Капитошки

Мальчик Гоша вышел на балкон поплевать на прохожих. Долго он плевался, а потом у него кончилась слюна, когда мимо проходил лысый мужик. Лысый мужик его увидел и… И поднялся к Гоше (у того никого не было дома) и украл мальчика. Больше его никто не видел. И Гошу тоже.

Родители очень плакали, но у них не было Гоши. И вообще детей не было. Да и их самих не было.

А один белорусский мальчик из прибалтийского города знал историю про Котовского. Он услышал ее по радио, которого у него не было, да и слышать он не мог, так как был глух. А Котовский пришел к нему во сне и убил его. Но остался жить Чапаев. Он ходил по улицам и приставал к прохожим, но он не был озабоченным, а просто боялся, а они его не замечали, потому что он был невидимым. Он дергал их за рукава, а они не чувствовали. Тогда он зашел в мужской туалет и вышел оттуда Анкой. Она была проституткой и работала на проспекте Победы. Однажды она поймала джип, а за рулем сидел Георгий. Он рассказывал, как в детстве любил плеваться в прохожих, а один раз мимо проходил лысый мужик. Договорить он не успел, так как они попали в автокатастрофу и умерли.

По темной улице тащился мужик с тюком прошлогодних листьев. Он их сваливал в кучу, которая росла и росла, как огромный дом в новостройку. Аж до неба такой большой тюк из одной кучи в другую.

А ровно в шесть утра он приходил домой и приклеивал на лицо бороду. Потом брал грабли и вычесывал из нее грибочки, которые съедал. А через сутки они вырастали заново. И так каждый день, всю жизнь. На самом деле остальные двадцать три часа он проживал другую жизнь. Дел было по горло. В Багдаде было жарко и скучно, надо построить новую школу для малоумных старух и их собак детских. Он ходил по кругу внутри клумбы и думал. Одна нога его ехала в метро, наступая на соседний сапог. Глаз видел убегающие подсолнухи на фоне затученного неба. Это было смешно, его перло. Вторая нога бежала по берегу моря в поисках съедобных ракушек или хотя бы капустки. Ой, надо же, как его занесло. Вон он, вон он! Эх, в тыкву бы. Да нельзя почему-то. И где-то тоже нельзя, потому сто восемнадцать мне узе. Глупый старый чемодан перебегал дорогу.

Мне пришло на ум, не ему, ЧТО-ТО СДЕЛАТЬ. Например, Буратино. Это такой персонаж с деревянными яйцами. Он клюет людей до крови. Он очень страшный и никто не знает точных его размеров. Ужас какой-то, на что меня пробило. А волосатый Хрюша с одним глазом на попе? Надо найти еще умные слова, на что оно будет реагировать, ведь я не знаю.

…Замерз, наверное. Молчит, падло. Выбрал тоже место. Где же я буду существовать? И некуда вещи положить. Странное здесь место, очень сухо. Ноги утопают в тумане. Вот если я провалюсь в никуда, якобы под пол, тогда скажут, что я споткнулась, хотя на самом деле я провалюсь в никуда, и уже появлюсь в другом месте, а мне скажут, что я здесь не стояла и нечего лезть без очереди, а то всем не хватит жетончиков на метро. Опять метро и ноги. Воспаление вечности. Это не я сказала – он шепнул мне на ухо, а я снова не успела поймать его, он только что здесь был!

Отскочил и завис, как пень в летнюю ночь возле ямы. А мы все мечтаем о лучших временах, которые мы уже давно прожили. Застряла сосиска в вилке – ерунда какая-то. Она горькая и такая же как вчера. Вчера были другие – такие, как позавчера. И даже моченые помидоры потеряли цвет и вкус от моего взгляда.

Скрипучая форточка вяло болтается на изоленте. Когда она упадет, меня здесь уже не будет: Злобный Мойдодыр всосет меня в раковину, где уже сидят тараканы. А такая компания не по мне. Поэтому надо срочно одеть валенки и бежать в лес к старой сосне, где можно рыдать навзрыд, пожевывая можжевельник. Гадость редкая, а скука еще хуже.

За окном расстаял снег, и на голову стали падать чьи-то слюни. Надо ходить с носовым платком, а то случится беда. Одна слюна может быть очень большой и размозжит голову. И покатится она по полю как ночью колобок. Некому тогда идти за пирожками. Сдохла твоя Красная шапка, нечего рыться в моем белье. Оглянуться не успею, а тебя уже нет. Ишь, шустряк!

Опять что-то капает, наверное слюна. Я-те плюну. Чехарда, а туда же. Это болезнь, когда все лезут. Заразная. Как грибы. Хорошее слово. Я даже один рецепт знаю про них. Надо сушить их и есть. Первый приз на конкурсе анекдотов. Где поп, там и попиха. Залезут в лукошко и выглядывают, как очкарики, которые ни хера не видят из-за своей болезни – грибов наелись.

Опять что-то капает, наверное слюна. Пойду стану под крышу. Второбус и все такое. Не мой. Зазывалка скачет, чтоб она упала. И колготки порвала. Теперь она никому не нужна. А все смеются, как не стыдно. И не стыдно, и даже продолжают после этого ездить на метро, мимо причем.

Сухо стало. Забылась, оторвалась и тюить!

Огневой поток остановил мою голову. Теперь она черная и болит. Темень в глазах, и слезы. Обжигают душу. Вереница мертвых, и я ищу себя. Вон я. А живые бегут следом и смеются. Я одна, пули протаранили любимую голову, вот она в моих руках, смеется, гадина, и отворачивается к стене, зевает, хочет спать. Не спать! Придут санитары и сделают из тебя сумасшедшую. Рубашка прилипает к серым стенам. Это они специально сделали, чтобы я испугалась и начала жаловаться. А молчать, придумают, чем еще можно меня достать. И однажды не проснусь. Потому что некому будет меня убивать. Кончатся люди и патроны.

Нельзя, нельзя зарываться! Спасать тоже нельзя, у них умов нет. На что им моя жалость, а мне их жимолость?

Уже не вспомнишь тех мгновений, когда лилась рекой душа. А было так совсем недавно, сегодня даже, не вчера!

Не в говне дело. Умы не растут на деревьях, их нельзя купить и пришить на лацкане пиджака или жопы. Пукнет и перестанет скрывать свою голову в вонючем задроченном кармане. Только надо горохом накормить. А бить по лодыжке задней ноги – себе же в ущерб.

Но бить надо – иначе будут сыпаться на крышу барабаны. Они жутко стучат и мешают завтракать. А еще надо выдернуть эту пробку из этого самого места, чтобы дышать нормально.

Когда я шла по улице, за мной летел ветер, ляпал белый огонь и плющились капли. Плыли мордастые и карманистые. И открылась страшная тайна – метро, это серьезная операция с профессиональными агентами по отлавливанию наркоманов, алкоголиков и прочих подозрительных личностей, опасных для общества. Всё схвачено, четко и оперативно.

Даже не знаю, что делать с жующим мальчиком.

Мерзлый автобус. Сначала влезли сумки с пустыми бутылками, потом хмырь. Он высмаркался между пальцами, харкнулся, сплюнул на пол, пошел искать место. Вытер одно сиденье, потом другое, обращался к вульгарной девушке. Она села по диагонали. Заполз «динамовский» болельщик, сел. Хмырь харкался, плевался на пол, пялился на вульгарную девицу. Болельщик встал: «Чё харкаешься?» Хмырь: «Она что-то спрашивала». Болельщик: «Не про тебя она. Лучше сядет с футболистом. Правда? Старый козел, уррод. Двадцать шестой день после футбола, никак до дома не доеду. …я его хрясь!»

Запрыгали и раскололись. Как бананы. И поперло же их в эти трубы. Где шмыг, там и вышмыг. А в кошелках бумажки из райцентра, для инвалидов ихних. Чтобы все читали, не забывали мать родную, и отца-космонавта. Упал же всё-таки. Как мы смеялись!

На «з» всё забыла.

Недоеденный макарон вяло болтался на чайнике, пытаясь залезть в носик. Тыкни его пальцем, чтоб знал. Ведь придет время и для больших дел, серьезных.

Северное сияние, мать твою. Вот уж никто не мог знать! Догадывались единицы, но они недолго жили. Умирали, распираемые знанием силы неба. Отчасти будучи уже далеко. Задолго до этого восстали мамонты и растаяли. Кто-то сел, сплющив их могучие спины. Всё пригладили, тапком наверное. А! Боженька подскользнулся! Теперь живут, мучаются.

По земле волочится хобот. Его хихиканье разносится по буряковому полю. Ноги такого уже цвета, что только хоботом и прикрывать. Вдруг он оторвался и остался валяться в пылюке, как дохлая змея. Из нее вышел воздух, она сдулась и ссохлась. Я ее теперь не достану.

Гренадеры доковыляли до ручья и упали замертво от зависти при виде такого количества воды. Они сгнили и так или иначе попали в ручей, из которого пили дети из сиротского дома на улице Ленина. Больше никто не пил, потому что знали, что вода пованивает, а дети позеленели и вспухли (такое бывает от выпитой отравленной воды). На них боялись смотреть, поэтому заколотили сиротский дом досками, и дети ослепли. А воспитатели сбежали, прикинутые головной болью. Милиционеры махали палками, но привезли первый лифт, и все забыли про детей. А когда стала умирать старуха, удивились, почему никто не балуется с лифтом. Впрочем в лопухах нашли щенка и снова все обрадовались.

Заколупанный мальчик держал за ухо дурную девочку. А мимо дядя тащил тетю за волосы, как это бывает в старых анекдотах. Больше никого на улице не было.

Но это еще не конец, хотя почти. На другой день мальчик уже не был заколупанный, потому что ему дали денег, и они с девочкой пошли кататься на лодке.

Люди с завистью смотрели на них, потому что у них не было денег, и за это они все стали мстить женщинам. У них повыпадали волосы, они стали некрасивыми, а американцы подумали, что на них опять напали инопланетяне и сняли про это китайский фильм. Все актрисы были лысыми, потом они отсиживались дома, а журналистам говорили, что снимаются уже в другом фильме.

А конец уже был, вы провтыкали – гы-гы-гы.

Где-то росла береза. На нее падали шишки с другой сосны. Там где лето, там и зима, – говорили мудрые люди и продавали пирожки.

По тропинке бежал заяц и улыбался. Потому что рюкзак на спине. И Пятачок потерялся – в помидорах заблудился, он же маленький. Мухоморы созрели, – говорили мудрые звери и уходили на север.

Нигде не найти таких природных условий как у нас. Ничего не скажешь – рай. И вишня всегда есть, а это главное. Персики и абрикосы это, конечно, совсем другое. Надо разбираться. У меня есть шесть фруктов – два таких и четыре таких. Каких фруктов у меня нет? Никогда не догадаетесь- никаких!

И еще кое-что по секрету: никогда не звоните на почту – там работают заколдованные гномы. У них все синие трусы. А впрочем вам всё равно, вы ведь не курили.