Мария Крамер
Повесть
Откровения ростовского гота
Оглавление 2. Часть первая. 2. 3. Часть первая. 3. 4. Часть первая. 4. Часть первая. 3.
Если уж зашла речь о знаковых местах нашего города, то просто преступно было бы обойти молчанием МЛПУ ГорБСМП-2. То есть больницу скорой медицинской помощи. Во-первых, я там когда-то лежала, а во-вторых, еще неделю назад я там работала. Она притянула меня обратно, как Харибда, и мне стоило большой крови от нее избавиться. БСМП – самое кошмарное место в Ростове, редко где можно увидеть так близко одно из лиц смерти. Причем не готически-утонченное, а самое что ни на есть неприкрытое, жуткое, уродливое и прозаическое. Ее бьют, гонят, выкуривают, а она лезет изо всех дыр и пор, потому что надо же и ей существовать. БСМП – это такая кастрюля, где люди кипят в постоянной грызне со смертью – бессмысленной, потому что совсем победить ее нельзя. И все-таки – тут и там вспыхивают угасшие было огоньки; тащат кого-то за уши с того света, хотя и огрызается смерть и щелкает зубами у самых пяток. Такой Сизифов героизм, думалось мне. И захотелось помочь хоть как-то тем, кто там воюет с этой тварью. И я, надувшись, как индюк, со слезами умиления от своей храбрости, ринулась в этот ад – без образования, без надежды на нормальный заработок, просто из детского идеализма. А в аду, как выяснилось, кумушки так же мирно попивают чаек, как и в любом другом месте. Только к его уютному аромату иногда примешивается тревожный душок, когда мимо провозят что-то на каталке, накрытое простынкой. И там, где я очутилась, вовсе нет героев. Для них это всего лишь работа, не хуже любой другой. И они умудряются вить гнездышки посреди этого варева и чирикать о детях, шмотках и личной жизни. А главное – все они настолько лучше, благороднее, проще, сильнее, веселее и красивее меня, что я готова сама себе перегрызть глотку. Потому что я – всего-навсего избалованная кисейная барышня, решившая поиграть в Золушку. Конечно, в отделении функциональной диагностики никакого драйва нет и быть не может. Правда, мне и тут хватило впечатлений на всю оставшуюся, но это ведь только картинки. Вот, например, зимой я частенько ходила на «каторгу» – подрабатывала в соседней реанимации, там как раз шел ремонт. Ходить приходилось через оперблок – по тускло-серому обшарпанному коридору в кафельно-стеклянно-клеенчатый лабиринт. Там находились лифты, и возле них обязательно торчал свеженький труп, сиротливо лежащий на своей каталке. Лица им обычно закрывают, зато отлично видны синюшные пятки на фоне грязноватой простыни. Я всегда отворачивалась, проходя мимо, и даже палец закусывала, иначе мне эти пятки каждую ночь являлись бы во сне. Зато наша старшая медсестра (птичка божия; милейшее, легкомысленнейшее создание лет пятидесяти от роду) как-то разглядела у кого-то педикюр и потом долго сокрушалась о бренности нашего существования… Hodie Caesar, cras nihil! Сегодня педикюр, а завтра… Я предпочитаю об этом вообще не думать. У меня однажды случилось нечто вроде нервного срыва; посмотрела вот так на эти ноги, и в голове всплыла строчка из песни Samsas Traum: «Ich weiβ dass du unsterblich bist…» Короче, в сестринскую влетела, захлебываясь этой фразой – я знаю, что ты бессмертен! – и давясь такими тошнотворно-удушливыми слезами, что это даже заметили. Обычно им это не свойственно. Плачь, бесись, падай в обморок – пока не скажешь сам, что тебе плохо, тебе по-прежнему будут улыбаться и пересказывать последний сериал. Нет, они совсем не злые, не черствые, не равнодушные. Просто иногда бывают удивительно слепы. В первые дни, например, я умерла бы с голоду без своей напарницы, которая вообще очень добрая и очень мудрая пожилая тетенька. Но иногда мне хочется, чтобы она была похуже – тогда можно было бы ее ругать без зазрения совести. Потому что, помогая в мелочах, она частенько ломала мне малину в чем-то важном. Но я не корю ее. Я слишком успела ее полюбить. Они вообще все такие – никогда не забудут себя, безоглядно бросаясь на помощь. Они могут сочувствовать ерунде, а когда у тебя стрясется непоправимое, страшное, и ты едва держишься, вот-вот готовая слететь с катушек, – тут мгновенно возникает стена. По их мнению, каждый должен стойко выносить удары и не жаловаться. Как они. А самое ужасное – это когда твоя боль затягивается и начинает всех раздражать. У нас у одной сестры сын болен гемофилией, и она отводит душу, пересказывая все болезненные подробности этого процесса. И, конечно, делает это за обедом, когда все в сборе. Тогда даже самая добрая, самая терпимая, для всех находящая оправдания тетя Галя встает и уходит. Рассказы о чужих смертельно больных детях мешают ей переваривать пищу. И я опять-таки ее не обвиняю. Только меня бесит, что сама она начинает с умилением рассказывать, как ее внуки испражняются, именно когда я ем. Я вообще ненавижу смешные и романтические истории о детском стуле, горшках и пеленках. Но молчу. У них правило: дети чисты и безгрешны, все, что они творят, – забавно и умилительно. Многие были б рады, если бы их дети вообще не росли. Так ими легче управлять, а значит, легче их любить. А вот я детей, если честно, побаиваюсь. Дети ведь жестоки, потому что естественны. Моральные принципы прививаются потом, искусственно, иногда почти насильно. Я помню, как сама, будучи несмышленышем неполных трех лет, чуть не убила другого такого же несмышленыша, оказавшегося чуть слабее меня. Я рисовала мелками картинку на асфальте, а это бессмысленное создание протопталось по ней сандалями. Для меня этот факт был равнозначен вандализму – произведение искусства, уничтоженное просто так, без оглядки, даже без злого умысла. И я вскочила, погналась за обидчиком, повалила на землю и стала бить головой об асфальт. Не знаю, чем бы это кончилось, не подоспей вовремя взрослые. И теперь я ужасаюсь себе. Я вспоминаю ту слепящую, оглушительную ярость, звериное наслаждение своей силой и болью побежденного – и мне становится дурно при мысли, что это так и осталось во мне, забитое, задушенное моим – взрослым! – моральным кодексом.. И еще страшно – что в других-то это тоже осталось, в тех, кто не вырос достаточно над своей животной природой, да и не вырастет никогда. И когда я слышу, что где-то скинхеды избили кого-то, или девушки подрались из-за парня (женские драки на сексуальной почве – это просто месиво не на жизнь, а на смерть), я думаю со страхом: они дети, они звери, они неуправляемы и потому непобедимы. Но при этом я вечно помню, что и сама такая же. Еще насчет взрослости. У меня и моих сослуживиц мнения об этом диаметрально противоположные. Раз заспорили с молоденькой сестричкой (полная мне противоположность: славненькая, ухоженная, все умеет делать хорошо и правильно, к тому же еще и обаятельная) о том, по каким критериям выбирать мужа. В двух словах: она – чтоб мог семью обеспечить, я – чтобы мне нравился. И оказалось, что я маленькая совсем, непрактичная –романтичная дура. Согласна. Однако я не лягу в постель с мужчиной, у которого красивая машина, но с которым мне не о чем говорить. И не брошу любимого человека только из-за того, что мне иногда приходится платить за него в кафе. Глупо? Конечно. Только я никак не возьму в толк, ПОЧЕМУ!.. Но даже не это заставило меня тогда внутренне встать на дыбы и весь день ходить надувшись. Придя к выводу о моей «недовзрослости», мудрая тетя Галя заметила: «Ты вот все-таки меньше значения красоте придаешь Олечке же надо, чтоб все было красиво: ресторан, свечи, платьице, маникюр… А ты сама говоришь, что у тебя дома бардак, не красишься, за собой не следишь…» Спокойный такой, мягко укоряющий тон. А во мне, покаянно молчавшей, обиженно рыдал демон. Красота? Да что вы знаете о красоте, вы, вы… Я же всю жизнь свою ей посвятила, я, проглотившая «Дориана Грея» и «Смерть в Венеции», я, так мастерски умеющая вязать из слов кружева, рюшечки и бантики, какие вам и не снились… Да только права была тетя Галя. Потому что я не знаю, что такое красота. Я же вижу ее везде: в утреннем городе, который щурится всеми окнами на восходящее солнце, в рыжей собаке, спящей клубком у забора, во встрепанной поутру прическе и тянущихся к небу рогах готических соборов… А ведь это на самом деле обыденность – кроме собора, конечно; архитектура – это вообще из области достопримечательностей: ну есть где-то, ну если поедем – посмотрим… И то, что для меня какой-нибудь ужин в ресторане – в принципе пошлость и обыкновенность – это уже только мои проблемы. Я действительно здорово дезориентирована в реальности. А насчет «не слежу за собой» – это поклеп. Просто я считаю, что буду выглядеть немного нелепо, если стану при полном параде мыть полы в сортире. Первое время меня все попросту доставали: накрасься, накрасься, чего ты себя уродуешь, ты же симпатичная девчонка… Им же не начнешь объяснять про самоуничижение (не последний фактор, повлиявший на решение работать в таком месте), про соответствие своей роли, вообще все это сложное суемудрие… Ладно же, мстительно думала я, ползая на карачках и остервенело скребя кафель проволочной мочалкой. Я ж вам накрашусь. Сами не рады будете. И на другой день заявилась во всем готическом великолепии. Было немного неловко ехать в семь утра через весь город с мертвенно-белым лицом, сплошь замазанными черным веками и подрисованными в уголках глаз слезинками. Но я мужественно вытерпела обалделые взгляды прохожих (не впервой!) и торжественно ввалилась в сестринскую, чуть ли не потирая руки в предвкушении скандала. Олечка сидела и аккуратно красила губки розовым блеском (очень комильфо); при моем появлении она оторвалась от зеркала и радостно вскричала: «Ой, ты подкрасилась! Как тебе хорошо!» Я медленно сползла по двери, цепляясь за косяк побрякушками. Меня давно уже так не обламывали. Весь день они меня хвалили и облизывали: вот хорошая девочка! Чтоб теперь всегда так выглядела!.. Да, конечно! У нас на этаже сердечники, между прочим, лежат. Мало вам, что ли, инфарктов?.. Вот наговорила тут всяких гадостей и застыдилась. Я их всех очень люблю на самом деле. И немного завидую им. Я бы очень хотела так полно и сильно чувствовать – радоваться и огорчаться, и злиться так, чтобы никакая совесть не мешала вцепиться в волосы. Но мне-то этого не дано, вот я и ворчу, «бичую пороки», как паршивая проповедница. Не верьте мне!.. Я так отчаянно пыталась быть среди них хорошей. И не судить никого – нет у меня на то права. И ни у кого нет. Кто знает, что будет завтра с ним самим?.. Стоит, однако, признать, что в БСМП я за что боролась, на то и напоролась. Впрочем, мне с моим характером лучше уж было уйти в монастырь или в крестовый поход. Последнее предпочтительнее. В монастыре такой же женский коллектив, такие же правила, рамки и ворота, в которые я наверняка не смогу втиснуть свою большую мятежную душу.
Оглавление 2. Часть первая. 2. 3. Часть первая. 3. 4. Часть первая. 4. |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|