Метель

 

Памяти Дмитрия Кавсана

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за апрель 2024:

 

На чтение потребуется два с половиной часа | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Слепорождённая, сквозь людей, здания и времена проникая, тычется ещё не совсем метель нежным слабым котёнком в поисках ласки, тепла, пропитания. Не находит: растёт не по дням и часам – по минутам, набирает силу, полнится местью граду и миру, не моргнувшим и глазом при её появлении. Слепорождённую одичавшую, в метель превратившуюся не уговорить, не умолить. И всматриваться, вглядываться в неё небезопасно. Привидения, призраки, злобные мертвецы в ней оживают, снежную плоть обретая тугую: наброситься, схватить, удушить и пожрать, с костей мясо острыми зубами срывая.

Вот уже из пещи метельно-огненной жар соблазна хлещет неистово, в метель истории погрузиться взывая. Не укроешься, не убежишь, коней сорванным голосом безжалостно умоляя: чуть помедленнее, чуть помедленнее, кони белые, белоснежные. Раствориться в ней, сгинуть, в тёмных пятнах от глаза чужого укрыться, словно в леднике вековечном, которому никогда не растаять, но ледяной горой над бескрайностью выситься, звёзды своей ледяной скорлупой отражая.

Метель тёмные пятна истории (кровавые и не только), могли бы подумать, что обеляет, нет, обнажает. Ей что? Её дело правое или же сторона, это кому как будет угодно. Её дело покровы, хоть бумажные, хоть атласные, хоть какие, сорвать – а дальше рассветёт или нет, её не заботит. Вообще, не её это дело – заботиться, плат простирать. Наоборот, предназначение, миссия – всё срывать: шапки с голов, график движения транспорта, маски с лиц, особенно исторических. Те и при жизни, и после увековечивания до жути, до боли сердечной, до рези желудочной метели боятся.

Казалось бы – концы в воду: ищите – обрящете. Камень на шею – бултых. Метель, однако, настырна, выдует камень из-под земли, и того, кто бултых сочинил, из нетей исторических пред очи ясные или мутно-похмельные – как уж придётся – представив, отовьюжит настырно.

У истории тёмных пятен больше, чем светлых. С этим трудно мириться. Вот и не мирятся: обеляют. Только чёрного кобеля (кота, кого прочего) добела не получится, как ни старайся. Так что повторим, ранее не сказав: ждите метели!

Повеселит она, позабавит! В конце концов, кому как не ей? Казалось бы, памятник. По хорошему мил, по милу хорош, пристойно одет, не в шорты какие, не из гипса – чистая бронза, стихи из уст, много жён и дев целовавших, мёдоречиво всё льются и льются. А тут метель зверем как взвоет, как дитятей заплачет, сорвёт маску с лица, с конца пера каплю чернил по лицу культурой отмены как вмажет: Оленьку пошто, отродье барское, обрюхатил?

Посмертное гильотинирование слаще предсмертного. Но – пошто Оленьку не спросили?

Кстати, о масках. Обычно так прирастают, лица вовсе не остаётся. А, лицо потеряв, о волосах, даже самых роскошных, не плачут.

Вот теперь повторим: ждите метели!

Дождётесь – каяться, трепетать будет поздно. Попался в кузов – кем назвался, не важно.

Метель, одни скажут: жестока, другие, что беспощадна, – на выбор. При свете её, под её гул предположение выскажем: автору герой не даётся, потому что себя не досочинил и публике в полный рост не представил. Не героя ему уловлять – себя творить сперва мужчиной и женщиной в теле едином, затем мужчиной, частью плоти пожертвовавшим ради неё. Впрочем, никто его и не спрашивал. Так что в заслугу это вряд ли зачтётся.

Иной путь ему предстоит. Публике несчастным являться. Приятно читателю: не только он этому миру не по вкусу пришёлся, не только его метель побитой собакой в канаву швырнула. Вот и выбрал этого автора, как и он, судьбою покоцанного. Благополучные книг не пишут и не читают: у них куда более достойные развлечения.

Читатель выбрал – значит, герой от автора не сбежит: тоже несчастный. Краешком шинелишки от снега книгу прикрыв, у почти ослепшего фонаря шмат малый света украв, будет буквы с буквами единить, в отличие от мальчика у Христа на ёлке разноцветно веселящимся детям, хороводящим вокруг дерева, завидующего, нисколько никому завидовать он не будет.

Так в метель всё прекрасное и случится. Автор, удачно в метельных грёзах себя сочинивший, героя отыщет, а тот ещё и читатель.

С себя автору необходимо начать. Юношей-сиротой, судьбой крепко обиженным, бледным со взором ясно каким необходимо явиться, но не уродцем безродным, в лучших английских традициях неведомым пусть не принцем, но джентльменом, у которого в один из дней зимних, ужасно метельных обнаружится и серьёзное семейное древо, и капитал, и чуткое сердце, полное сострадания и любви, и невеста-красавица, едва по ошибке глуповатой судьбы не доставшейся чёрт знает кому.

Такой судьбы автору хватит надолго. Не на один роман. До самой смерти. А может, и после.

 

За стеной жилища его живёт и жить будет, пусть не вечно, но долго коллега, который как-то при редкой встрече признался, что проблем с героем у него не бывает, с самой первой книжки до нынешней, слегка запнулся он, крайней всё тот же он: возраст, внешний вид и одежда слегка меняются, но это не главное. Не надо бегать, искать, да кого нынче отыщешь – как бы потом не поплатиться. Писал сосед, под окном которого в целости и сохранности красовалась химера, солидную прозу – большие романы, словно бассейны, в которых плавали крупные рыбы.

Супчик из бытовых передряг и страстей роковых варил сосед один год, отдав в издательство, за новый тотчас же принимался. Публиковали с охотой. Его сочинения покупала дамская публика серьёзного возраста: чтобы было о чём говорить, не о ценах же, верно? Особенно в зимние вечера: в душе холодно, стыло, за стенами метель рвёт и мечет – всё те же клочки по тем же закоулочкам растрёпанно разлетаются.

 

– Простите за назойливость, не вы ли по аэропортам, вокзалам в поисках героя скитаетесь?

– Вы не представились.

– Прохожий случайный.

– Без имени?

– Именно так.

– Как же вас угораздило? Разве в наше время такое возможно?

– Очень даже возможно. Как-то в большом магазине, пожалуй, даже гигантском, карманники мою идентичность украли.

– Как же вы без неё?

– Трудно. Плохо. Ужасно. Зато, если что натворю, скажем так, несуразное, кто за это в ответе? Никто. Никто я. Так и зовите.

– Что вам угодно?

– Собственно, ничего. Просто увидел вас и подумал: ищет человек и не находит, может, смогу чем помочь.

– И что же решили?

– Извините, мне кажется, вы своего героя нашли.

– Кто же он?

– Это она, слепорождённая, из пещи огненной хлещущая жаром соблазна.

– Вы полагаете, она достойна звания героини?

– Мощь. Неукротимость. Порыв. Какой двуногий с нею сравнится?

– А милосердие?

– Не всех же она в сугробы закатывает, да и сугроб не асфальт.

– Не асфальт… – Кем-то произнеслось в подтверждение эхом то ли снизу, из-под окна, от несчастной химеры располовиненной, то ли из-за стены, от соседа.

И – более ничего.

Свято место, как известно, пустым не бывает. Вместо голоса возникли звуки метели, глухие, звонкие, высокие, низкие – однообразием она не страдала, да и ничем иным тоже: страдать не умела.

 

Портреты жены и сына на стене рядом с картиной, висевшей там вечно, появились недавно, три года назад, когда белая пустота голой стены начала раздражать, а портреты лицом к лицу плотно, впритык томились в шкафу. Всегда чувствовал: когда-нибудь перестанет бояться, и картине придётся обязательно потесниться.

Их смертью он жил. Погибнув, жена и сын спасли его от петли, болезни – не важно.

Как и сейчас, тогда он иссяк. Не было героя, сюжета, новых мыслей – не было ничего. Два года, три – ездил, забираясь в щели земные, о существовании которых мало кто подозревал. Встречался с такими людьми, о которых можно было писать эпопеи, но у него слова в предложения складываться отказывались наотрез.

Не сдавался. Выжить пытался. Дёргался лягушкой, тонущей в молоке. В отличие от неё, шёл на дно: взбить масло не получалось.

В одной из щелей и застрял. Жить наладился: комнату снял, в местную газету писать подрядился, заранее предупредив: если получится. С иронией посмотрели: шуточки мастера, которым, может, и был он когда-то.

Они поехали вызволять: долго поездом, потом опять поездом уже покороче, оттуда в самую щель самолётом, от которого ещё сутки на чём придётся.

Взлетели: синоптики – ни полслова. Метель поднялась неожиданно, с места в карьер. Предполагали: лётчик, как ни пытался, не сумел увернуться.

Место падения найти не смогли. И не очень искали. Бросился: отводя глаза, понимали, сочувствовали. Из всех причастных пытался сделать хоть что-то лишь он. Остальные знали: ничего сделать нельзя. Даже если кто выжил…

За два месяца книга о смерти, спасшая жизнь, собою сама написалась. Он только знаки препинания часто наобум расставлял.

Они спасли ему жизнь. Когда немного остыло, на стену портреты повесил.

Там достаточно белого места пустого. Но других портретов в шкафу больше нет.

Спасать его некому.

 

По земле плывут облака.

По небу льдины плывут.

 

– Белые бабочки?

– Чёрные снежинки.

– Белые снежинки?

– Чёрные бабочки.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в апреле 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: