Сейчас: там и тогда

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за июнь 2025:

 

На чтение потребуется 27 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Точно выверенным, много раз отрепетированным движением, как всегда, опасаясь сорваться, опершись правой на чёрную до блеска лохматость, восторженно левой, пальцы растопырив, взмахнув, вздёрнув всего себя от кончика скукоженных пальцев до ощетившейся макушки на плечи, а ноги, словно солдат штык, примкнув к голове, ощутив сомнительную устойчивость и дрожащее равновесие, подхватив сзади брошенный глобус и вытянув его вверх в триумфальном порыве, деяние символическое сотворив, в ожидании аплодисментов и через несколько секунд команды распасться, разлететься сверху вниз и в разные стороны, дыхание затаил и, ни аплодисментов, ни команды завершить это всё к чёртовой матери не дождавшись, ощутил, что ноги его не стоят на плечах нижнего, касаясь чудовищной лопоухости, а висят в пустоте, и нет под ним нижнего, и никого от того по сторонам, в его руки вцепившихся и простёртых в стороны над Иваном, на котором эта вся, мать её, масса рук, ног и прочего держится, дрожа и постанывая, и ваще ничего нет, кроме глобуса, который на указательном пальце вращается, грозя то ли улететь, то ли свалиться, улететь в небо, понятно, а свалиться на землю, которых нет, не было и, похоже, не будет, так что на чём сам держится, непонятно, и всё в нём не что иное, как пустота, которой не к чему прислониться, и вдобавок к прочему всему остальному, будто бы мало, майка, шорты, трусы, носки и мягкие тапочки – всё, что было на нём, тщательно приготовленное чьими-то стараниями, всё с него утекло непонятно куда, обнажив его сто шестьдесят семь сантиметров и пятьдесят пять кило вместе с шерстяными местами и тем, что обычно прячется под одеждой, всё сбежало, как молоко, выставив на всеобщее обозрение, на позор унизительный, которых, как оказалось, и быть не может ввиду всеобще и всесторонне окружающей пустоты, чему обрадоваться не успел: ни свет ни заря будильник затявкал пронзительно, издевательски, напоминая – надо вставать и не жравши-не-пивши, толком и не помывшись, бежать на автобус, чтобы поспеть к началу тренировки, которую иные – вольному воля – репетицией называют.

Его долго искали. То есть не его, а последнего, крайнего, того, кто замкнёт пирамиду этакой вишенкой, в вытянутой руке глобус ввысь простирающей, ярко символизируя, понятно на что без всякого прищура ехидного намекая.

Все нужные уже были в сборе. Самого нижнего стодвадцатикилограммового Ивана, на котором вся конструкция должна была крепко держаться, первым сыскали, и уговаривать не пришлось. Второго, стоящего у него на плечах восьмидесятикилограммового Васю, уговаривать пришлось, однако не долго. С остальными вообще проблем не было никаких. Проблемой был он, вишенка с глобусом. Поди сыщи такие куцые сантиметрики-килограммчики.

То ли плохо искали, то ли он, не сознавая, прятался хорошо. Но у будущих собратьев по пирамиде репетиции-тренировки уже были в самом разгаре, и даже получалось неплохо, но кто мог с уверенностью сказать, что, когда худосочная вишенка на Васины плечи наконец взгромоздится, всё к чёртовой матери или какой иной не развалится.

Помощник тренера или помреж, это как вам будет угодно, предложил даже в выпускных классах на предмет вишенки пошебуршить, то есть пошарить, но тренер-режиссёр запретил: только свои. Что за упрямство?! Ведь великое празднество назначено на первое апреля, и дата в связи с исторической предопределённостью изменена быть не может.

В этот день девяносто лет минус, то есть назад, в их городе, как тогда, так и теперь расположенном на самом краю ойкумены, в здании единственной гимназии городской, которой тогдашние отцы города с глаз долой, из сердца, разумеется, вон определили место на самой окраине, был открыт учительский институт, наследником славных традиций которого и преемником здания и беговых дорожек вокруг вроде бы футбольного поля стал нынешний университет, ректором которого с этого года – их тренер-режиссёр, защитивший недавно докторскую диссертацию по какой-то спортивной дисциплине олимпийского цикла.

Как будет с олимпиадой, темна вода во облацех, так что, пока суд да дело, друганы ему должность сыскали. Теперь он ректор, и, узнав о юбилее, решил его вместе со своим вступлением в должность отметить, устроив празднество в духе достопамятных лет, когда без пирамиды никакое пиршество духа обойтись никак не могло.

Пирамиду взял на себя. И – финансирование торжества. К этому делу старого другана, братана Серёгу привлёк. Уже почти олигарх. Чуть-чуть и дотянется. Так что слава спонсора грандиозного празднества не помешает. Не всё в своём поместье рядом с городом по воробьям и воронам из двустволки палить, Николаю Александровичу, упокой Господь душу его, совершенно без зависти подражая. За пять минут перетёрли и пошли на санках – дело было в самом начале зимы – с пивом, водкой и барышнями кататься.

Когда – уже было отчаялись – отыскали, долго соображал, куда его привлекают. Сообразив, наотрез отказался. Он и в школе от физкультуры отмазывался, по канату ни разу, нежные места как наждаком обдирая, не лазил, а тут – мать честная! – на самую верхотуру, раз, два, он третий, на плечах, глобус в руке, на хрен свалится, костей не соберёт, если, конечно, взберётся.

Всем пирамидным коллективом – позвольте представить – Антошу убалтывали, помрежа-помощника не исключая. Никак. Ни в какую. Ректора привлекать не хотели, однако пришлось.

– Антошка? Картошку уже – ха-ха-ха – накопал? Гондошку – ха-ха-ха – нацепил? Покажи! Ладно. Шучу. Слушай внимательно. Сильничать тебя, пацан, я никому не позволю. Ты свободный человек в свободной стране. Сам и решай. Если да. Универ кончишь с одними пятёрками, даже если – ха-ха-ха – ни один экзамен не сдашь. Плата за обучение отменяется. Кто надо за тебя будет платить. Я – твой друг на вечные времена до твоего окончания. Если нет. Я – твой враг, хотя из универа ты вылетишь завтра же. Усёк? Теперь я тебя внимательно слушаю, на твоё благоразумие полностью полагаясь.

– Да, – то ли просипело, то ли прошипело, то ли ещё как у поперхнувшегося собственным словом Антона-Гондона (и как тот узнал о его школьном прозвище?) из сплошной пересохшости вырвалось.

Поначалу у помрежа-помощника планов было огромное громадьё и даже чуть больше – старых фоток и хроники до умопомрачения насмотрелся: во всю мощь, во всю ширь многоцветное парадьё. Было на что посмотреть. Оказалось: искусство! Не здесь и не тогда даже было придумано. Жаль, потом позабыли. Как всегда, вместе с водой и ребёнка. Как теперь аутентичненько былую телесно-духовную красоту возродить? И дух, и тела не те, ох не те. И пахнут не так. Не здоровым потом – дезодорантами всякими в зале смердит, того гляди задохнёшься. Сколько раз можно им говорить? Как до стенки. Хорошо, что первоначальный план «пацаны вместе с девицами» отменился.

Антону до страданий помощника-помрежа дела не было никакого – вполне хватало своих. И от пота, и от дезодорантов его воротило, от лицезрения пусть не слишком атлетических, но вполне спортивных тел душил комплекс неполноценности, давний, отнюдь не сегодняшний, который, как вино, только крепчал и разнообразными обертонами-привкусами обогащался.

Поначалу шло плохо. Не получалось. На сотоварищей Антон злобным голодным волком смотрел, зубами изредка клацая. Залезая, жутко корячился, страшно потел, несколько раз даже пукнул. Но нет преград, которых не взяли бы большевики. Большевиком он не был, но в конце концов получилось. Между ним и сопирамидниками льдина отчуждения таяла, таяла, пока совсем не растаяла. Его как самого маленького стали хвалить, поощрять и задаривать: кто конфеткой, кто колой, кто пирожком, кто глазом, непонятно на что намекая, подмигивал.

От всеобщей благостности и любви к себе он начал набирать сантиметры и килограммы. Его стали умолять подождать. По просьбе ректора друган-почти-олигарх своего врача-диетолога подослал – подучить Антона сантиметры-килограммы подождать набирать и, несмотря на это, не сдохнуть. С этой целью специальные обеды из поместья стали ему присылать.

Все с нетерпением ждали. Наконец дождались.

Главных моментов празднества, если всяко-разных слов не считать, было два. Первый – выезд на сцену на белом в яблоках в электрическом свете несколько мутноватых ректора, получается, совсем не заштатного универа.

И – пирамида, вишенкой с глобусом на которой Антон. И то и другое под аплодисменты, бурно переходящие знамо куда.

И – по залу пронеслась легко-зыбучая волна свежего юного пота мужского, на новые подвиги яростно вдохновляющего.

И – вспомнилось: не только учительский институт, но и гимназия городская мужская, из застенков которой вышел один известный учёный-биолог, и один террорист, замешанный в убийстве губернатора соседней губернии; а женской гимназии в городе не было.

В тот самый, долгожданно великий и прекрасный момент, когда вишенка с глобусом величественно водрузилась и боковые лопасти пирамиды бурно замахали свободными от слияния воедино руками, изображая одновременно двусмысленно-многослойно и наших птиц, и пропеллеры наши, на весь зал, на весь город, на всю случившуюся ойкумену грянуло весело, самозабвенно, задорно, совсем не ретроактивно-восторженно, прекрасно и возбуждающе разнообразные страсти, сомнительные начисто исключая, терзающие до полного истощения, совершеннейшего счастливого изнеможения и, дрожа от радости лихорадочно, переносящие во времена по определению лучше нынешних и счастливей:

 

Всё выше, и выше, и выше

Стремим мы полёт наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

 

Понятно, это было довольно далеко от вершин пирамидального рода искусства, многоэтажных, многослойных и многозначительных, но всё-таки это случилось у них, казалось бы, традиции растерявшего поколения.

Сам ректор, в одном лице господин и товарищ, к тому времени слезший с белого в яблоках, стоя в кулисе, не отказал себе в удовольствии голосом до ретрости звонким – теперь таких почти не бывает – воскликнуть:

– Пацаны! Делай раз!

– Раааааз, – повторило эхо ретроактивно.

И они сделали раз, потом два, затем Антоном с глобусом – три.

Всё блестяще у них получилось. Может быть, даже лучше, чем в первый раз девяносто минус-назад тому лет.

После выступления и вручения разнообразных подарков, денежных в том числе, родная мать, если бы не видела его ежедневно, сына Антона наверняка б не узнала. Узок в талии, в плечах, напротив, широк, не очень высок, но сложён атлетически, где надо бугрится, где положено, слегка провисает. Едва ли не от рождения пустующая худоба наполнилась материей, значением, смыслом плотского бытия.

Словом, не налюбуешься. Тем более что в облике нечто ретро-неуловимое проступило. Даже первых универских красавец внимание привлекая.

Антон недолго строил из себя недотрогу, потеряв девственность сначала с первой универской блондинкой, потом – на бис – и с брюнеткой. На рыжую девственности у него не хватило, так что он и без этого духовные интересы с ней несколько раз к общему удовлетворению восхитительно соединил.

Жалкий цыплёнок пропал, исчез, испарился. Вопреки законам природы на его месте из туманного далека юный принц неопознанно во всём сиянии парусной алости и сбывшихся, пусть не всех, однако же многих мечт с прочным ретро-бэкграундом граду и миру явился.

Грады веселы и – двуударственно – веселы. Страны, соответственно, рады однозначно и бесповоротно.

Жаль до почечных колик, не про нас будет сказано, но дальнейшая судьба вишенки с глобусом, равно как и Игоря-князя, в жизненно-историческом тумане напрочь теряется, даже в половецких плясках не очень-то возрождаясь. А как хотелось бы совершенно ретрозависимо сюжету нашему дотянуться до Ярославны, пусть даже и в переводе на современный за неимением понимания гербовой.

Но – не судьба! Так далеко в своём ретро-сознании даже ректор в глубину веков не опускался. Жаль, батискафа такого мичуринцы, инженеры человеческих душ, ещё не придумали.

Куда нам? И – подавно. Мол, тень, знай своё место. Ныне не чёрные времена, Шварц нам и даром не нужен.

Нам подавай фейерверк! Во всё небо в алмазах, да не каких-нибудь, из Оружейной палаты, из Алмазного фонда! С запада на восток, на юг и обратно! Под «Праздничную увертюру» Дмитрия Дмитриевича, по заказу написанную на открытие ВДНХ, которую – не ВДНХ, а увертюру – великий композитор совершенно не празднично ненавидел; про отношение к ВДНХ ничего неизвестно. После этого, несмотря на не безупречное прошлое, был номинирован на звание главного советского композитора, обойдя не менее великого своего современника Сергея Сергеевича, к тому времени совершенно покойного, знаменательно из жизни ушедшего того же пятого марта.

Одно достоверно известно. Ретро-празднества в том универе того самого города на краю ойкумены, которым до сего дня тот же доктор спортивных наук ректорствует безупречно, ежегодными став, проводятся со всё большим абсолютно фанфарно-философским размахом: почти олигарх, хоть полным не став, финансирует их, скажем так, со всё возрастающим вдохновением.

При подготовке главная проблема всё та же: верхний, последний, та самая вишенка. Нижний сразу находится. Обычно Иван. Средний, как правило, Вася. А вот вишенка постоянно другая. Ни одного Антона с тех самых пор. Но кто бы ни был, вначале никак, зато потом – все красавицы местные под ноги.

А чтобы текст этот за рекламу универа не приняли, мы локацию не разглашаем.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2025 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: