Потомок имама Шамиля

 

Купить в журнале за август 2017 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 17 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

 

 

1

 

На конверте был отпечатан обратный адрес: город Алболоте, провинция Андалузия, королевство Испания. И дальше в штампе шли непонятные слова по-испански.

Я вертела в руках конверт, недоумевая, почему он адресован мне. За все шестьдесят восемь лет моей жизни мне не довелось иметь каких-либо родственников или друзей на Пиренейском полуострове.

Алболоте?.. Испания?..

Почему Испания? Почему какой-то абсолютно не известный мне город Алболоте? Кто пишет мне оттуда?..

 

...И внезапно догадка сверкнула передо мной – и я всё поняла! Нет сомнения – это он, забытый мною Дауд! Это он пишет мне из тюрьмы! Почему же я не вспомнила сразу, что Дауд отсиживает свой срок в Испании, где он совершил своё страшное преступление?! Накануне суда над ним, пятнадцать лет тому назад, ходили слухи, что Россия требовала его выдачи, но испанские власти не согласились. И вот теперь он сидит уже шестнадцатый год в тюрьме города Алболоте, где-то в испанской Андалузии. И почему-то решил написать мне письмо...

Я надорвала конверт, вынула одностраничное письмо и глянула на подпись. Да, моя догадка подтвердилась! У меня вспотели ладони и бешено застучало сердце. Я опустилась в кресло, уронив злосчастное письмо на пол...

 

Надо выпить валерьянки или принять валидол. Без этого я не смогу прочитать это неожиданное письмо... Он никогда не писал мне. Я огромным усилием воли вычеркнула его из своей памяти, я забыла о его существовании и понятия не имела, где он отсиживает своё пожизненное заключение, хотя в первые годы после суда он не исчезал из моих воспоминаний и его лицо преследовало меня едва ли не еженощно в моих тревожных снах.

 

Я с трудом нагнулась, подняла с пола письмо и взглянула на чёткий каллиграфический почерк Дауда. Внезапно я вспомнила, что его манеру тщательно выписывать каждую букву всегда хвалила Машенька, когда она проверяла дома диктанты и сочинения своих учеников. «Мама, – говорила она восхищённо, пододвигая ко мне тетрадку Дауда, – посмотри, как этот чеченец буквально рисует русский текст! Не пишет, а именно рисует! Вот что значит талант художника!..»

 

Я положила под язык таблетку нитроглицерина, надела очки и медленно прочитала письмо. Опять уронила его на пол и закрыла в изнеможении глаза. Так вот почему он пишет мне! И вот о чём он меня просит!

 

«...я умоляю Вас, Ольга Николаевна, – писал он, – приехать сюда и привезти с собой Искандера. Врачи говорят, что с моим диабетом жить мне осталось не более полугода, и я хочу перед смертью увидеть сына, которого я видел последний раз пятнадцать лет тому назад...»

 

Значит, Дауду известно о смерти Машеньки – иначе он написал бы ей, а не мне... И даже теперь, накануне смерти, Дауд упорствует в своём желании называть сына по-мусульмански Искандером, а не Александром – тем именем, которым при рождении назвала его Машенька...

 

 

2

 

Семью моего деда, известного хирурга Франца Иосифовича Фихте, сослали в Казахстан в конце августа 1941 года. В тот месяц войска НКВД вошли в Автономную Республику Немцев Поволжья, окружили столицу город Энгельс кольцом контрольно-пропускных пунктов и дали жителям двадцать четыре часа на сборы. Не всем жителям, а только немцам. Гитлеровская армия стремительно продвигалась вперёд по советской земле, а обрусевшие немцы, жившие у Волги с незапамятных времён, подозревались в симпатиях к наступающим фашистам. Так считало высшее партийное руководство в Москве, и так говорили за глаза соседи моего деда – русские, украинцы, татары и евреи.

– ...но не все соседи так говорили и не все считали нас врагами, – спустя много лет рассказывал дед нам, своим внукам, – далеко не все... Нас жалели, и многие плакали, видя, как нас с нашими чемоданами и пожитками заталкивают в грузовики, чтобы отвезти на вокзал. Среди тех, кто стоял и смотрел на нас, изгоняемых из родного города и с родной земли, были и мои пациенты, которых я вылечил, – а некоторых и спас от смерти – и которых я знал по именам...

 

Поселили деда с бабкой и семьёй замужней дочери в районном центре Сарыагаш, в двух шагах от границы с Узбекистаном. Здесь они сняли низкую саманную мазанку с земляным полом, стали на учёт в районной комендатуре НКВД, завели поливной огород на двадцати пяти сотках сухой казахской земли, и дед стал работать в районной больнице – сначала санитаром, потом фельдшером, а уже через полгода его допустили к хирургическому столу. И через год стал он, как и был ранее, главным хирургом. Но не в отличной клинике столичного города Энгельс, а в убогой больнице богом забытого казахского посёлка.

И в этой больнице в 43-м году он принял роды у своей дочери – моей матери. Вот так я и появилась на свет – ссыльный младенец немецкой национальности в разгаре кровавой войны советского народа против немцев.

 

 

*   *   *

 

И в 66-м году, уже в Ташкенте, куда нам разрешили перебраться из Сарыагаша, я родила Машеньку. Было мне тогда двадцать три года, и я была замужем за Серёжей, аспирантом медицинского института. Мама и папа хотели, конечно, чтобы я вышла замуж за немца и чтобы будущие дети наши тоже были бы немцами и знали бы немецкий яык, – но не получилось – я выбрала себе в мужья русского парня... За годы ссылки все мы, изгнанные из немецкого Поволжья, стремительно теряли ощущение принадлежности к немецкой нации. Мы были уже намного более русскими, чем немцами.

Обитали мы на ташкентской окраине, называемой Переушкой, в чудовищном вавилонском нагромождении различных национальностей. Кого там только не было!..

Греки и македонцы, сбежавшие из Греции, охваченной гражданской войной...

Обрусевшие греки, высланные с Кубани и Крыма...

Месхетинские турки из Грузии...

Крымские татары...

Чеченцы и ингуши...

Корейцы с Дальнего Востока...

Мы, немцы с Поволжья...

Гуцулы с Западной Украины...

И конечно, русские...

Три четверти этого пёстрого интернационала – а может быть, и больше – составляли ссыльно-поселенцы или их потомки, загнанные сюда судорогами сталинского террора.

Вот только узбеков, в большинстве своём презирающих городское столпотворение, было очень мало среди нас, хотя жили мы все на узбекской земле.

 

 

3

 

...Прошло двадцать два года.

Я работала врачом; мой Сергей был уже доцентом ТашМИ; а наша Машенька, выпускница САГУ (Среднеазиатского Государственного Университета), пошла работать преподавателем русского языка и литературы в вечернюю школу рабочей молодёжи.

И вот здесь, на уроках в 9-м классе, она впервые увидела двадцатилетнего чеченца Дауда, механика и водителя автобуса, лучшего ученика в классе и отличного художника.

И, на своё несчастье, влюбилась...

 

 

*   *   *

 

...– Мама, – волнуясь говорила мне Машенька, – он необыкновенный! Ты бы видела его! Умён, красив, талантлив!

Было около полуночи, и мы с ней шептались в спальне, пока Серёжа похрапывал на диване в столовой.

– Ты любишь его? – осторожно спросила я.

– Я не знаю.

– Он чеченец, – напомнила я. – А ты немка. Тебе это надо?

Машенька вытерла набежавшие слёзы.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – вымолвила она, чуть повысив голос. – Что чеченцы – азиаты... Что они дикие и чуть что – хватаются за нож... Что они мусульмане и считают жён рабынями... Ты это хочешь сказать?

Я промолчала.

– Он не такой, мама, поверь мне! – произнесла Машенька умоляющим тоном. – Он другой. Очень и очень интеллигентный юноша... Талантливый художник... И удивительно начитанный для рабочего парня. Ты бы послушала, с каким искренним чувством он читает «Мцыри» Лермонтова! Вчера класс слушал затаив дыхание лермонтовские стихи в его исполнении:

 

«И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше и кругом
В тени рассыпанный аул;
Мне слышался вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов...»

 

– ...и он доверяет мне свои самые сокровенные тайны, – добавила Машенька. – На днях мы с ним возвращались пешком из школы, и он признался мне, что у него есть мечта: стать знаменитым архитектором, как Ле Корбюзье или Фрэнк Ллойд Райт. А потом он сказал: «И ещё я хочу когда-нибудь увидеть Чечню – мою родину, которую я не видел никогда...» И прощаясь со мной, произнёс: «Мария Сергеевна, у нас с вами одинаковая судьба: вы ссыльная немка, а я ссыльный чеченец. У нас отняли родину. Мои родители погибли в ссылке. Из нас, немцев и чеченцев, сделали людей без национальности. А я хочу остаться чеченцем.

Машенька смущённо улыбнулась и добавила:

– А ещё Дауд верит в предание, которое поведал ему его дед накануне своей смерти. Дед сказал, что род Дауда восходит к знаменитому имаму Шамилю...

– Какому Шамилю?

– Ну мама! Ты что – не читала толстовского «Хаджи-Мурата»?

– Ах, вот оно что! Дауд, оказывается, родственник тому самому грозному Шамилю?!

– Да, представь себе. Дауд сказал мне, что у Шамиля была третья жена по имени Загидат. Вот их сын Мухаммад-Камиль и является одним из предков Дауда.

Я наклонила к себе голову Машеньки и поцеловала её в лоб.

– Значит, тебе предназначена роль продолжательницы рода Шамиля – так, что ли?

Машенька выпрямилась.

– Мама, не говори глупостей... Никакой род я продолжать не собираюсь!

 

 

*   *   *

 

Но Машенька ошиблась: род Дауда, – а значит и род знаменитого Шамиля! – ей в конце концов довелось продолжить.

Через два года после скромной свадьбы Машенька родила сына и назвала его Сашей. Если б Дауд присутствовал при родах, он, конечно, назвал бы сына по-чеченски Искандером, а не Александром, но год был 91-й, и Дауд в это время был в мятежной Чечне, неистово рвавшейся к независимости.

 

...Он вернулся в Ташкент в конце декабря 91-го года, мрачный, худой, молчаливый, взвинченный, прихрамывая после загадочного ранения в бедро, о котором он ничего нам не рассказывал. Обнял Машеньку и меня, пожал руку Сергею, поцеловал сына и повернулся ко мне.

– Ольга Николаевна, – вдруг сказал он, – а почему вы не уезжаете в Германию? Я слыхал, все немцы едут. Что вам делать здесь, в независимом государстве по имени Узбекистан, которое очень быстро станет тираническим и нищим? Мы – и вы, и я – были тут второсортными гражданами, а при власти узбеков мы понизимся до третьего или даже четвёртого сорта.

Мы с Серёжей и Машенькой переглянулись. Сам того не зная, Дауд задел очень болезненную струну и постоянную тему наших семейных разговоров. Мы обсуждали эту проблему часами, иногда далеко за полночь, спорили до хрипоты, приводили десятки доводов за и против, но не могли решиться на последний шаг.

– Дауд, – сказал Серёжа, – а что ты собираешься делать?

Дауд не колебался ни секунды.

– Я вернусь в Чечню, – ответил он. – И буду воевать против русских.

 

 

4

 

Германские власти поселили нас – меня и Машу с сыном – в четырёхкомнатной квартире на третьем этаже нового пятиэтажного дома на тихой улочке Бремена. Дом этот был построен и предназначен для таких, как мы, – переселенцев из бывшего Советского Союза.

Наша семья развалилась так же стремительно и бесповоротно, как неожиданно рухнула вся наша страна, – «...союз нерушимый республик свободных», как пелось в советском гимне. Дауд исчез в водовороте первой чеченской войны, а Сергей – к тому времени известный в республике профессор, заведующий кафедрой в медицинском институте, – остался в Ташкенте.

– Олюшка, – говорил Серёжа умоляющим голосом, – ну что мне делать в твоей Германии?.. Быть, как твой дед, сначала санитаром, потом фельдшером, а к шестидесяти годам стать рядовым врачом с исковерканным немецим языком?.. Тебе и Машеньке легче – вы немцы и свободно знаете язык... Я останусь в Ташкенте, а потом посмотрим. Если станет совсем невмоготу, я приеду...

(Забегая вперёд, скажу, что Сергей за все последующие годы так и не собрался переехать в чуждую ему Германию. Он часто прилетал к нам, подолгу гостил, радушно принимал меня в нашей старой ташкентской квартире – и мы часами бродили по новому, перестроенному с ханским великолепием столичному городу, – но наступал день моего отъезда, и мы со слезами прощались, надеясь, что это не последнее наше расставание...).

 

 

*   *   *

 

Июльским днём 96-го года Дауд позвонил с железнодорожного вокзала и через полчаса стоял на пороге нашей квартиры в Бремене – почерневший от кавказского солнца, страшно исхудавший и обильно поседевший, несмотря на то, что лет ему было всего двадцать восемь. Он добирался до Германии из разрушенной и разорённой Чечни почти целый месяц – через Азербайджан, Турцию, Грецию и всю среднюю Европу.

Примчалась с работы Машенька, ввела в гостиную пятилетнего Сашу, кинулась к Дауду и, плача, обняла его. И прижалась к нему, сотрясаясь от рыданий.

Я разревелась и ушла в спальню. Села на кровать и накапала в стакан валерьянку, которая сохранилась у меня со старых советских времён. Я слышала плач и стоны, восторженные крики маленького Саши, восклицания Машеньки и Дауда – и напряжённо думала: как же теперь сложится наша жизнь?..

 

 

*   *   *

 

Сложилась она плохо.

И виною тому был Дауд. Не тот живой и весёлый Дауд, интеллигентный талантливый мальчик, которого мы помнили и любили до начала чеченской войны, а новый постаревший Дауд, опалённый пламенем боёв, то мрачно молчащий целыми днями, а то разражающийся криком по любому поводу... Дауд, контуженный разрывом мины и дважды раненный... Дауд, не знающий, что ему делать со своей жизнью – теперь, когда война закончилась и воевать с ненавистной Россией он больше не мог...

 

– ...Мама, – сказала Машенька, – он показал мне двенадцать блокнотов с зарисовками войны, сделанными им за эти годы... Это ужас, который невозможно передать! Кровь, слёзы, разорванные тела, развалины вместо домов, мёртвые дети, изнасилованные и убитые девочки, расстрел русских пленных, могилы, могилы, могилы...

Машенька заплакала.

– Мама, – шептала она сквозь слёзы, – но самое страшное – это ненависть, которая не оставляет его ни на минуту... Я никогда не думала, что можно ненавидеть с такой яростной силой. Ему отвратительно всё, напоминающее ему Россию, даже, признался он, русский язык – единственный язык, на котором он говорит и на котором он так великолепно читал когда-то лермонтовские стихи... Он сейчас учит вечерами арабский. Это универсальный язык мусульман, говорит он. Взял в мечети арабский учебник и часами пишет эти ужасные арабские каракули.

Я вздохнула.

– Лучше бы он пошёл работать, – сказала я.

 

 

*   *   *

 

Через два месяца Дауд, как бы прислушавшись к нашей неустанной немой мольбе, устроился на работу. Точнее, устроила его бременская биржа труда. Небольшой туристической компании был нужен так называемый «младший водитель автобуса» – то есть, попросту, тот же водитель, но с меньшей зарплатой – и они взяли Дауда.

Чеченцы вдали от родины вообще предпочитали труд шофера любому другому занятию. Ещё Солженицын, помню, писал о ссыльных чеченцах (цитирую по памяти): «...сами они на колхозных полях не вкалывали. Больше всего они старались устроиться шоферами: в постоянном движении автомашины они находили насыщение своей джигитской страсти...».

Мы с Машенькой вздохнули с облегчением. Теперь у нас в семье появился тройной доход – Машенька работала ассистентом на университетской кафедре славянских языков, я получала очень неплохое пособие, и вот Дауд, наконец, стал приносить в семью деньги.

Но не только в деньгах было дело. Его первая туристическая поездка была по старинным крепостям, дворцам и храмам Германии – и он вернулся оттуда потрясённый красотой немецкой архитектуры... Он показывал нам свой альбом с зарисовками Шпайерского собора, церкви Фрауэнкирхе в Дрездене, замка Шарлоттенбург в Берлине. Кёльнского собора... С его языка слетали упоминания о дороманском, романском и готическом стилях, о барокко и арт-нуво. Я ничего в этом не понимала, но радовалась, что он как будто стал прежним Даудом, которого мы с Машенькой любили, – Даудом, забывшим о сжигающей его душу ненависти.

Но радость наша была преждевременной. Видимо, такую страшную ненависть, какая гнездилась в душе у Дауда, забыть было невозможно...

 

 

*   *   *

 

В свою третью поездку он взял с собой Машеньку.

Маршрут этой поездки проходил по Франции, но конечной целью экскурсии была Испания.

В Испании Дауд и совершил своё ужасное преступление...

 

Маша, через две недели вернувшись домой после ареста Дауда, рассказывала мне, поминутно вытирая слёзы:

– ...мы проехали от франко-испанской границы через архитектурные красоты Бильбао, Барселоны и Мадрида в Андалузию. В Гранаде мы остановились для осмотра знаменитого дворца Альгамбра, где, как поведал нам гид, некогда восседали на троне бывшие мусульманские правители Андалузии...

Мама, этот дворец описать нельзя! Ничего подобного я никогда в жизни не видела и даже не представляла себе, что такое великолепие может быть создано человеком! И Дауд тоже был потрясён. Он без конца повторял: «Вот видишь, что могли создать мои мусульманские предки! Вот какими могучими были сыны ислама!»

К несчастью, эти его слова были услышаны теми, кто сидел за соседним столиком в ресторанчике, куда мы забрели после осмотра Альгамбры. Там, потягивая пиво, расположилась троица здоровых молодых парней в кожаных куртках – из тех, кто в годы моей ташкентской молодости приходили на танцы в парк Тельмана с единственной целью – подраться. Говорили они громко по-русски, и я поняла из их разговора, что они – гастарбайтеры, приехавшие в Испанию из Петербурга. Один из них оглянулся на Дауда и произнёс с ухмылкой:

– Хлопцы, вот вам ещё один мусульманин! Мало им Чечни. Они и сюда забрались...

А другой парень, явно подвыпивший больше других, ткнул пальцем в сторону Дауда и выпалил:

– Эй, мужик, ты случайно не из банды Шамиля Басаева?

И все трое расхохотались.

Я со страхом глянула на Дауда. Я достаточно хорошо знала его, чтобы не сомневаться, – он не оставит их слова без ответа. Я только не догадывалась, каким страшным будет его ответ.

Нам только что принесли cordero a la segoviana – блюдо, к которому подаётся острый нож для разрезания баранины. Побледневший от гнева Дауд сжал в руке этот нож, оттолкнул мою предостерегающую руку, шагнул к соседнему столику и вонзил с размаху нож в шею одному обидчику и в грудь другому.

 

 

5

 

Выйдя из тюрьмы после свидания с Даудом, Саша сел за руль своего маленького «фольксвагена», и мы помчались на север, по направлению к Барселоне. Минут десять прошло в полном молчании, а потом Саша промолвил:

– Ты знаешь, что отец сказал мне на прощание? Он попросил меня простить его. Как могу я его простить?! Он сломал жизнь маме, и она умерла с разбитым сердцем. – Саша помолчал. – И ещё он наказал, чтобы я обязательно посетил дворец Альгамбра в Гранаде. «Ты ведь чеченец и почти готовый архитектор, – сказал он. – А этот дворец – символ мусульманского могущества и блестящий образец исламского искусства...».

– И что ты сказал в ответ?

Саша пожал плечами.

– Ничего. Я не стал говорить ему, умирающему, что мне абсолютно безразлично «мусульманское могущество» и что я не чувствую себя чеченцем. И что мрачный средневековый дворец Альгамбра, по моему убеждению, явно проигрывает по сравнению, например, с изумительным, наполненным каким-то радостным оптимизмом Храмом Святого Семейства в Барселоне, спроектированным великим Антонио Гауди...

 

...Крошечное кафе приютилось на площади рядом с храмом Sagrada Familia, о котором восхищённо говорил Саша по дороге в Барселону. Мы сидели за столиком на тротуаре перед кафе, прихлёбывая вино sangria и поглядывая на величественные шпили творения Гауди.

Саша сказал:

– Через год, когда я окончу архитектурный факультет, я приеду сюда, в Барселону, чтобы работать над окончанием проекта этого храма. Ведь строительство этого собора ещё далеко не завершено. Это моя мечта.

Мы расплатились и сели в машину.

Саша вдруг обнял меня и сказал:

– Спасибо, что ты привезла меня в Испанию, и я увидел воочию это чудо! – Он показал рукой на изумительный фасад храма и тихо добавил по-немецки: – Omi, ich liebe dich… («Бабушка, я тебя люблю...»).

У меня глаза наполнились слезами. Мне ведь почти семьдесят, меня одолевают болезни, и никого на этом свете не осталось у меня, кроме этого двадцатилетнего мальчика, в открытом лице которого чудесным образом соединились черты покойной Машеньки и умирающего Дауда.

«Ich liebe dich…».

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за август 2017 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению августа 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.