История одной болезни

Солнце леопардило густыми пятнами через окно, раскрашивая пыльный паркет золотом и бронзой. Противно и громко пищал дешевый будильник. В открытую форточку били едкие выхлопные газы с уже ожившей полоски проспекта. Муравейник просыпался.

– Господи… Опять.

Подушка прихлопнула вопящие часы, одеяло сползло, обнажив худые волосатые ноги.

Иван Иванович встал с постели, оделся, умылся, позавтракал наскоро сделанными бутербродами, запив их холодным вчерашним чаем, прилизал пятерней остатки жидких волос и кисло ухмыльнулся своему отражению. Методично набил портфель папками с бумагой и писчими принадлежностями, посмотрел на часы и сел за стол. В ожидании, пока стрелка доползет до нужной отметки, застывшей каменной статуей созерцал плавающего в раковине таракана, лицо при этом не выдавало никаких эмоций. По прошествии немногим более десяти минут тело его приобрело вертикальное положение, открыло дверь и в сумраке лестничной клетки вызвало лифт. Зажимая нос от въевшегося в кабину запаха нечистот, Иван Иванович спустился вниз и подставил свою лысеющую голову утреннему солнцу.

На лавочке у подъезда необычного вида серолицый мальчик катал по коленям игрушечный самосвал.

– Может, хоть сегодня попробуешь начать? – завидя Иван Ивановича, резво поинтересовался он.

Иван Иванович вздрогнул, просканировал взглядом представителя подрастающего поколения, воровато и нервно огляделся по сторонам и немедленно ускорил шаг, перейдя не скорый фортиссимо.

На пути к троллейбусной остановке ему встречались знакомые. С кем-то он, приветственно кивая, тут же расходился, с кем-то некоторое время шел рядом, слушал и о чем-то говорил, иногда останавливаясь, чтобы записать в блокнот ряд цифр или короткое предложение. В троллейбусе он машинально уступил место щедро раскрашенной гримом женщине, протискиваясь к сидению, сия дама дважды наступила ему на ногу, после чего со скучающим видом уставилась в окно. Ужом скользя сквозь пассажиров, хмурая маленькая девочка бесцеремонно дергала каждого за полы одежды и требовала денег на хлеб. Сзади напирала палкой и авоськой тощая бабушка, в авоське ее громыхала пустая стеклотара, пребольно бьющая в спину Ивана Ивановича при каждом скоростном маневре транспорта. Кондуктор был мрачен, он дышал перегаром и с видом оккупанта в тылу партизан менял наличность на билеты. Троллейбус был переполнен до отказа.

– Сволочи, – коротко и негромко сказали где-то рядом.

Иван Иванович принял это на свой счет и втянул голову в плечи.

У парадного входа казенного дома, где уже который год служил Иван Иванович по канцелярской части, толпились сослуживцы, пускающие табачные кольца. Велся неторопливый разговор. Остановившись поздороваться рядом с ними, Иван Иванович был живо втянут в дискуссию по старым вопросам: дадут ли перед праздниками заработною плату, как сыграют наши в четвертьфинале послезавтра и когда, наконец, будет наказано все теперешнее правительство?

– Иван Иванович голова! – единогласно согласились коллеги по перу, печати и бумаге, выслушав его беспристрастные мнения касательно дебатных тем. Иван Иванович застенчиво улыбнулся и сообщил, что польщен сверх всякой меры.

– Голова-то голова! – прошепелявила бабка с грязным веником, заговорщицки подмигивая совиными глазами, – а вот душонка у него поститься который год. И вообще, умер он, а вы и не замечаете…

– Отстань, стерва! – брякнул Иван Иванович, свирепо поворачиваясь к воображаемому месту нахождению невесть откуда взявшегося собеседника-хаятеля и наблюдая там вместо пресловутой бабки начальника отдела в кашемировой юбке и роговых очках. Под странными взглядами Иван Иванович осекся и поспешно влетел в здание. Закрывая дверь своего кабинета для рабочей планерки, он со злостью швырнул портфель на стул для посетителей и тяжело плюхнулся в кресло, нервно выбивая дроби по столешнице. В глазах подчиненных без труда читались тревога и недоумение.

Четвертью часа позже, после сухих, как полена для растопки, приказов своей команде, прием был начат. Дедушка вида похмельного и запойного требовал решить его вопрос по всем статьям утвердительно и как можно скорее.

Выйдя на обед в тюремный по разнообразию меню буфет, Иван Иванович откушал чуть теплого борща, пончиков с приторным повидлом и разбавленного сока. Имело место ссора с кассиршей, попытавшейся обсчитать его на двадцать три копейки. Вкус пищи, разумеется, оставил желать прихода санэпидемстанции, а чистота столов – визита рекламных дамочек с пачками всеотмывающих средств. В размышлениях об этом прошла вторая половина рабочего дня Ивана Ивановича, событийно повторяя первую с зеркальной точностью. Без пяти минут пять он оторвал со стены листок календаря, оделся, апатично пожелал всем толкающимся в коридоре успехов завтра, и, не прощаясь ни с кем из сослуживцев, покинул контору.

На улице моросил мелкий дождь.

Похолодало и одетый не по погоде Иван Иванович хорошенько промерз, пока добрался до остановки троллейбуса своего маршрута. Внутри было душно, окна запотели, и город сквозь мутные потеки воды казался плохо проявленной фотографией. Свисая с поручня, Иван Иванович смотрел в смазанную рукой полоску чистого стекла и считал проносящиеся мимо фонарные столбы, беззвучно шевеля при этом губами.

– Хорош сукой быть, Иваныч, – суровым человеческим голосом молвил толстый кастрированный кот, развалившийся в корзине усатого пассажира, – так будет продолжаться, доколи себя и других не полюбишь. Настырный я, хуже репейника. Ну попробуй, че, трудно, да?

Иван Иванович побледнел и до крови прикусил нижнюю губу.

Пробкой выскочив из троллейбуса, он почти бегом добрался до дома и не дожидаясь лифта, стрелой взлетел на последний этаж. Заперевшись наглухо, он включил телевизор на полную громкость и, не разуваясь, лег на диван.

Сколько времени прошло – не знал, не ведал.

Все программы кончились и телевизор вещал лишь скачущую сетку статистических помех. Иван Иванович встал и подошел к окну. Электрический город за ним притаился сонным, но не спящим. Заскрипели рассохшиеся рамы, разорвались седые нитки паутины и мир ворвался в комнату. Сотни звуков, бесчинство приглушенных ночью красок, дуло луны, разводы облаков цвета засохших на бумаге чернил тяжелым вздохом обдали тело хозяина квартиры и прошли равнодушной волной мимо. Иван Иванович стоял абсолютно безучастным. Внезапно лампочка в комнате замигала, свет на мгновение погас, а когда появился снова, пустующее доселе кресло оказалось занятым прелюбопытнейшей наружности человечком.

– Все страдаешь? – игриво спросил он.

Иван Иванович обреченно покосился на рога, хвост и копыта непрошенного гостя.

– Нет тебя. Больная фантазия. Сгинь, пропади…

– И не будет вот тебе покоя и тишины. Не заслужил. Пока тута не поймешь, что к чему, нечего туда соваться, – неприлично щелкнул хвостом наглый визитер. – Что ты там скажешь? Слаб я был? Подустал? Мы неудачников не любим-с. Ты нам результат подавай, и не важно, с каким знаком. Разберемся. Понял?

– Эх… – вздохнул Иван Иванович.

– Спать ложись, – строго приказал гость и тут же исчез.

Вроде и не было его.

Иван Иванович закрыл окно, выключил шипящий змеей телевизор, достал из-под кровати наполовину пустую бутыль водки, морщась, отхлебнул, понуро закусил похожей на вставную челюсть коркой хлеба. Сутуля плечами, выудил из шкафа короткую веревку, взобрался на табурет и приладил петлю на лампочном крюке.

Табурет угрожающе затрещал и отлетел прочь.

Он шагнул вперед.

И кто-то вверху еле слышно засмеялся…

Солнце леопардило густыми пятнами через окно, раскрашивая пыльный паркет золотом и бронзой. Противно и громко пищал дешевый будильник. В открытую форточку били едкие выхлопные газы с уже ожившей полоски проспекта. Муравейник просыпался.

– Господи… Опять.

Подушка прихлопнула вопящие часы, одеяло сползло, обнажив худые волосатые ноги.