Первое грехопадение, или Почти недетская история

 

 

 

Какое-то время всеобщее внимание вдохновляло нас стоически переносить наказание, но время шло, ноги начали деревенеть, и стена, у которой мы стояли, магнитом притягивала к себе. Были изучены и запомнены все трещины на забеленном сероватой известью потолке и все щели на вышарканном полу с едва различимой коричневой краской. Даже Серёжка, вначале дерзко поглядывающий вокруг, а иногда и выбегавший из строя, чтобы дёрнуть за косы дразнящих нас девчонок, стал заметно скисать.

Наконец, школьная уборщица тётя Маша заглянула в зал, посмотрела на ходики, тикающие над нашими головами, сочувственно покачала головой и пошла по коридору, потряхивая бронзовым колокольчиком. После шумной толкотни ребят в раздевалке школа опустела и затихла. Последними ушли учителя, кроме, разумеется, Ивана Григорьевича. И только потом начали подходить родители. Отцов не было – пришли матери, как приходили они всегда на родительские собрания и прочие вызовы в школу. Пришла и моя мама, посмотрела на меня, строго поджала губы и присела рядом с другими на лавку. Самой последней явилась тётка Варвара. Вернее – ворвалась. Она тяжело дышала и, как саблю, держала в руке полуметровый резиновый шланг. Ни на кого не глядя, прямо с порога она кинулась к Серёжке.

– Ах ты, паразит проклятый! Меня позорить! Отца позорить! Я тебе покурю!

Серёжка, видя, что дело принимает крутой оборот, рванул из строя и спрятался за центральный столб, подпиравший потолок зала. Тётка Варвара – за ним. Раза три они оббежали вокруг столба, пока на шум не вышел Иван Григорьевич. Увидев происходящее, он поспешил на выручку Серёжке и здоровой рукой перехватил шланг.

– Варвара Тимофеевна! Зачем же так! – воззвал он к её разуму. – Дома будете наказывать. Здесь школа, нельзя.

Успокоив разбушевавшуюся мать и отправив Серёжку на место, Иван Григорьевич долго говорил с родителями о вреде куренья, о влиянии никотина на детский организм, а в конце своей речи посоветовал чаще проверять наши карманы, а ещё лучше – зашить.

Мама в этот раз меня не наказала – только молча хмурилась, хотя ещё год назад жаловала ремешком для острастки. Однако взяла с меня честное слово: пока сам не начну зарабатывать, курить брошу. А Серёжке дома досталось: он несколько дней ёрзал за партой в поисках безболезненного положения и на любое сочувствие ребят шипел сквозь зубы неразборчивыми матерками.

 

Ещё издали я увидел за последними домами на небольшой полянке, поросшей чахлыми, уже порыжевшими кустиками травы, несколько пацанов и девчонок. Они, как и я, пришли встречать коров и, поджидая стадо, играли в догоняшки.

– Чур, на новенького! – крикнул мне кто-то из девчонок, но я уже приметил Серёжку Кузьмина и направился к нему.

Серёжка сидел на бревне у своей калитки и курил в открытую, не прячась, а это означало, что тётки Варвары в доме не было. Подходя к нему, я заметил барахтающегося в траве у его ног малюсенького, с варежку, щенка. Завидев меня, щенок звонко тявкнул и спрятался за бревно, посвёркивая оттуда бусинками глаз. Я поздоровался с Серёжкой за руку и присел рядом. Он сильно походил на отца: такой же рыжеволосый и длиннолицый, а вот глаза от матери – нагловатые, с хитринкой.

– Где это ты такого пса отхватил? – спросил я, кивая на щенка.

– Бате подарили, – без особой радости ответил он. – Только вряд ли будет как Леший.

– Почему это?

– Злым не будет – пасть не чёрная.

– Обязательно тебе злой? Кого бояться-то?

– Мало ли…

Да, Леший был хоть и дворняга, но здоровенный и злой, как чёрт. Никого чужого в ограду и близко не пустит. Меня он знал и не трогал, но я всё равно проходил мимо него с опаской. Только нет больше Лешего. Нынешней весной прокатилась по району эпидемия собачьего бешенства. В посёлок приехали четыре милиционера с карабинами, зашли с двух концов и перестреляли почти всех собак. Редко кому удалось спрятать. Вот уж ругани было и рёву! Хорошо ещё, все мужики на работе были, а то неизвестно, чем бы этот расстрел закончился. У некоторых добрые собаки были – охотничьи. Побузили мужики, поматюгались и напились с горя за упокой собачьих душ. У нас собаки не было. Я просил маму взять щенка, а она сказала: «Собаку кормить надо, а у нас на ципушек не хватает. Будет бегать по посёлку попрошайничать». Такую собаку я не хотел. Мне бы как Джульбарс или Индус…

 

Серёжка откусил от папиросы кончик бумажного мундштука и протянул мне окурок:

– Зобнешь?

– Нет, – я отрицательно помотал головой, – не хочу.

– Всё ещё слово держишь? Ну как хочешь, – он глубоко, по-мужски, затянулся. – Чего не заходишь-то? Богатый стал?

– Покос, сам знаешь. Завтра пойдём последний стог метать.

– Мы на прошлой неделе откосились, дрова вот колю, – он кинул взгляд в сторону двора. – Вчера братан чурки подвёз, надо поколоть, пока сырые, а то потом не добудешь.

Я согласно кивнул: такая работёнка и мне знакома, как знакома каждому мальчишке в посёлке, с малых лет привычных к пиле и топору.

Серёжка докурил папиросу и каблуком сапога вмял окурок в землю. Он пожевал что-то во рту, видно, табачнику, и длинно сплюнул в сторону играющих ребят:

– Смотри, как разбесились! Во дают! А девки – тёлки и тёлки! Бзык напал на них, что ли? Аж припотели, бедняги.

На деревенском языке «бзык напал» – это когда молодые телята без видимой причины вскинут хвост трубой, взлягнут задом и давай носиться кругами! Сравнение девчонок с тёлками мне не очень-то понравилось. Тоже мне, нашёл тёлок… И вообще в последнее время Серёжка стал частенько отпускать в их адрес всякие двусмысленные шутки, изображая из себя бывалого парня, прошедшего огни и воды.

– Какие они тебе тёлки? – недовольно буркнул я.

– А кто же ещё? Тёлки и есть. Только сопливые ещё.

Я не стал с ним спорить и отвернулся. А ему, пожалуй, нравились такие разговоры.

– Зелёный ты ещё, Колька! – он пихнул меня локтем в бок. – Наверное, и девчонок не щупал?

– А сам-то щупал? – огрызнулся я.

– Спрашиваешь! Ещё как!

– Ну, и как?

– Известно как – за цыцки, – и он расхохотался, глядя на меня своими круглыми наглыми глазами.

– Дурак ты и больше никто! – сказал я и поднялся с бревна, но Серёжка ухватил меня за рукав и усадил обратно.

– Не обижайся, Колька, – дело-то житейское. Подожди, скоро сам будешь щупать, – он махнул рукой в сторону ребят. – Смотри, как Надька Шкурихина на тебя зыркает. Я ещё в школе заметил. Гля, какие мячики у неё под платьем – тебя дожидаются.

– Вот сам и щупай их!

– Пробовал – дерётся, зараза! – и он опять раскатился громким смехом.

– Пошёл ты! – я окончательно разозлился и встал. – Городишь что попало! Больше не приду к тебе, понял?

– Подумаешь, какой благородный! Начитался книжек… Маменькин сынок ты и больше никто! Иди, иди…