пришёл леопард».

Незнакомка с лицом Жюль рассмеялась и сразу перестала быть похожей на неё.

 

– Можно, я тебя сфотографирую? – Стефан опустился на колени, вынул камеру из сумки и навёл резкость.

– Ты снова хочешь получить что-то для себя. Мне раздеться?

Незнакомка распахнула свою шубу. Обнажённое белоснежное тело её как будто светилось в солнечных лучах. Идеальной формы грудь, гибкое красивое тело, тёмный треугольник коротких волос там, куда Стефан старался не смотреть.

Незнакомка снова рассмеялась, и Стефан сделал несколько снимков. В последний раз он фотографировал так обнаженную Жюль. Это она подарила ему камеру. «Чтобы ты снимал меня» – так она сказала. Ей нравилось, когда Стефан её фотографировал.

Стефан поймал в видоискатель улыбку незнакомки и снова нажал на спуск.

– Для кого ты это делаешь? Думаешь, кто-то увидит твои фотографии?

– Я не знаю. Думаю, что ты увидишь…

 

 

*   *   *

 

Стефан помнил, с каким смущением он впервые отдавал в лабораторию на проявку плёнки, на которых была Жюль. Ему казалось, что все знают о том, какие фотографии он забирал в коричневом крафтовом конверте. Жюль тоже смеялась над ним, когда он краснел, отдавая ей конверт с фотографиями. Она долго рассматривала получившиеся снимки и хвалила его. Говорила что-то про композицию и свет, а Стефан об этом совсем ничего не знал. Ему нравилось смотреть на Жюль через видоискатель. Нравилось нажимать кнопку спуска и слушать, как камера перематывает плёнку для следующего кадра.

Когда Стефан приносил очередной конверт из лаборатории, Жюль садилась на тёплый пол в их большой гостиной и раскладывала фотографии вокруг себя. Стефан обычно отдавал на проявку и печать несколько плёнок, поэтому конверты были большими и снимков было много.

Через год после того, как Стефан начал снимать, Жюль попросила его печатать только большие фотографии. Когда Жюль разбирала очередной конверт с матовыми шуршащими снимками, Стефан смотрел и удивлялся тому, как она рассматривает, иногда с восторгом и радостью, фотографии их теней на лестнице или отражения домов и прохожих в лужах на мостовой. Стефан снимал часто, любил брать камеру на прогулку. В сумке с камерой он всегда держал одну-две новых плёнки.

В их гостиной, в столовой и в спальне появились фотографии в рамках. Жюль сама всё сделала. Заказала узкие чёрные и белые рамки со стеклом и нашла мастера, закрепившего их на стенах. Это был сюрприз для Стефана. Как-то он провёл два дня на съёемках музыкальной части фильма с его музыкой. Вернулся домой и увидел десятки фотографий по всей квартире. Некоторые он совсем не помнил. Жюль хранила все отпечатки и сама выбрала фотографии. Особенно Стефана поразили откровенные снимки Жюль, которые были не только в спальне, но и в гостиной, и в прихожей. Стефан как будто попал на собственную выставку. Жюль была в восторге от его реакции. Стефан смотрел на фотографии и удивлялся. Они действительно были интересными, как настоящие, профессиональные. Он снимал только на чёрно-белую пленку. Всего раз попробовал цветную, разочаровался и пользовался только чёрно-белой.

Фотографии с обнажённой Жюль, особенно некоторые, где она позировала в спальне, на кровати, очень смущали Стефана. Несколько снимков, где Жюль дурачились и дразнила его, теперь висели в гостиной. На одном из них она, совершенно обнажённая, улыбаясь смотрит в объектив, прямо в глаза тому, кто увидит фотографию. Стефан спросил, как реагировал на эти фотографии мастер, который развешивал их по квартире. Жюль только рассмеялась в ответ.

Стефан никогда не считал себя фотографом, но камера уже два года всегда была у него под рукой.

 

 

*   *   *

 

…Стефан опустил камеру. Незнакомка снова завернулась в свою чёрную меховую шубу.

– Ты много снимаешь. Поднимаешься по руслу высохшей реки и фотографируешь?

Стефан почувствовал подвох в её вопросе и посмотрел на счётчик кадров. Он стоял на нуле.

– Наверное, счётчик сбился. Но пара кадров точно осталось. И у меня есть ещё пленка… – он открыл сумку и стал искать запасную кассету. Ничего не было. А ведь была ещё пленка, точно была.

– А ты уверен, что в камере сейчас есть плёнка?

 

Стефан не стал отвечать. Это был не совсем честный вопрос. Она точно знает то, чего он точно не знает. Не зря этот разговор. И ночь эта тоже была неслучайна. Он поёжился, хотя солнце уже было высоко и хорошо прогрело воздух. Спросил:

– Как мне тебя называть?

– А как бы тебе хотелось меня называть? Может быть, мне подходит имя Жюль? – незнакомка засмеялась, и на мгновение Стефан опять увидел смеющуюся Жюль. Он закрыл глаза и открыл их снова. Незнакомка стояла рядом с ним. Почти касаясь его чёрным мехом своей шубы. Они были одного роста. Глаза в глаза.

Нет, она была совсем не похожа на Жюль.

– Называй меня Ли.

– Ли… – Стефан как будто попробовал это имя на вкус. Тебя не так зовут.

– Не так. Но тебе не нужно моё имя. Ты не за этим шёл.

Незнакомка по имени Ли покачала головой. С интересом и жалостью глядя, как Стефан вертит в руках камеру.

А он никак не мог вспомнить, когда вставлял плёнку. Слышал ли он хоть раз, как шуршит внутри камеры плёнка, отматывая новый кадр?

 

Все дни его пути по руслу высохшей реки он не задумывался о будущем. Он шёл вверх, к истокам реки, всё больше погружаясь в прошлое. Вспоминал, размышлял. Он шёл к началу давно умершей реки, и прошлое занимало его гораздо больше настоящего. Сейчас, рассматривая свою камеру, знакомый потёртый корпус, привычно лежащий в руке, притянутый к запястью кожаным ремнём, Стефан ощущал всю нелепость происходящего. Есть там плёнка или нет, какое это имеет значение? Он не вернётся к своей прежней жизни. Лаборатория, шуршащие листы свежих отпечатков, снимки, оставшиеся на стене его квартиры… Он никогда не вернётся к этому. Какая разница, сколько сейчас осталось кадров? Жаль только портрет Волка. И руки старика над жаровней. Стефан нащупал пальцем задвижку на корпусе камеры.

– Не нужно, Стефан. Тебе не нужно этого знать.

Нужно. Стефан откинул заднюю крышку камеры. Отсек с плёнкой был пуст. Он всё время снимал пустой камерой. Нажимал на спуск напрасно. Это было словно удар по голове. В глазах потемнело. Стефан оперся плечом на серые шершавые камни, нагретые солнцем. Ничего. Дело не в пленке. Пропавшие кадры, словно дыры в его прошлом, в его жизни. Чёрные провалы, в которые он высыпался, как песок в песочных часах. Каждый раз, нажимая на спуск камеры, он проваливался в эту дыру времени и пространства. Значит, его почти не осталось, поэтому на счётчике ноль. Стефан отстегнул кистевой ремень, размахнулся и швырнул камеру. Вверх, в чёрно-серые тени огромных камней. Швырнул что было сил. Услышал, как металлический корпус камеры с треском ударился о скалу. Осколками посыпалось стекло объектива. Сжал зубы, прикусив нижнюю губу. Почувствовал вкус собственной крови. Это не всё. Этим ничего не исправишь, не заткнёшь дыры, через которые его затягивает в чёрную пустоту.

– Кто ты? Ты ждала меня здесь? Для чего? Зачем я шёл сюда? – Стефан выговаривал свои вопросы медленно. Задавал их Ли, но на самом деле спрашивал себя, – Если ты Бог, зачем ты спала со мной? Если дьявол, зачем ты меня жалеешь?

– Неужели у тебя всего две версии? Как это примитивно, Стеш.

Стефан вздрогнул. Так говорила Жюль. Никто больше.

– Ты не можешь называть меня так. Ты – не она.

– С чего ты решил, что знаешь, могу я или не могу?

– Это моё имя и моё прошлое. Не трогай его.

– Откуда оно взялось это твоё прошлое, и с чего ты решил, что оно твоё? – Ли смеялась. И Стефан подумал, что она слишком много и часто смеётся. Для неё весь этот разговор был развлечением.

– Что плохого в смехе? Смейся и ты.

– Это моя жизнь. Не смей! – он хотел сказать, чтобы она не смела смеяться, но одинаковость этих двух слов «сметь»-«смеяться» показалась ему странной. Так можно говорить?

– Можешь говорить, – разрешила женщина по имени Ли.

 

Или не женщина? Кто она? Стефан смотрел на неё и не мог удержать её образ. Лицо её и очертания фигуры под чёрным мехом текли, словно вода. Мужчина, женщина… человек не может быть таким.

– Я могу. Ты не можешь. – Голос Ли, мягкий и ласковый, снова очень похожий на голос Жюль.

Стефан ухватился за это объяснение. Он не может? Нет. Не так. Даже если он не может, ничего не может… даже если он, как пустая камера без плёнки, щёлкает затвором вхолостую, он есть. Его руки… Стефан посмотрел на свои руки. Потом перевёл взгляд на сумку, лежащую на песке у выхода из пещеры. В сумке был плеер. Наушники и плеер, который Стефан слушал без остановки. Его Снежная симфония. А как же батарейки в плеере? Ведь их всегда хватало всего на несколько часов. Как он мог слушать плеер все эти дни и ночи? Выходит, это тоже жульничество?

– Жульничество – это когда тебя кто-то обманывает. А здесь никого нет.

 

Стефан поднял глаза на женщину по имени Ли. Её не было. Ни её, ни чёрной шубы, ни следов её красивых босых ног на песке. Стефан стоял один. Ветер играл песком у входа в пещеру. Холодно. Очень холодно. Разве не грело минуту назад солнце? Стефан помотал головой. Наклонился и взял сумку. Достал плеер. Надел наушники и нажал на пуск. Зазвучал, нарастая, как морская волна, низкий аккорд. Виолончель. Снежная симфония.

Стефан посмотрел на отвесную скалу за нагромождением огромных камней. Это не конец. Это не начало. Она соврала. Это тоже путь. Что человеку нужно, кроме пути? Стефан понял. Пора идти. Карабкаться на камни. Вверх.

И он полез. Плевать, что не хватит сил. Нужно ставить ногу на каменный выступ. Цепляться. Тянуться. Он знал, что не сможет подняться на эту отвесную бесконечную скалу. Но это неважно. Важно держаться, терпеть боль, находить опору для ног, впиваться пальцами в трещины камней. Вверх.

Снежная симфония звучала. Клокотала и рвалась вверх снежной бурей. Разве может кончиться музыка вместе с батарейками? Всё самое лучшее, что было в жизни у Стефана, всё, что он сделал, разве может закончиться вместе с маленькими батарейками?

Стефан рассмеялся, вспомнив волка и его бесчестного Бога. Если все батарейки в мире закончатся, останется ли Бах? А Pink Floyd? Высохнет мёртвой магнитной лентой и замолчит навсегда? Когда закончатся все батарейки на свете, останемся ли мы с тобой?

 

 

2024
Тбилиси

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» январе 2025 года,
оформите подписку или купите номер:

 

Номер журнала «Новая Литература» за январь 2025 года

 

 

 

  Поделиться:     
 
426 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2025.01 на 15.02.2025, 15:46 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com (соцсеть Facebook запрещена в России, принадлежит корпорации Meta, признанной в РФ экстремистской организацией) Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com (в РФ доступ к ресурсу twitter.com ограничен на основании требования Генпрокуратуры от 24.02.2022) Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы




Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Герман Греф — биография председателя правления Сбербанка

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

14.02.2025
Сознаюсь, я искренне рад, что мой рассказ опубликован в журнале «Новая Литература». Перед этим он, и не раз, прошел строгий отбор, критику рецензентов. Спасибо всем, в том числе главному редактору. Переписка с редакцией всегда деликатна, уважительна, сотрудничество с Вами оставляет приятное впечатление. Так держать!
Владимир Локтев

27.12.2024
Мне дорого знакомство и общение с Вами. Высоко ценю возможность публикаций в журнале «Новая Литература», которому желаю становиться всё более заметным и ярким явлением нашей культурной жизни. Получил одиннадцатый номер журнала, просмотрел, наметил к прочтению ряд материалов. Спасибо.
Геннадий Литвинцев

17.12.2024
Поздравляю вас, ваш коллектив и читателей вашего издания с наступающим Новым годом и Рождеством! Желаю вам крепкого здоровья, и чтобы в самые трудные моменты жизни вас подхватывала бы волна предновогоднего волшебства, смывала бы все невзгоды и выносила к свершению добрых и неизбежных перемен!
Юрий Генч



Номер журнала «Новая Литература» за январь 2025 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
© 2001—2025 журнал «Новая Литература», Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021, 18+
📧 newlit@newlit.ru. ☎, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000
Согласие на обработку персональных данных
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Памятник горизонтальныи п55 купить: купить памятник недорого. . Основных стратегии в арбитраже.
Поддержите «Новую Литературу»!