Авангардист Пискунов и Мировая Революция

 

(Опыт художественного предвидения)

 

Купить в журнале за сентябрь 2017 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 23 минуты | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

 

 

Авторское предисловие

 

Пользуясь справедливым отсутствием цензуры в послесоветскую эпоху, российские писатели в настоящее время свободно творят в самых разнообразных и нередко авангардистских стилях.

Прожив немало лет на Западе, я привык к авангардистской литературе (хотя никогда не был её приверженцем) и поэтому не чувствую никакого потрясения, сталкиваясь с подобного рода российскими художественными произведениями.

Что меня действительно поражает, так это лицемерная положительная реакция так называемых левых – коммунистов, социалистов, анархистов и иных леворадикалов – на российскую авангардистскую литературу, в которой мир зачастую представлен в тонах, явно противоречащих левой идеологии, и где допустимы неограниченные детальные экскурсы в самые интимные стороны человеческого существования, описываемые открытым нецензурным текстом.

Казалось бы, леворадикалы, чья провозглашённая «историческая миссия» предполагает постоянную борьбу за «высокоморальные интересы пролетариата», должны с негодованием отвергнуть тематику и нецензурное текстовое воплощение многих авангардистских произведений, – но нет! – левые с энтузиазмом поддерживают литературные эксперименты авангардистов, избегая упомянуть, что при коммунистическом строе писателям, отклоняющимся от линии партии – и авангардистам, в том числе! – предназначена поистине трагическая судьба -– вплоть до каторги и расстрела. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить имена сотен советских писателей, беспощадно репрессированных в сталинскую эпоху.

Вот поэтому я и решил представить в этом памфлете весьма вероятную картину столкновения некоего писателя-авангардиста (назовём его, скажем, Андреем Пискуновым) с реальностью коммунистического строя, установившегося в России после победы мифической «Мировой Революции».

 

 

 

1

 

 

Меня арестовали рано утром, когда я, охренев от выпитой ночью поллитры «Московской», с трудом, наконец, заснул. Пил я с одной-единственной целью – набраться храбрости, чтобы кончить свою бессмысленную жизнь раз и навсегда.

Но храбрости я так и не набрался. И куча снотворных таблеток, которые я намеревался проглотить, осталась валяться на грязном кухонном столе рядом с пустой бутылкой и недоеденными консервами «Бычки в томате».

Это была бы моя вторая попытка покончить с собой. Первая закончилась полным провалом.

В первый раз, неделю тому назад, я заткнул все щели под кухонной дверью и открыл газ. Сел на пол, прислонился к плите и закрыл глаза. И едва только стал я чувствовать лёгкое обалдение от вдыхаемого газа, как подача этого самого газа кончилась. Оказывается, я выбрал для самоубийства неправильное время. Уже год как газ в московские квартиры не подаётся от полуночи и до шести утра.

Газ не подаётся в квартиры от полуночи!? Ну не бардак ли это!? Россия сидит на газе, плавает на самых больших в мире запасах газа, а москвичам его подают только днём!? Хотя сволочной капитализм был ненамного лучше нынешнего сучьего коммунизма, наступившего после победы Мировой Революции, -– но при власти капитала хотя бы газ подавался исправно!

Кстати, насчёт победы Мировой Революции... Я всегда говорил моим знакомым левым (марксистам-ленинцам, троцкистам, нео-коммунистам, анархистам, социалистам и прочим леворадикалам), что только дебил с размягчёнными мозгами может верить в победу Мировой Революции и воцарение всеобщего равенства и братства. Но, оказалось, я был неправ! Она, эта революция, победила власть капитала, национализировала всё на свете – от добычи газа и нефти до самого последнего вшивого ларька на Курском вокзале, – расстреляла богачей и олигархов, закрыла базары и барахолки и ввела карточную систему справедливого распределения продуктов среди населения...

А покончив с этими немедленными общественными нуждами, новая пролетарская власть тут же вспомнила о гнилой интеллигенции. То есть о таких мудаках, как я. О писателях, поэтах, деятелях кино и театра, композиторах и вообще о тех, кого их бог Владимир Ильич Ленин называл в переписке с Максимом Горьким нежным словом «говно». И, вспомнив о нас, вожди Мировой Революции очень быстро ввели тотальную цензуру на любую публикацию. Ну что-то вроде печально знаменитого советского Главлита.

А тут, на моё несчастье, накануне этих кардинальных преобразований в мире литературы издательство «Алые паруса», не сообразившее, что расхлябанный мир капитализма отбросил копыта, выпустило в свет повторным тиражом в десять тысяч экземпляров мой ранний авангардистский роман «Подонки», который я написал в соавторстве с моим старым университетским другом, Пашей Иконниковым. Этот роман, кстати, содержал несколько сверхоткровенных сексуальных сцен и даже два эпизода некрофилии. И, вдобавок ко всему, написан был этот шедевр с изощрённым употреблением самого сочного русского мата (мой опыт писателя-авангардиста показывает, что есть такие замысловатые творческие ситуации, где без нецензурных выражений не обойтись – и мой соавтор был со мною полностью согласен).

Кстати, этот наш роман завоевал в своё время такую популярность, что был переиздан трижды, и его перевели на дюжину языков. О нём писали статьи и рефераты, его обсуждали на бесчисленных конференциях и встречах с читателями.

Но всё это было при власти капитала, которому было по барабану, что там в художественной литературе пишется и печатается. А новая пролетарская власть такой расхлябанности допустить, ясное дело, не могла. Были быстро составлены списки книг, которые надо запретить и конфисковать, и списки эти были переданы в Союз Российских Писателей.

И мои собратья по перу, до смерти запуганные решительными действиями Мировой Революции, единогласно вышвырнули меня из Союза Писателей – и остался я без денег, без любимой работы и без будущего. То есть меня обрекли на медленную смерть. «Не быть тебе, Андрюха, писателем при новой власти», – сказал я себе однажды, вылакав очередную поллитру дешёвого портвейна. – «Пора, как говорил бессмертный Остап Бендер, переквалифицироваться в управдомы...»

Но в управдомы идти не хотелось, и я решил сказать жизни «пи..дец!».

А вообще-то самым лучшим способом вознестись на тот свет было бы взять в руки автомат Калашникова, стать посреди вокзальной площади, открыть огонь по снующим толпам, а последнюю пулю пустить себе в лоб! Но где мне взять автомат!?

 

...Выпитая ночью водка была паршивой, противной на вкус и пахла третьесортным самогоном. Сейчас у нас приличного алкоголя вообще не найти. Я отоварил накануне свои продуктовые карточки для безработных – получил хлеб, макароны, подсолнечное масло, тощую рыбу (с виду подохшую полгода тому назад), какие-то консервные банки -– и тут же обменял две пачки макарон на бутылку «Московской». Мы полгода тому назад, отпраздновав первую годовщину Великой Июньской Мировой Революции, прекратили выпускать приличную водяру типа «Столичной», а вернулись к далёким советским временам, когда утешением нашей жизни были «Московская» и липкий портвейн «Волжский» ценою рупь пять копеек за пол-литра. Нечего и говорить, что мы уже забыли о таких деликатесах, как, например, шведский «Абсолют». Я, сказать по правде, с удовольствием хлебнул бы качественного пшеничного самогона, но по последнему указу Мирового Правительства за производство и употребление самогона тебе могут впендюрить от трёх до пяти лет и отправить на Воркуту. И правильно, если разобраться! Пшеницы и так не хватает – вот уже год как хлеб у нас пекут с примесью гороха, чечевицы и фасоли...

 

...Раздался командный стук в дверь – раз, другой и третий – и я с натугой оторвал тяжёлую чугунную голову от подушки.

Вот сука! Ведь есть же на дверях электрический звонок! – так что ж ты, падла, колотишь кулачищем!?

Но тут я вспомнил, что по последнему указу мэра Москвы электричество, как и газ, начинают подавать с шести утра, а сейчас, наверное, не больше пяти, и, значит, мой звонок сдох (кстати, мэра столицы опять стали именовать «председателем горисполкома» – ну как в былые советские времена).

– Кто там? – прохрипел я.

– Милиция! – заорал кто-то за дверью. – Откройте немедленно!

Милиция?!.. Зачем?.. Почему?.. Я никого вчера не бил... И у ларька, где я менял макароны на водяру, меня тоже никто пальцем не тронул... Я не нарушал порядка!.. Я законопослушный гражданин! Вам ясно, проститутки вы милицейские?!

(Кстати, с воцарением Мировой Революции полицейские у нас были опять переназваны в милиционеров – видимо, для поддержания нового пролетарского духа у народа).

Я слез с дивана, где лежал, спасаясь под двумя одеялами от декабрьского пронизывающего холода, и прошлёпал к двери.

И не успел я её отворить, как в комнату ворвалась целая орава ментов во главе с громилой-капитаном двухметрового роста и веса этак килограммов на сто семьдесят.

– Гражданин Пискунов, – не спросил, а скорее утвердительно произнёс мордоворот-капитан.

– А в чём дело? – говорю.

– Ваши документы! – потребовал он и протянул ко мне лапу, будто не соображая, что я стою перед ним полуголый, в поношенной майке и давно нестиранных трусах, и никаких документов на мне нет.

Эх, как смертельно хотелось мне обложить эту милицейскую шкуру трёхэтажным матом! Однако, имея печальный опыт тесного общения со стражами порядка, я с трудом сдержался и говорю:

– Предъявите ордер на вторжение в частную квартиру.

И в свою очередь протягиваю руку к этому подонку.

Он ничуть не удивился, спокойно взял меня за руку и резким натренированным движением заломил мне её за спину. И проволок моё согнутое до полу туловище до кровати, и швырнул меня на скомканные одеяла безо всяких следов простыни под ними.

– Петренко, Вавилов! – приказал громила-капитан. – Приступайте к обыску.

Два мента козырнули и сразу же двинулись к моему компьютеру. Было ясно, что их хорошо обучили простому правилу -– у пишущих людей надо прежде всего захватить компьютер с их писаниной, а лишь потом начать копаться в их шкафах и письменных столах.

Я заорал: «Не лапайте компьютер, суки!» и ринулся с кровати на них. Но капитан, мастер своего дела, уверенно перехватил меня поперёк туловища, развернул меня, опять заломил мне руки за спину и ловко надел на них наручники.

 

 

 

2

 

 

Мордоворот-капитан в сопровождении двух ментов подвёл меня к внушительной резной двери и оставил нас троих ждать, пока он что-то выяснял за дверью в кабинете.

К двери была приклёпана табличка с надписью:

 

Зам. Начальника Следственного Отдела ММУ г. Москвы

к.ф.н. Калягин В. И.

 

Значит, меня будет допрашивать какой-то высокопоставленный мудозвон из ММУ. Кстати, вы знаете, что такое ММУ? Это министерство, подобия которого Россия не знала за всю свою тысячелетнюю историю! Расшифровывается эта аббревиатура так: Министерство Морального Усовершенствования. Эту сучью контору организовали сравнительно недавно для «восстановления высокого морального облика народа России, которому был нанесён колоссальный ущерб за годы царствования глубоко аморального капитализма в нашей стране».

Это я буквально процитировал вам Указ ЦК Коммунистической Партии Мировой Революции (сокращённо, КПМР).

То есть ММУ неустанно борется с пьянством, наркотиками, порнографией, проституцией, половыми извращениями, матерщиной в быту и в литературе, преклонением перед собственническими инстинктами, а также выполняет функции цензуры в литературе, печати, музыке, театре и кино. И имеет право ареста, следствия и передачи дела в суд за эти нарушения общественной морали.

Стоит, однако, отметить, что в нашем вольнодумном народе, где такие пороки, как, например, пьянство, являются чуть ли не врождёнными, ММУ очень быстро заработало полупрезрительную кличку «МУМУ». Впрочем, произносить эту кличку надо очень осторожно – известны случаи, когда за её употребление суд давал от двух до трёх лет.

 

...Капитан возник на пороге и жестом приказал мне войти в кабинет. Менты остались в коридоре, а капитан вошёл вслед за мной и закрыл за собой дверь. Видать, при новой власти следствие проводится в присутствии милиции – наверное, для большей эффективности и убедительности.

Я осмотрелся. В глубине комнаты, за письменным столом, засыпанном бумагами, сидел смуглый мужик лет сорока. У него было усталое худое лицо с низким лбом, изборождённым преждевременными морщинами. Видно, нелегко доставалась ему борьба с многочисленными пороками, оставленными аморальным капитализмом в наследство новому строю.

Это, и был, по-видимому, В. И. Калягин. Кстати, а как расшифровывается вот это его имя-отчество – В. И.? Василий Иванович, как у Чапаева?.. Виктор Игоревич?.. А, может быть, Владимир Ильич?..

И интересно – что значат эти три буковки перед его именем – к.ф.н.?

По-видимому, он кандидат наук, – но каких? Физических?.. Философских?.. Филологических?.. Хер его знает! Одно было ясно – новая пролетарская власть вознамерилась привлекать к работе интеллектуалов – и даже с учёными степенями – для перевоспитания нашего погрязшего в бесчисленных пороках народа.

За спиной кандидата наук Калягина, высоко на стене висел крупный портрет... кого? -– как вы думаете? Правильно! – товарища Дзержинского! Главный чекист смотрел на меня прищуренными глазами, слегка ухмыляясь, как бы говоря: «Эх, жаль, не попался ты мне в руки! Я из тебя, мудака-писателя, котлету бы сделал!»

Кстати, статую Феликса Эдмундовича, которая в 1991 году была свергнута с пьедестала, новые революционные власти поставили на её законное место, посреди площади, получившей своё прежнее зловещее название – площадь Дзержинского.

 

...Следователь Калягин жестом указал мне на стул и продолжал возиться с документами, что-то отмечая в них карандашом. Потом он включил компьютер и стал читать какие-то сообщения на экране.

Мне внезапно показалось, что я где-то видел этого чина МУМУ лет восемь тому назад. Но где? Я стал перебирать в уме места, где могла произойти наша встреча в прошлом. В Союзе Писателей?.. В издательстве, где печатались мои книги?.. На книжных ярмарках?.. В московских ресторанах и забегаловках?.. На моих встречах с читателями?..

Да, кажется, на одной из таких встреч...

Я, однако, не успел додумать эту мысль до конца, ибо Калягин вдруг отвёл глаза от экрана, перевёл взгляд на меня и тихим голосом промолвил:

– Гражданин Пискунов, меня зовут Виталий Ильич Калягин. Я – следователь по вашему делу... Имейте в виду, что ваш допрос фиксируется на видео и ваши ответы будут использованы в судебных процедурах.

Калягин вытащил из глубин письменного стола небольшую, отлично переплетённую книжицу и повернул её фронтальной обложкой ко мне.

– Гражданин Пискунов, – промолвил он, – прочитайте название вслух.

Я хрипло процедил, чувствуя, что меня вот-вот вырвет от отвращения:

– «Уголовный Кодекс Морального Усовершенствования».

Следователь раскрыл кодекс на первой странице и продекламировал, делая ударение чуть ли не на каждом слове:

– Статья 3а гласит: «Произведения литературы, изобразительного искусства, музыки, театрального искусства и кино оцениваются и публикуются исключительно согласно критерию их соответствия задачам и целям Мировой Революции».

Он помолчал, перебирая бумаги, а затем произнёс:

– Гражданин Пискунов, вы арестованы по серьёзным обвинениям в нарушении общественной морали. Вам предъявляется обвинение в публикации порнографических и извращённых сцен, а также в систематическом употреблении нецензурной лексики в тексте вашего переизданного романа «Подонки». Это деяние подлежит наказанию согласно статье 18а Кодекса.

Калягин отодвинул в сторону ворох бумаг, открыл ящик стола и извлёк оттуда книгу. Положил её на стол перед собой и спросил:

– Гражданин Пискунов, вам знаком этот том, не так ли?

Я бросил взгляд на книгу – и сердце у меня на мгновение сжалось...

 

...Знал бы этот пидор, сколько времени, сил, бессонных ночей и залитых алкоголем дней отняла у меня и Паши Иконникова эта книга!

Это был роман «Подонки».

Моя первая опубликованная книга...

Не знаю почему, но меня буквально затрясло при виде нашего романа в грязных руках следователя Калягина...

 

– Я знаком с этой книгой, – с трудом выдавил я. – Очень хорошо знаком!.. От первого до последнего слова!.. Что вы от меня хотите!?

Последнее предложение я не произнёс, а истерически прокричал, тыча пальцем в сторону моего романа, лежащего перед этой глистой по имени Калягин.

Капитан, стоявший за моей спиной, положил свои пудовые лапы мне на плечи и рывком прижал меня к стулу. Я почувствовал, что в моём позвоночнике что-то хрустнуло.

– Не орать, Пискунов! – прохрипел он мне в ухо. – Заткни свою глотку и отвечай тихим голосом. Понятно!?

Калягин придвинул к себе мою книгу и положил руку на обложку.

– Гражданин Пискунов, – сказал он, – следствию необходимо знать ваше мнение -– соответствует ли ваш роман «Подонки» важнейшему пролетарскому критерию, который я вам зачитал?

Я не колебался ни секунды.

– А мне, – сказал я, – наплевать на ваш важнейший критерий...

Калягин с полминуты сверлил меня пронзительным взглядом своих рысьих воспалённых глаз, а затем захлопнул кодекс и сказал:

– Пискунов, если вам дорога ваша жизнь, то я советую вам отвечать коротко, ясно и правдиво на мои вопросы, не допуская никаких грубых выражений.

– Гражданин следователь, – ответил я, – мне моя говённая жизнь абсолютно не дорога. Я не возражаю, если меня расстреляют этой же ночью. Мне наплевать и на свою жизнь, и на вашу, и на пришедший к нам сучий коммунизм, и на побеждённый вами сволочной капитализм... Вы знаете эту затасканную поговорку «Весь мир – бардак, все люди – б..яди»? Вот это и есть мой критерий оценки жизни вообще, а также оценки любых произведений литературы, включая мой роман «Подонки»...

Последовала минута молчания. Я видел, что Калягин еле сдерживается, чтобы не заорать на меня или запустить в меня моей книгой.

Наконец он совладал с собой и произнёс хриплым голосом:

– Ваш ответ означает, что вы сами, без принуждения со стороны следствия, признали, что ваш роман находится в противоречии с целями и задачами Мировой Революции.

Я пожал плечами и мысленно матюкнулся. А что я мог возразить этому мудаку? Я – писатель-авангардист, творец истинной художественной литературы, а не редактор «Блокнота агитатора» и не пропагандист их идиотских революций...

Калягина одолел кашель. Кашлял он долго, с надрывом, зажимая рот носовым платком. Может, на этой напряжённой работе, неустанно разоблачая врагов пролетариата, он заработал туберкулёз? Хорошо бы...

– Пискунов, – продолжал он, откашлявшись, – вы написали роман «Подонки» за десять лет до славной победы Мировой Революции. Верно?

Я кивнул.

– Отвечайте! – верно?

– Да.

– Вашим соавтором в написании этого романа был Павел Афанасьевич Иконников. Правильно?

– Правильно.

– Пискунов, продолжали ли вы сотрудничество с Иконниковым после публикации вашего первого романа?

 

Почему он задаёт этот вопрос? Видно, хочет что-то выведать о Пашке, чтобы тоже арестовать его... Нет, хер тебе! – я друга Пашку не предам!

 

– Нет, – сказал я. – Наши дороги разошлись, и я его больше никогда не видел. Он уехал из Москвы и стал, по слухам, работать сценаристом в кино.

Калягин взглянул на милицейского капитана и приказал:

– Введите обвиняемого Иконникова.

Капитан исчез за дверью и через минуту ввёл в кабинет моего старого друга Пашу Иконникова.

Я не поверил своим глазам! Я с трудом узнал его! В кабинет Калягина вошёл не вечно улыбающийся толстяк, женолюб и острослов, жизнерадостный любитель умеренно выпить и обильно закусить – а смертельно исхудавшее подобие Паши Иконникова, моего старого друга и соратника.

Калягин промолвил казённым голосом – видимо, для протокола, фиксируемого на видео:

– Объявляется очная ставка обвиняемого Андрея Кирилловича Пискунова с обвиняемым Павлом Афанасьевичем Иконниковым. Гражданин Иконников, можете сесть.

Иконников придвинул стул и сел в двух-трёх метрах от меня.

Калягин помолчал, покопался в бумагах и промолвил:

– Гражданин Иконников, вы были соавтором авангардистского романа «Подонки», написанного вами в сотрудничестве с обвиняемым Пискуновым. Расскажите о вашем нынешнем отношении к этому произведению.

Иконников откашлялся и произнёс еле слышным, монотонным голосом:

– Я считаю это произведение возмутительным образчиком аморальной литературы, свойственной сошедшему в могилу гнилому капиталистическому обществу. Этот наш роман был написан с человеконенавистнических позиций, наносящих огромный вред делу пролетариата и самой гуманной в истории человечества Мировой Революции. Я искренне раскаиваюсь в своём авторстве!

– Паша, – привстав со стула, с трудом вымолвил я, совершенно ошеломлённый, – ты что такое пи..дишь?!

– Пискунов, – прервал меня Калягин, – не мешайте следствию!

Бандюга-капитан схватил меня за плечо, но я с силой вырвался и шагнул к Иконникову.

– Паша! – заорал я. – Ты что – забыл, что нас с тобой провозгласили гениями?! Что наш роман расхватали на цитаты?! Что его перевели на кучу языков?! Что его признали авангардистской классикой?! Ты забыл, гад?!

Капитан опять ухватился за моё плечо, но я снова вырвался, сделал два шага вперёд и успел плюнуть своему бывшему другу прямо в его исхудавшую сучью морду...

 

 

 

3

 

 

Одиночную камеру обогревали так скудно, что стены её были кое-где, подальше от батареи отопления, покрыты инеем. Не снимая пальто, я сел на тепловатую батарею и попытался собраться с мыслями.

Меня больше допрашивать не будут. Следствие закончено. После моего плевка в харю Иконникову разъярённый капитан оттащил меня от моего бывшего друга и усадил меня на стул с такой силой, что наверняка повредил мой позвоночник…

Калягин задал Иконникову несколько вопросов, относящихся к тексту нашего романа, но никаких связных ответов получить не мог, так как Иконников, обливаясь слезами и соплями и едва не падая на колени, непрестанно раскаивался в своей прошлой преступной деятельности и клялся в верности делу партии. В конце концов два мента, взяв под руки, вытащили за дверь моего бывшего друга, явно наделавшего в штаны, ибо самостоятельно передвигаться он был не в состоянии.

А Калягин, покончив с Иконниковым, в течение последующих двух часов донимал меня дебильными вопросами об аморальном и антипролетарском содержании моего романа.

Особенно он напирал на сцены некрофилии в «Подонках». Я сказал ему, что как филолог-профессионал, он должен понимать художественную ценность изображения совокупления с трупами в качестве средства отрицания грязного и преступного человеческого общества, но ему до лампочки были мои аргументы. Он сказал, что в дополнение к нецензурной лексике и сценам сексуального извращения меня также обвиняют в так называемой «латентной некрофилии». Что это за херня такая – «латентная некрофилия»! – он не объяснил, а мне вся эта мудистика была без интереса.

В конце концов Калягин объявил, что следствие завершено и меня, в лучшем случае, ожидает высылка за пределы европейской части страны сроком на пять-семь лет, с полным запрещением публиковаться. Я тут же вспомнил знаменитую «Песню о Правде» Владимира Высоцкого:

 

«Стервою звали её и похуже, чем стервой.

Мазали глиной, спустили дворового пса.

Духу чтоб не было! На километр сто первый

Выселить, выслать за двадцать четыре часа!»

 

А в худшем случае, добавил Калягин, мне могут припаять пять лет исправительно-трудовых лагерей. И на прощание он ободрил меня сообщением, что все проданные и непроданные экземпляры моего романа будут конфискованы и сожжены...

 

...Я сидел на батарее, закутавшись в пальто, покачиваясь, закрывая и вновь открывая глаза в полудрёме. Но вот что странно! – передо мною всё время маячила узкая вытянутая морда следователя Калягина, и я никак не мог вспомнить, где мы с ним встречались...

И вдруг я вспомнил!..

 

...Москва. Политехнический Музей.

Ещё нет никаких признаков приближения Мировой Революции. Есть ещё полная свобода беспрепятственно писать и печатать всё, что придёт писателям в голову. И можно без помех собираться, скажем, на обсуждение романа Андрея Пискунова и Павла Иконникова «Подонки» в просторном зале Политехнического Музея...

Я помню это бурное обсуждение – эти горячие речи сторонников и противников моего романа, эти выкрики с мест, это цитирование самых шокирующих кусков моей книги...

И среди сторонников романа, выступавших со сцены, я вижу... Калягина! Да-да, представьте себе! – Калягина! Он не был следователем тогда, а был он известным леворадикальным критиком, публиковавшимся в столичных литературных журналах.

Вот он стоит на сцене, потрясая моей книгой и крича:

– ...вы, отрицающие этот великолепный роман только потому, что он не укладывается в общепринятые рамки -– вспомните, что вот так же в своё время были признаны аморальными книги, которые ныне считаются классикой... Вы что – хотите сжечь роман Пискунова и Иконникова, как сжигали книги в нацистской Германии!?. Вы, борцы за так называемую «чистоту» в литературе, которая на самом деле является выхолащиванием литературных текстов, высасыванием живой и горячей крови из них! – постыдитесь!.. Мы, левые – коммунисты, марксисты-ленинцы, -– приветствуем эту книгу, как мы приветствуем любое проявление свежей творческой мысли!..

 

...Я разлепил веки и ухмыльнулся при мысли, какая херня приходит в голову, когда тебе холодно и голодно. Подумать только! – коммунистический мудозвон Калягин в роли защитника моего романа, «не соответствующего важнейшим пролетарским критериям»!

Я, по-видимому, опять впал в дрёму, потому что я вдруг увидел прямо перед собой площадь Дзержинского, заполненную шумной толпой. Под памятником Феликсу Эдмундовичу был разожжён гигантский костёр, куда хохочущие от восторга москвичи кидали одну за другой книги. Точь-в-точь как восторженные немцы бросали книги в костёр, разожжённый на берлинской площади Оперы в 1933 году.

Только вместо Геббельса пламенную речь перед толпой произносил следователь Калягин. Он орал во всю глотку:

– ...А сейчас мы бросим в этот священный огонь книги предателя дела пролетариата Андрея Пискунова!

Откуда-то сбоку к костру подбежали мужики, тащившие кучи моих книг. И среди них я увидел моего старого друга, подонка и труса, Пашу Иконникова. Пыхтя от натуги, он швырял с размаху в огонь одну за другой книги, на обложках которых стояло его имя рядом с моим...

 

 

Авторское примечание

 

Предлагаемый читателям памфлет представляет собой стопроцентный художественный вымысел. Любое возможное сходство персонажей памфлета с реальными лицами следует считать непреднамеренным и чисто случайным.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за сентябрь 2017 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению сентября 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.