И вернутся к людям их имена

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за январь 2023:

 

На чтение потребуется 6 часов 20 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Всем на свете делился Авраам с Димитрием – и едой и мыслями, всем. Они очень похожи друг на друга. У обоих коротко остриженные волосы, обветренные лица, потрескавшиеся губы, руки в занозах.

Но бывает – сам не знает почему, Авраам понимает, что есть вещи, о которых рассказывать Димитрию он не будет. Вот как это.

Они лежали на траве, и над ними, как паруса на море, плыли облака, догоняя друг друга, сталкиваясь и расходясь. Он смотрел и думал, что подсмотрел чью-то игру. Чью? Кто играл облаками? Кто наполнял их черным дымом, когда они перед грозой набухали?

Или это. На песке – камень. На камне, в ложбинке – нашлепка зеленая. А из нее тонкий стебель растет с цветком голубым, на котором сидит бабочка; крылья трепещут, как паруса, уловившие ветер. Крылья белые, на них словно буквы: точечка – это «йуд», две черточки – одна побольше, другая, параллельная ей поменьше, это – «ѓей», прямая палочка – это «вав», и снова две параллельные, снова «ѓей».

На море они плавают, швыряют гальку. Молча, почти без слов, словно боясь ненароком обидеть: море кажется им могучим живым существом, которое может наказать и одарить. Как-то на берегу нашли золотую монету, на одной стороне которой был портрет какого-то человека, а на другой был изображен Христос с книгой в руке. Димитрий кому-то показал монету, и ему объяснили, что это – венецианский цехин, на одной стороне которого изображен венецианский правитель – дож, а на другой – Христос с Евангелием, а латинская надпись «Sit tibi, Christe, datus, quia tu regis, iste ducatus» означает: «Да будет даром Тебе, Христос, сей край, в коем Ты царствуешь».

В горах они собирают чернику – потом целый день не могут отмыться, и любят ловить эхо. Димитрий декламирует стихи из Гомера. Он становится на камень повыше, поднимает руки, и эхо перекатывает гремящие греческие строфы. Даже после объяснения многое Аврааму в этих стихах непонятно. Но ему нравятся стихи, ему нравится вид друга, читающего их. Где Димитрий нашел эти стихи – не говорит. Ясное дело, в школе этому не учат. Гомер – не христианин, он язычник.

 

Как ни любезен он был громоносному Зевсу Крониду;

Мощного рок одолел и вражда непреклонная Геры.

Так же и я, коль назначена доля мне равная, лягу,

Где суждено; но сияющей славы я прежде добуду!^[29]

 

А еще его друг любит рассказывать разные истории. О том, как ездил с отцом на мыс Фиолент, что по-гречески значит «Божья страна». Там сейчас монастырь. Монахи не женятся никогда – они люди святые, и Богу служат. А раньше там был языческий храм. Там приносили кровавые жертвы. Кто мимо проходит – хвать, вот и жертва готова. Занесла буря туда Ореста и Пилада, самых верных в мире друзей. И долго они спорили, кто отдаст свою жизнь для спасенья другого.

– Давай будем с тобой как Орест и Пилад?

– Давай.

Однажды буря в море корабль застигла. Понесла корабль на скалы. Бросились моряки на колени – Бога молить спасти их:

– Георгий-Победоносец, спаси нас!

Услышал моряков святой Георгий, в кромешной тьме на скале морякам явился, воздел руки к небесам. Бог услышал его молитву. Стихла буря, спаслись моряки.

Однажды в горах они подошли к ручью попить и умыться. Димитрий пьет пригоршнями и умывается, глядя в сторону от ручья. Авраам же засмотрелся на свое отражение: занятно, когда твое лицо вздрагивает и дрожит в воде. Димитрий увидел, оттолкнул друга.

– Ты что?

– Не смотри на себя, не надо.

– Скажи толком.

– Ладно, пошли. Расскажу.

Пришли на полянку, и Димитрий рассказал другу о прекрасном юноше, у которого была сестра-близнец. Он ее очень любил, но она умерла. После ее смерти не мог успокоиться и все горевал-горевал. Горе мешало ему исцелиться, полюбив другую женщину. Они были похожи, как две капли воды, поэтому юноша не мог пройти мимо реки или ручья, чтобы не взглянуть, надеясь увидеть лицо сестры. И вот однажды взглянул – и умер. И на том месте вырос прекрасный цветок. Его называют нарцисс.

А еще рассказывают по-другому. Будто юноша был охотником. И другой молодой охотник влюбился в него. Но такая любовь была юноше противна, и он послал однажды влюбленному в подарок меч. Получив меч, влюбленный юноша убил себя. Узнав об этом, красавец-юноша, а звали его Нарцисс, отправился на охоту и, почувствовав жажду, решил напиться из источника. Наклонился – и, увидев свое отражение, убил себя.

– Только знай, что он убил себя, потому что из воды на него набросился... взгляд.

– Как это взгляд может наброситься?

– Может. Слушай. Нарцисс был сыном бога рек, а тот сыном океана – Кефиса и нимфы...

– Как это бог реки? Разве есть бог у гор, у моря, у реки? Бог один. Как сказал пророк Исаия: «Я есмь, Я – первый, и Я – последний. Землю рука Моя основала, распростерла небо десница»^[30].

– Есть. Слушай дальше.

– Но этого не бывает. Есть только один Бог.

– Не хочешь, не слушай. – Димитрий обиженно отвернулся.

– Ладно. Продолжай. Только скажи, кто это нимфа.

– Это женщина-бог.

– Разве Бог может быть женщиной или мужчиной? У Бога нет тела.

– Не хочешь слушать, не надо. Димитрий рассердился всерьез, и другу было нелегко его уговорить продолжить рассказ.

– Так вот, – будто назло, Димитрий повторил начало рассказа. – Нарцисс был сыном бога реки Кефиса и нимфы. Однажды он силой овладел нимфой, и у них родился сын.

Авраам хотел снова его перебить, уж очень диким и неправдоподобным показался ему рассказ. Но промолчал, понимая, что если еще раз перебьет, тот больше ничего рассказывать не станет, а то, что уже успел услышать, было ему интересно.

– Вместе Кефис и нимфа отправились к слепому Тиресию спросить о судьбе ребенка. Тиресий был приговорен к вечной ночи за то, что познал наслаждение и как женщина, и как мужчина.

У Авраама мелькнуло: андрогин. О нем он читал в Талмуде. Законы, которые андрогин, мужчина-женщина, должен был исполнять, были и женские, и мужские.

– Слепой предрек сыну Кефиса и нимфы жизнь, добавив: если не узнает самого себя. Ребенок вырос таким красивым, что не только девушки и юноши, но и нимфы вожделели к нему. Но он ни на кого не обращал внимания, больше всего на свете любя охоту на оленей. От любви к нему страдала нимфа Эхо. Что бы Нарцисс ни сказал, она повторяла его слова. Пораженный Нарцисс оглядывался, не понимая, кто повторяет его слова. Однажды он крикнул: «Соединимся!» Эхо бросилась к нему, обнимает Нарцисса. А тот испугался и убежал. От горя Эхо лишилась тела, ее кости превратились в скалы. Остался лишь голос.

– Его мы слышим в лесу, – не утерпев, вставил Авраам.

– Да. Слушай дальше. Однажды на охоте, устав, Нарцисс захотел напиться воды. Он прилег на траву с копьем в руке, наклонился, увидел свое отражение и влюбился в него. Так навсегда и застыл. Его погубили собственные глаза.

– Как свои глаза могут погубить человека?

– Есть вещи, на которые нельзя смотреть долго. Лучше вообще не смотреть.

– На многое нельзя смотреть. На женщин нельзя.

– А как же человек познает женскую красоту?

– Ну, нельзя и все. Только на жену можно.

– А что же тогда погубило Нарцисса? Взгляд! Бывает такое, что взгляд отделяется от человека и начинает блуждать по миру. Но он помнит, что родился из глаз и хочет туда вернуться. Только если кому в глаз попадет, то человек не выдерживает – умирает.

– И это взгляд убил Нарцисса? Такого не бывает!

– Честно. – Димитрий быстро несколько раз перекрестился.

– А еще кого-то этот смертельный взгляд убил?

– Да.

– Кого?

– Расскажу, если поклянешься, что не будешь перебивать.

– Клясться нельзя. Я лучше просто пообещаю.

– Пообещаешь и – перебьешь, не удержишься, я тебя знаю.

– Если перебью, отдам тебе ножик.

– Ладно, идет, слушай. У человека по имени Орфей умерла жена. Он был музыкантом, играл на лире. Он спустился за ней в ад, чтобы вывести оттуда. Но это было нелегко. Стикс держал ее в плену, и трехглавый Цербер сторожил. Но он божественной игрой всех пленял. И вот они возвращаются вместе на землю. Он выходит из тьмы, видит дневной свет, Эвридика возвращена, и вдруг безумие овладевает им. Он обернулся назад и сделал то, что было запрещено, – бросил на нее взгляд. Так взгляд погубил Эвридику, она навсегда осталась во тьме. Вот и все. Орфею никогда не позволили вернуться за Эвридикой. Так взгляд погубил их обоих.

Димитрия поражала привычка Авраама, который, задумавшись, закрывал глаза и вслушивался то ли в урчание ветра, то ли в рокот моря, то ли во что-то, ведомое только ему. На вопрос, во что он вслушивается, Авраам не отвечал: то ли не хотел, то ли не умел ответить. Но Димитрий видел, что Авраама такие мгновения и пугают, и радуют. Димитрию такие мгновения были понятны – он сам испытывал подобное. Как будто накатывала волна, и он, под водой задыхаясь, испытывал непонятное блаженство, состояние, которое ни описать, ни по-настоящему понять он был не способен. Только, в отличие от жмурившегося в такие мгновения Авраама, он затыкал уши, и мир через глаза проникал в его душу, каждый раз оставляя следы, которые он ощущал всегда, но которые объяснить не мог никому, даже себе. Собственно, объяснить такие мгновения ни он, ни Авраам и не пытались. Они их ощущали – и всё. При этом ощущали, что подобное происходит и с другом. Может, именно это и сблизило их?

На берегу Авраам до боли в глазах всматривался в бесконечную даль, слушал дыхание моря, представлявшегося ему огромным непостижимым зверем – то ласковым, добрым, смиренным, то грозным, жестоким, разгневанным. Димитрий бродил по берегу, выискивая гальку причудливой формы, странного цвета. Порой Димитрию казалось: то, что находит, уже представлялось ему в воображении. Будто сам прежде сотворил форму и цвет и лишь потом нагнулся, и поднял.

Однажды, когда были на берегу, Димитрий во все глаза всматривался в берег, словно стремился увидеть невидимое. Авраам, напротив, зажмурив глаза, вслушивался, как шелестит волна, перекатывая прибрежную гальку, как урчит, откатываясь назад.

– Ну, что слышно? – Димитрий решил подшутить над другом.

Но тот не услышал, или не захотел услышать в словах Димитрия насмешку.

– Имя Божие, – Димитрий оторопел от такого ответа.

– Но евреям нельзя произносить имя Бога.

– А я не произношу. Даже если бы можно было, все равно не смог бы произнести эти звуки.

– Как это так? Слышишь и не можешь произнести?

– Так. Когда слушаю – слышу. Пытаюсь произнести про себя – не могу.

Ничего Димитрий не ответил на это. Был уверен, что Авраам просто смеется над ним. Мол, еврею открыто то, что сокрыто от православного. Именно это как-то сказал отец, но Димитрий ему не поверил. Он любил отца, но тот, в конце концов, был только простым рыбаком.

 

Никто в селении не знал, откуда он появляется, где живет. Осенью, с первыми холодами он исчезал, весной с первыми теплыми днями вновь появлялся. Никто не знал, как его зовут. Не знали, еврей ли он или грек. Звуки, которые издавал, словеса мутные были похожи на человеческую речь не больше, чем речь попугая. Говорили, что появился вместе с русскими солдатами: то ли сам был солдатом, то ли увязался за какой-то воинской частью, где его прикармливали. Это было похоже на правду: в каждой русской части было своя приблудная животина: собаки, кошки, бывало, даже коза.

Одни говорили, что он из солдат. Другие – что был странствующим православным монахом. На его голове красовалась мохнатая солдатская шапка: черный грязный свалявшийся мех с проплешинами. Тело прикрывало подобие рясы, многошвейной, лоскутной, неопределенного цвета в прорехах и грубо поставленных заплатах. Его босые ноги поднимали тучи пыли. Вокруг него вились мухи и оводы, садились на шею, и он поводил ею, как лошадь, как вол, когда те пытались отогнать от себя насекомых.

По его вздутому лицу и оплывшей фигуре невозможно было понять, то ли это мужик, то ли баба. Мальчишки дразнили его издалека – подходить боялись:

 

Не мужик, не баба,

Белая жаба.

 

Когда самые смелые приближались, он издавал громкие звуки, в которых иногда различалось что-то вроде «ну-ка я вас», или «за матушку Русь». Но никто не мог поручиться, что именно это доносилось из оскаленного рта, искаженного не ненавистью, не злобой, не безумием даже, а чем-то таким, чему не было и не могло быть на человеческом языке никакого названия.

Мальчишки порой рассказывали, что видели его голым на берегу: сиськи – бабьи, а внизу живота – мужицкое. Но кто им поверит? Кто-кто, а мальчишки их селения, что евреи, что греки, врать были горазды.

Он или она, это создание любило ходить за солдатами. Его отгоняли, и оно на деликатном расстоянии тащилось за строем, топая левой-правой, издавая звуки в подражание солдатской песне.

Что оно пело, что говорило, никто не знал. Но распухшее лицо порой морщилось, порой кривилось, выражая недоступные окружающим эмоции. Здесь была своя жизнь, своя судьба. Поскольку кто-то однажды разобрал три слова в нечленораздельной речи, то по ним его и прозвали.

– «За святую Русь» идет, – раздавалось в округе, и мальчишки высыпали смотреть на чудовище, топчущее пыль единственной улицы.

Зрелищ и развлечений было немного, потому и некоторые взрослые не удерживались и украдкой из-за заборов поглядывали на него, вооруженного палкой, которой распугивал кур и другую мелкую живность. С собаками дела иметь не любил, но те, не спрашивая позволения, облаивали его. Так он и шел сопровождаемый лаем. Казалось, что он и собаки были в сговоре: те провожали его до конца забора и передавали соседским. Правда, так было только на греческой стороне: евреи собак не держали. Собака – животное нечистое, потому даже деньги, вырученные за продажу собаки, нельзя было жертвовать.

Бывало, несется – лыс, безбород, бежит, прыгает, скачет, издает несуразные звуки. А потом вдруг затихнет, глянь – сидит около дерева, или еще в каком уголке укромном, раскачивается, будто молится, и звуки плавно текут, тихо и благодатно.

Идет, оглядывается по сторонам, что-то завидя, осеняет себя крестом медленно и степенно. Но, увидев гогочущих, задирающих его мальчишек, крестится стремительно, все быстрей и быстрей, мелким, не поспевающим за собственным страхом крестным знамением себя осеняет.

Его лицо всегда было каменным, не выражающим ничего, он никогда не смеялся, кроме тех случаев, когда проходил мимо синагоги и мимо церкви. Тогда не просто смеялся, он хохотал. Хохот его был подобен грому, словно по слепящему огненному надрезу разрывают неподатливое полотно. Хохоча, на всю округу гремя, подскакивал, поднимая рубашку, обнажая оплывшие белые безволосые телеса, гузно отклячивая в сторону синагоги и церкви.

Шло время, к нему привыкли. Пытались, правда, бесполезно, отучить мальчишек дразнить его. Священник увещевал словами Христа.

– Запомните слова: «Если кто... думает быть мудрым... тот будь безумным, чтобы быть мудрым»^[31].

Раввин рассказывал о пророке, ходившем нагим и босым в течение трех лет, предупреждая о предстоявшем египетском плене,^[32] и о пророке Иезекииле, который лежал перед камнем, который обозначал осажденный Иерушалаим, и ел хлеб, приготовленный по повелению Бога на человеческом кале^[33].

И раввин, и священник призывали видеть в этом нелепом создании не просто дурачка – юродивого. Но не только мальчишкам, но и взрослым эта разница была непонятна.

Мальчишки слушали увещевания вполуха, давали слово его не дразнить. И каждый из них, может, и сдержался бы, завидев юродивого, но, когда были вместе, один обязательно не удерживался и начинал. Ну, а дальше... Кто может унять мальчишек, сбившихся в стаю?

Заметив, что Авраам вместе со всеми потешается над несчастным, отец не стал его вразумлять, лишь произнес непонятное:

– Все люди дураки, а самый большой дурак тот, кто не знает, что он дурак.

 

Долго, до самого отъезда Авраам дружил с Димитрием. За эту дружбу с гоем, который пасет-стережет овец, прозвали его козопасом. Только как-то длинно получилось. Овца на иврите кевес. Вот так получилось: Кевесан. Прозвище запомнилось. Наверное, потому что Димитрий, приплясывая, беззлобно, дразнил его:

 

Кевесан, Кевесан,

Куда дел ты свой кафтан.

 

Но все это... Когда это было. А сейчас он идет по степи, вдыхая запахи трав, которые заглушают то, чем будет пахнуть стоянка: запах навоза, дегтя, а костер разведут – все перебьет запах дыма.

 

 

 

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в январе 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: