Демон а капелла

 

соч. 92

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:

 

На чтение потребуется 12 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

И Демон видел…

 

Лермонтов, «Демон»

 

 

Участники этой истории живы, но их показания только путают дело. Героиня же дело особое – она-то дела не путает, но и не даёт показаний.

В газетах можно было прочесть следующее: «К радости искушённых меломанов нашего города, ожидается постановка оперы-оратории «Демон» (по Лермонтову) яркого композитора современности Л., в концертном исполнении. Труппа артистов, собранная самим Л., гастролирует по столицам постсоветских республик, и Б. оказался четвёртым в этом списке. Необычность нового (после Рубинштейна и Фитингофа-Шеля) «Демона» в том, что это опера а капелла, возможно, единственная в своём роде. Термин a cappella означает пение без музыкального сопровождения. В оперном жанре это очень необычно. Столь своеобразный жанр, как и многообещающая Жанна Ка́днова (партия Тамары), несомненно, найдут у нас своих поклонников». В другой заметке читалось: «Стоит добавить, что Орасио Скарлатти (партия Демона) – прямой потомок двух итальянских музыкальных классиков: Алессандро Скарлатти^[1] и его сына Доменико^[2], обосновавшегося в Испании».

Между тем московская труппа была не столь дружным творческим коллективом, как это описывалось самим Л. в интервью и местными журналистами. Прежде всего, Дмитрий Маркин (партия князя Гуда́ла) заявил Жанне и Л., что всегда умел сработаться с любой певицей и славится этой способностью не меньше, чем своим голосом (и даже больше, ехидно думали иные собеседники), но теперь столкнулся со столь капризной особой, что не сможет сработаться уже ни с кем и никогда. Гримёрша Любовь Иванчук и две хористки сказали Сергею Шиншинову (партия Ангела) и ещё сорока четырём знакомым, что творческого человека, конечно, можно понять, но пусть Л. сперва напишет шестьдесят опер А. Скарлатти, а потом уже шлёпает мягкие места, а покамест обойдётся своим. Ангел же сообщил Жанне и Орасио Скарлатти, что хотя терпение у него ангельское, но он мужчина, и не позволит даже Демону в себя что-либо вставить (так и сказал). Словом, группу терзали раздоры.

Впрочем, все – даже мужественный Ангел – сходились в том, что лучшего Демона, чем Орасио, подыскать очень трудно. Сатанинскими были у него и профиль, и разлёт бровей, и рост, а главное – его бас, почти профундо, воистину демонической глубины. Как сказал бы Пристли, у этого человека в прошлом было прекрасное будущее. Ещё о нём говорили, перефразируя известную поговорку: «на детях пращуров природа отдыхает». Родился он в Ленинграде, испанцем был только на четверть, испанское имя было родительским капризом. Сгубило же его то, что в Союзе к мужеловству^[3] относились куда хуже нынешнего. Между тем Орасио уже тогда вполне оправдывал прозвище «либераст», данное народом постсоветским либералам. Правда, роль он играл активную и, скажем так, плодил юных либерастов, в результате чего два года отсидел. Сейчас ему было лет сорок. Наконец, был он человеком несерьёзным, склонным к розыгрышам – порой весьма неуместным – во всех творческих коллективах, в кои его заносила судьба. Вот и теперь он уже пару раз запаздывал на репетиции, рыская по новому для него восточному городу в поисках предмета любви, а также портя отношения с ангельским Шиншиновым. Пока Л. с Жанной и Ангелом ехали за город, в дом-музей Лермонтова, и рассматривали средневековые замки и зороастрийский храм, а князь Гудал с любовью (и Любовью) обходил местные рестораны, поглощая княжеские порции ха́ша, довги́ и пахлавы́, Орасио алашил по злачным местам, приглядываясь к местным парням. «Мерзкий город, – супил он брови адского полёта. – Все одеты в чёрное, каждый второй небрит». Жанна сокрушалась, что самая романтичная партия досталась самому вульгарному представителю труппы, а Л. шутил, что Орасио готов отдать пятьсот пятьдесят пять сонат своего предка, Д. Скарлатти, за такое же количество смазливых юнцов.

Опера ставилась – как уже говорилось, в концертном исполнении, без декораций – в здании кирхи, в высокой готической зале с органом. Занавес скрывал импровизированную сцену. Представление начиналось в семь, и в половине седьмого двор кирхи заполнила публика человек в сто, уже втекавшая в залу и не подозревавшая о панике, царившей за кулисами. Панику вызвало отсутствие Орасио – домашний и мобильный телефоны молчали, общие знакомые также пребывали в неведении. Под готическим сводом кипели страсти, достойные средневековья. Маркин, уже вошедший в роль князя, говорил, что зарежет извращенца, и сверкание белых (напудренных) бровей на покрасневшем лице заставляло верить в это. Иванчук наскоро гримировала трясущегося Л., решившегося заменить содомита и потому спешно демонизируемого. Трясся же он как от бешенства, так и от непривычной роли певца. Жанна стояла у открытого окна и думала, что жизнь её к тридцати годам грозит обернуться такой же пародией на планируемое, какой обернулся Орасио на лермонтовского героя и своих предков, и не выгоднее ли карьера в провинции, по принципу «лучше быть королевой ада, чем фрейлиной в раю». В эту же секунду она услышала удивлённые возгласы и поспешила на них.

Тот же возглас издала и она, войдя в залу – среди изумлённых артистов стояла высокая, внушительная фигура Орасио Скарлатти. Постановка не предусматривала костюмов, но он был в средневековом платье: лукко, в которой изображают Данте, флорентийская тога с прямыми длинными складками, напоминающая римскую, из ткани того же красно-чёрного цвета, что воздух «Ада». «Как-кого чёрта… – пробормотал Л. – Откуда это…» – «Великолепно!», вырвалось у Иванчук, тотчас испуганно взглянувшей на Л., но он не возражал, не возражал никто. Орасио действительно был великолепен. Красные всполохи на чёрном, казалось, знаменовали царство Демона. Лицо его, значительнее обычного и несколько бледное, напоминало о старой Испании, где предок его сочинял свои экзерциции. «Чуть не сорвал…», – начал было ещё не остывший Маркин-Гудал, но князь ада посмотрел на грузинского феодала так, как… да так и взглянул, как князь инфернальный может глянуть на князя земного. «За дело!», – первым очнулся Л., как ему и полагалось по должности. Вскорости поднялся занавес, и четырёхголосный женский хор зачал оперу. Над землёй парит печальный Демон, дух изгнанья, и нет ни в чём ему отрады. Ибо пошлость земная приедается быстро, а райское блаженство приелось ещё раннее.

Мысли Л. шли в двух направлениях зараз: он слушал хор и силился понять, что означает происходящее с Орасио. Последний будто пребывал в некой глубокой печали, казалось даже, что ему не по себе; Л. спросил об этом, получив в ответ лишь небрежный жест, мол, пустое. Вскоре Орасио стоял на сцене, и там продолжил удивлять коллег. Голос было его, но лучше всегдашнего, и появилось нечто ещё, что трудно выразить словами, это был наглядный пример того, как важно певцу прочувствовать текст. Л. же почувствовал, что сейчас не по себе ему самому, и вдруг, как полный психопат, чуть не затрясся от жути, навеянной на него этим голосом, этой печалью. Он смутился собственной нервозности, кинул взгляд на хористов перед зеркалами и понял, что ими овладело то же чувство. Будто вся труппа на мгновенье впала в оцепенение, но секундой позже все кинулись к вернувшемуся Орасио. «Прекрасно, – говорил Л. под шум рукоплесков за занавесом. – Я даже не ждал…» Орасио будто не выходил из роли, являя на лице смесь той же грусти и ещё некой надменности, с которой принимал похвалы. Л. вновь овладело чувство чего-то зловещего, начавшего происходить, но прежде всего он был профессионалом, а не человеком, ибо, если в Союзе говорили «главное, чтоб человеком был», то при капитализме говорят: «хороший человек – это не профессия». И потому дальнейшие распоряжения он отдавал в приподнятом состоянии духа.

В дело вступил мужской хор, также четырёхголосный. Жених Тамары скачет на свадьбу, но он прискачет в царство смерти. Сгубит его дух инферно, Тамару ожёгший алкательным взором, и её погубит также, ещё не ведая того. Зачин, данный обликом и поведением Орасио, и особливо его арией, воздействовал на всех артистов, хор пел будто бы одушевлённее прежнего. Л. отложил расспрос Орасио, решив дать необычному состоянию последнего продержаться до конца спектакля. Сцена Тамары с отцом прошла как положено, но казалось, что Жанна довольна собою менее Маркина. «После вас всё не то, – сказала она Орасио. – Вы сегодня в голосе, боюсь, Тамара вам не соответствует. Чтобы так петь, стоит отдаться Демону, как лермонтовская княжна». – «А вы отдайтесь», – спокойно сказал Орасио. – «Хе-хе», – хихикнула Каднова, несколько растерянная от необычной шутки. Орасио лишь улыбнулся, с плавным мановением руки. Он не выходил из роли.

Нет, положительно он сегодня в ударе, думали все, слушая дуэт Демона и Ангела, а когда Демон воскликнул грозно: «Она моя!» – Жанна впала вдруг в состояние, в коем недавно пребывал Л.: ей тоже было жутко, и показалось, что её трясёт. «Нервы шалят», – подумала она, а через минуту уже не знала, что думать, поражённая этим дивом, этой красотой, рванувшей вверх и забившейся в готическом своде, и не смела верить, что это её меццо-сопрано, достойное демонического баса коллеги, и не верилось публике, что человек поёт, не ангелика; она ведь знала, знала, что в ней таится нечто, и теперь это нечто ввергало в трепет присутствующих, в этих двух голосах была битва Рая и Ада, и полем битвы было сердце Жанны. Когда Орасио воскликнул: «Люби меня!», – у неё на долю секунды мелькнула сумасшедшая мысль, что она влюблена в него, в сего бузотёра-мужеловца, что и взглядом и голосом – Демон. В следующую долю секунды ей почудилось, что Орасио, глядящий ей в глаза, понял это. Только когда дали занавес, она стряхнула с себя наваждение.

«Ядрёна мать! Это мой голос!» Именно столь вульгарным восклицанием она определила свои чувства за кулисами, за что не стоит судить её строго: Жанна, хоть и была романтиком, но выросла при дерьмократии. «Божественно, – повторял Л., пожимая руки певцам. – Или дьявольски. Мы покорим весь мир. Слушайте, что творится с публикой». Он уже окончательно простил Орасио маскарад со средневековым платьем. Он прощал уже всё. В эти часы гримёрша и хористки впервые спокойно поворачивались к нему спиной – Л. даже забросил шлепки.

Сцена в монастыре действительно привела слушателей почти в неистовство. Женский хор, следующий далее, выступил на две минуты позже намеченного. Л. написал эту часть в стиле школы «строгого письма», во главу угла поставив благозвучие. Мастерство исполнения подчеркнуло именно это достоинство, со времён Палестрины не возносился к небу столь отлаженный хор ангелиц, казалось, именно сейчас вокалистки прониклись христианством. «Divinita. Или дьявольщина. Вы все великолепны, – говорил Л. князьям земному и преисподнему. – Здесь мало кто способен оценить подобное». – «Да, мало, – меланхолично ответствовал Орасио. – Мерзкий город». Маркин и Иванчук слегка улыбнулись, вспомнив причину неприятия этого города темпераментным испанцем. Кстати сказать, Шиншинов в свете происходившего взирал на Орасио почтительней прежнего, и можно было подумать, что ещё немного, и Ангел уступит демоническому напору; впрочем, этого никто не подумал. Да и сам Орасио в тот знаменательный день не располагал к подобным мыслям, недаром позже все вспоминали, что своим видом и поведением выделялся он среди коллег так же, как его исторический костюм на фоне концертных фраков. Только Жанна не вспоминала ничего, а буде могла, то сказала бы, что Орасио выглядел и держался так, будто опера написана и это здание выстроено специально для него.

Л. написал либретто согласно версии лермонтоведа А. Марченко, по которой глава поэмы со спасением Тамары Ангелом написана Лермонтовым вынужденно, из-за цензуры, и она отсутствовала в сочинении Л. Тамара осталась в царстве Демона, благостный хэппи-энд ортодоксального христианства отсутствует. Л. – а согласно ему, и сам поэт – видели finalita morale именно в этом. В качестве эпилога мужской и женский хоры комментировали произошедшее, подобно хорам Эллады. Но лучшим комментарием был рукоплескный гром, нёсшийся из залы при выходе всех участников во главе с Л. по окончании оперы. Композитор кланялся, передавал цветы и, благодушествуя, уже за занавесом, даже ответил на звонок с незнакомого номера, чего обычно не делал. Незнакомец сообщил, что Орасио Скарлатти сегодня днём устроил бузу в баре, домогаясь какого-то юношу, ранен ножом и только сейчас пришёл в себя, но ему ещё трудно говорить. Ошеломлённый Л. оборотился к артистам, но Орасио не увидел, да и будь он сейчас здесь, его бы не приметил никто, потому что кричала Любовь Иванчук, указуя окружающим на Жанну Каднову, распростёртую на полу со... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в сентябре 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: