Концерт для скрипки с оркестром

На чтение потребуется 15 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

 

 

У нас в Казанском авиационном институте считалось шиком иметь подругу из студенток-медичек. То есть выбрать девочку из сотен красивых студенток медицинского института – из лавины девочек с тонкими талиями, затянутыми в белые халаты, и с белыми же шапочками, кокетливо сидящими поверх завитой копны волос.

Теоретически можно было бы, конечно, закрутить любовь с какой-нибудь нашей девицей-сокурсницей. Это, кстати, было бы намного удобнее – наши бабы жили тут же, в общежитии, на втором этаже; но все они были, как на подбор, некрасивые (ну какая красавица пойдёт учиться в авиационный институт?) – либо плоскогрудые, либо коротконогие, либо прыщавые, – и польститься на них мог только самый неопытный замухрышка, не знающий, как обращаться с женским полом.

Но я замухрышкой не был. Поэтому, после недолгих поисков, я завёл себе подругу – несколько медлительную, но зато симпатичную и в меру полненькую медичку по имени Леночка.

– Я не хочу быть лечащим врачом, – говорила мне Леночка тихим, но значительным голосом. Таким голосом говорят профессора с плохо успевающими студентами.

– Кем же ты хочешь быть? – удивлялся я.

– Преподавателем в медицинском институте. Мне нравится не лечить, а читать лекции.

И чтение этих лекций она начала с меня...

 

...В нашей комнате жило восемь ребят, и у каждого была подруга. Значит, чтобы уединиться с девочкой, надо было удалить из комнаты, – как минимум, на час – остальных жителей нашей 323-й комнаты.

Но, к счастью, у нас действовал железный закон – по первому требованию семь человек освобождали комнату для восьмого на один час (или, в виде исключения, на два часа, – если, например, парень был уже женатым; или если девица была беременной, и дело явно шло к женитьбе), и разбегались кто куда – в библиотеку, в кино или на танцплощадку в Парк культуры и отдыха.

Вот так мы с Леночкой и оказались наедине, сидя (но, увы, ещё не лёжа!) на моей жёсткой кровати, с пружинами, продавленными поколениями студентов и их подруг.

Я начал с того, что обнял её – не за талию или, скажем, за грудь, а более-менее невинно, за плечи, и притянул к себе. И услышал в ответ её бесстрастный тихий голос:

– Вот видишь, Саша, какое действие оказывает тестостерон на твой мозг? Ты, я наблюдаю, сильно покраснел, и я могу сказать тебе как медик – у тебя, в связи с контактом с противоположным полом, наступила первая стадия сексуального влечения, а именно, – у тебя учащается дыхание, кровяное давление повышается до ста сорока на девяносто и мгновенно наступает эрекция...

– Наступает – что?!

– Эрекция, – повторила она. – Ты, я вижу, не знаком с этим важным медицинским термином...

 

...Даже сейчас, несколько десятилетий спустя, когда проблемы тестостерона постепенно, но неуклонно, отступили на задний план, – я отчётливо помню, что при этих её словах моё «сексуальное влечение» тут же и закончилось.

И вместо того, чтобы плодотворно провести с Леночкой отведенный мне час, я освободил нашу комнату через пятнадцать минут.

Через месяц Леночкины лекции об эрекции (прошу прощения за непрошенную рифму) мне надоели, и мы с ней мирно разошлись.

И остался я без подруги.

 

 

*   *   *

 

Костя и Люся, когда я рассказал им о Леночкиной лекции на тему тестостерона, дружно расхохотались.

– Те-е-сто-о-стеро-он! – стонала Люся, давясь от смеха и катаясь по Костиной кровати. – Сашка, если тебе не хватает тестостерона, займи у Костеньки – у него этого добра сколько угодно!

Она была права – и у него, и у неё с этим таинственным веществом-возбудителем всё было в порядке.

Люся была не медичкой, а буфетчицей в столовой, занимавшей первый этаж нашего общежития. Ей было, как и нам, двадцать лет; она была очень красивой, смешливой и щедрой.

Ходили слухи, что она была уже однажды в коротком замужестве и что было у неё два-три романа на стороне, со студентами из университета.

И даже поговаривали глухо, что с парнями она была якобы распущенной. Что означало это слово в применении к Люсе, никто из нас точно не знал. С ребятами из нашей комнаты она распущенной не была.

Но вот что удивительно – в нашей среде, где матерным было каждое второе произнесённое слово, где о бабах было принято говорить со здоровым мужским пренебрежением, – никто и никогда не называл Люсю плохим словом. Татарин Ханиф с четвёртого этажа, воспитанный в духе мусульманского целомудрия, обозвал её однажды за глаза лярвой – и жестоко поплатился за это.

Посреди ночи мы накрыли его одеялом, как это было принято в казанских студенческих традициях, и избили до синяков по всему телу.

Оглядываясь назад, я думаю сейчас, что секрет нашего необычного уважения к Люсе был следствием её исключительной красоты, щедрого нрава (она подкармливала в своём буфете любого из нас), прекрасного мягкого характера и нашего сочувственного сознания, что ей, побывавшей замужем и в нескольких связях, была необходима мужская любовь, – как нам, молодым здоровым парням, необходима была любовь женская.

Она была, к тому же, отличной певицей, обладавшей звонким бархатным сопрано...

 

Я вспоминаю тот воскресный вечер, с которого началась любовь Кости и Люси.

Наша 323-я комната выходила на просторную площадку перед широкой пологой лестницей, восходившей к четвёртому этажу. На этой лестнице по воскресным вечерам располагался наш самодеятельный оркестр, состоявший из аккордеона (Костя), гитары (чех Иосиф Грбач) и губной гармошки (поляк Ричард Легенцкий).

А на площадке бушевали танцы! Фокстроты... вальс-бостоны... буги-вуги... танго...

И хотя было строго-настрого запрещено приводить в общежитие посторонних девиц, их доставляли любыми способами – через окно первого этажа (предварительно выломав решётку), сквозь угольную шахту котельной – и даже спокойно проводили их, переодетых в мужскую одежду, мимо подслеповатого вахтёра на входе.

Смеющаяся красавица Люся была, несомненно, самой популярной партнёршей на этом танцевальном марафоне!

И вот представьте себе: посреди танцев вдруг встаёт мой лучший друг, красавец-аккордеонист Костя и говорит:

– Ребята!.. Девочки!.. Передохните! Давайте споём...

И начинает на своём аккордеоне медленную чарующую мелодию.

И поёт:

 

Услышь меня, хорошая, услышь меня, красивая,
Заря моя вечерняя, любовь неугасимая.
Иду я вдоль по улице, а месяц в небе светится,
А месяц в небе светится, чтоб нам с тобою встретиться...

 

И тут из толпы вдруг выбегает на лестницу раскрасневшаяся Люся, становится рядом с Костей, и они вдвоём продолжают:

 

Ещё косою острою в лугах трава не скошена,
Ещё не вся черёмуха тебе в окошко брошена...

 

И мы все, глядя на эту необыкновенно красивую поющую пару – Люсю и Костю, – затихаем и в полной тишине внезапно осознаём, что мы присутствуем при чуде – при редкой демонстрации человеческой – объединённой мужской и женской! – красоты, сопровождаемой прекрасной мелодией!

 

Ещё не скоро молодость да с нами распрощается,
Люби, покуда любится, встречай, пока встречается. 

Встречай меня, хорошая, встречай меня, красивая,
Заря моя вечерняя, любовь неугасимая...

 

Костя снял руки с клавиш аккордеона и потянулся к Люсе. И она, встав на цыпочки, потянулась к нему. И под грохот аплодисментов они расцеловались.

И, освобождённые от Костиных пальцев, растянувшиеся книзу меха аккордеона вздохнули, казалось нам, восхищённым человеческим вздохом...

 

 

*   *   *

 

Через три месяца Костя вызвал меня на нашу «танцевальную» лестничную площадку и сказал хмуро, облокотясь о перила:

– Люська собирается рожать...

Он впервые, заметил я, назвал Люсю Люськой.

Я молчал в полной растерянности.

– Саша, – еле слышно пробормотал он, – что делать?

– Пусть сделает аборт, – посоветовал я неуверенно.

– Ты что?! – сдавленным шёпотом произнёс он. – Это ж мой ребёнок!

– Тогда женись...

– И где нам жить?.. Она снимает угол у какой-то тётки в Ягодной слободе...

 

...А ещё через три дня, поздним вечером, Костя вернулся в нашу комнату, повалился на кровать и затрясся от рыданий.

Мы все кинулись к нему.

– Костя, цо случилось? – спросил поляк Ричард, так и не научившийся за три года произносить русское слово «что».

– Люська уехала...

– Куда?

Костя поднял с подушки мокрое от слёз лицо.

– Не знаю... Её хозяйка говорит – в Москву, к своей двоюродной сестре...

 

 

*   *   *

 

Тридцать восемь лет спустя, зимой 93-го года, я прилетел из Америки в Москву и остановился в гостинице «Россия». Президент моей нью-йоркской компании вдруг расщедрился и позволил мне поселиться на время моей командировки в любой, даже самой дорогой московской гостинице.

Я спустился в ресторан и заказал ужин.

Отдал официантке меню и огляделся вокруг.

По проходу прямо на меня неторопливым шагом шла Люся. Слегка располневшая, совсем не постаревшая, одетая в строгий деловой костюм, такая же красивая, какой она была в нашей далеко уплывшей молодости...

– Люся! – позвал я прерывающимся голосом, привставая. – Это ты?!

Она по инерции сделала ещё два шага и остановилась перед моим столиком... И всмотрелась в меня.

– Не может быть! – прошептала она и быстро-быстро покачала головой влево-вправо, точно отгоняя кошмарное видение. – Саша!.. Дорогой!..

 

...Мы сидели с ней в моём номере по обе стороны кофейного столика. Бутылка коньяка стояла между нами, но я даже не открыл её. Нам было не до коньяка.

– ...Я ничего не знаю о Косте, – говорила Люся. – Есть у него дети?

– С первой женой не было.

Она расхохоталась.

– Это всё из-за недостатка тестостерона. Помнишь, Саша, твой анекдот о тестостероне и эрекции? Бедный Костя растратил весь свой тестостерон на меня, – а на жену не осталось!.. А со второй?

– Две девочки... Люся, ты что, на самом деле не знаешь ничего о Косте?

Она отрицательно покачала головой.

– Саша, открой, пожалуйста, коньяк... Не знаю и долгое время даже вспоминать его не хотела. И не могла... Он меня, Саша, так обидел и оскорбил! Мы, помню, лежали с ним в траве на Чёрном озере. У него была гитара, и он тихонько пел мне: «Мне тебя сравнить бы надо с песней соловьиною, с тихим утром, с майским садом, с дивною рябиною...»

И тут я ему сказала о своей беременности. Он был потрясён и, мне казалось, обрадован! Расцеловал меня, поздравил и всё повторял: «А вдруг это будет сын, а, Люсенька?»

А на следующий день я не могла его узнать... «Ты должна сделать аборт», – твердил он. Мы крупно повздорили – в первый раз за три месяца нашего неземного рая. Он настаивал на аборте, а я не могла заставить себя убить плод нашей любви!.. Мы кричали друг на друга, я плакала, а он вдруг успокоился и сказал, ухмыльнувшись: «Ну что тут особенного? Ты что, разве не делала никогда абортов?» Он так и сказал – абортов, а не аборта! Во множественном числе! И это множественное число решило всё!

Я прогнала его, собрала чемодан, распрощалась с хозяйкой и, даже не получив расчёта на работе, села на поезд и уехала в Москву...

Ладно, Саша, налей по рюмке и давай выпьем за здоровье Кости и его девочек. Прошло тридцать восемь лет – и я его простила...

 

– Люся, – сказал я, – Костя умер.

Она смотрела на меня непонимающими глазами.

– Погиб, – сказал я. – Разбился при испытании самолёта.

Она медленно, с трудом встала и отошла к окну. Прислонилась лбом к стеклу и замерла.

За окном тихо сыпал мелкий снежок.

– Знаешь, Сашенька, – произнесла она почти шёпотом, – долгое время, пока Валерик рос, он всё спрашивал меня об отце. И каждый раз я говорила ему, что его папа, настоящий герой, разбился на самолёте... Я не могла придумать ничего другого...

– Он и был герой, – сказал я. – Лучший лётчик-испытатель. Полковник авиации...

Минуты две мы молчали.

Затем она внезапно повернулась ко мне и, взглянув на часы, воскликнула:

– Саша, мы уже опоздали на десять минут!

– Куда?

Она схватила свою сумочку и, спеша к двери, сказала торопливо:

– На симфонический концерт – внизу, в концертном зале... Пошли со мной. Я же тебе сказала – я здесь директор ресторана, большая шишка, и тебя пропустят со мной без проблем... Договорим после...

Мы остановились перед лифтом, и Люся вдруг рассмеялась.

– Ты, наверное, удивляешься – как это Люська-буфетчица, не знавшая ничего, кроме русских народных песен и песенок из кинофильмов, вдруг стала любительницей симфоний?

Пока мы спускались вниз и шли по коридорам, Люся говорила:

– Среди поклонников, содержавших меня и Валерика все эти годы, был, лет двадцать пять тому назад, пожилой знаменитый композитор, лауреат Сталинских премий. Вот он-то и приучил меня к серьёзной музыке...

Люся была права – нас пропустили в концертный зал, не спросив билетов, и мы прошли к пустой боковой ложе, почти нависавшей над сценой.

 

...Над залом плыла прекрасная музыка!

Волны мощной струнной мелодии уступали место торжествующему напору духовых инструментов – и вдруг останавливались, расчищая место для звуков одинокой виртуозной скрипки...

Что напомнила мне эта изумительная музыка?

Ну конечно же! – самое сильное музыкальное потрясение моей юности – «Концерт для скрипки с оркестром» Феликса Мендельсона!

Я закрыл глаза и увидел себя, семнадцатилетнего, в киевском парке над Днепром, сидящим рядом с моей подругой Ниной и её мамой.

Знаменитый Натан Рахлин дирижировал Государственным Симфоническим Оркестром Украинской ССР.

В тёплом вечернем киевском воздухе плыли завораживающие звуки скрипки из прекрасного концерта Мендельсона.

И, точь-в-точь как сейчас, здесь, в московском концертном зале «Россия», волны мощной струнной мелодии чередовались с торжествующим напором духовых инструментов...

Я взглянул на Люсю. Она, закрыв глаза, покачивалась в кресле...

 

...Последний могучий аккорд! – и концерт закончился.

Раздались несмолкаемые аплодисменты.

Дирижёр повернулся к залу и вытер платком мокрый лоб. Движением дирижёрской палочки поднял на ноги оркестр. Сделал шаг вперёд и в наступившей тишине сказал:

– Друзья! Спасибо! Я знаю, что это против традиции – произносить речи на концерте, но я хочу сказать, что этот концерт и этот вечер были бы немыслимы и неосуществимы, если б у меня не было моей мамы!

Он повернулся к нашей ложе и движением палочки указал на Люсю.

И сияющая раскрасневшаяся Люся встала и подняла обе руки в приветствии.

И весь аплодирующий зал поднялся на ноги и повернулся к нам, глядя на счастливую мать дирижёра...

 

...Мы медленно шли по вечерней Красной площади.

– Саша, – сказала Люся, – расскажи мне о Костиных девочках. Где они? Кто они?

 

Я смотрел на неё, твердя себе, что я ни за что не скажу ей правду – ту правду, что поведал мне мой бывший сокурсник по институту, командир 16-го авиаотряда, где служил Костя.

– Саша, – говорил он мне при нашей встрече два года тому назад, – не верь официальному некрологу о смерти нашего Кости. Он не разбился; он покончил жизнь самоубийством! И не на тяжёлом транспортном Ан-12 (как это было лживо написано в некрологе), где вместе с ним погиб бы весь экипаж, а на одноместном Су-47. Я видел с командного пункта всю эту ужасную картину! Костя вдруг, безо всякого повода, задрал нос машины – и самолёт полностью потерял скорость! И сорвался в штопор... Такой асс, как наш Костя, легко смог бы вывести машину из штопора, но он не стал этого делать. Врезался в землю – и взорвался!

– Почему!?

– Потому что он не мог больше жить. Потому что его младшая дочь, красавица Алёна, уехала из нашего глухого и грязного мордовского военного городка в Москву – и исчезла. Ни слуху ни духу! А потом в московских газетах появилась реклама её «эскортного бизнеса», то есть она стала «девушкой по вызову». И кто-то сообщил Косте об этом... Говорили, что она берёт пятьсот долларов за час и две тысячи за ночь...

 

– ...Хороших девочек вырастил Костя, – ответил я Люсе. – Одна – врач, а другая – воспитательница в детском саду. И уже есть внуки.

Мы обогнули Исторический музей и вышли на Манежную площадь. Прямо перед гостиницей «Москва» возвышался огромный рекламный щит, с которого на нас смотрел Люсин сын Валерий.

Нет, не Валерий! На нас смотрел Костя... У Валерия был тот же высокий лоб, что у отца, и та же белокурая прядь волос, и те же широко расставленные серые глаза.

Люся смотрела на лицо сына и не спеша говорила:

– Если б ты только знал, Саша, сколько высокопоставленных «покровителей» я пропустила через себя за эти годы – министров, секретарей горкомов, директоров заводов, известных писателей, знаменитых композиторов и режиссёров! – для того, чтобы Валерий смог стать тем, кем он стал сейчас! Они, эти мои любовники, содержали нас с ним, доставали нам квартиры, прописывали нас в Москве, продвигали меня на работе, возили нас на курорты, платили за лучших учителей музыки для Валерки – и дали мне возможность посвятить жизнь моему сыну...

– Я вижу – у него Костина фамилия, – сказал я, показывая рукой на рекламу. – Но вы ведь не были даже женаты.

– Я не могла лишить Валерия фамилии отца. Небольшая взятка в ЗАГСе – и Валерий стал Аверкиевым, как Костя.

Она взяла меня под руку, прислонилась к моему плечу и тихо прочитала с рекламного щита:

 

Дорогие москвичи и гости столицы!
Не пропустите незабываемый вечер в концертном зале «Россия»!
Впервые в Москве – авторский вечер молодого композитора и дирижёра
ВАЛЕРИЯ АВЕРКИЕВА!
В программе – его изумительный
КОНЦЕРТ ДЛЯ СКРИПКИ С ОРКЕСТРОМ!